Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем
траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал
странные мысли...
Ну, Сонюшка, тебе покой я дам:
Бывают странны сны, а наяву
страннее;
Искала ты себе
травы,
На друга набрела скорее;
Повыкинь вздор из головы;
Где чудеса, там мало складу. —
Поди-ка, ляг, усни опять.
Настал полдень. Солнце жгло из-за тонкой завесы сплошных беловатых облаков. Все молчало, одни петухи задорно перекликались на деревне, возбуждая в каждом, кто их слышал,
странное ощущение дремоты и скуки; да где-то высоко в верхушке деревьев звенел плаксивым призывом немолчный писк молодого ястребка. Аркадий и Базаров лежали в тени небольшого стога сена, подостлавши под себя охапки две шумливо-сухой, но еще зеленой и душистой
травы.
И камень не такой, и песок рыжий, и
травы странные: одна какая-то кудрявая, другая в палец толщиной, третья бурая, как мох, та дымчатая.
Между протоками, на одном из островов, заросших осиной, ольхой и тальниками, мы нашли какие-то
странные постройки, крытые
травой. Я сразу узнал работу японцев. Это были хищнические рыбалки, совершенно незаметные как с суши, так и со стороны моря. Один из таких шалашей мы использовали для себя.
Порывистый и холодный ветер шумел сухой
травой и неистово трепал растущее вблизи одинокое молодое деревце. Откуда-то из темноты, с той стороны, где были прибрежные утесы, неслись
странные звуки, похожие на вой.
Я долго бродил среди памятников, как вдруг в одном месте, густо заросшем
травой и кустарником, мне бросилось в глаза
странное синее пятно. Подойдя ближе, я увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами. Лежа на могильном камне, он что-то тщательно скоблил на нем ножиком и был так углублен в это занятие, что не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и увидел меня.
В то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным
травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег, — и
странное дело! — никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины.
И со
странным очарованием примешивается к этим запахам запах увядающей болотной
травы.
Ходишь по земле туда-сюда, видишь города, деревни, знакомишься со множеством
странных, беспечных, насмешливых людей, смотришь, нюхаешь, слышишь, спишь на росистой
траве, мерзнешь на морозе, ни к чему не привязан, никого не боишься, обожаешь свободную жизнь всеми частицами души…
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В
траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и
странным, — может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо шел по улицам и бормотал...
Машенька казалась ему сначала обыкновенной, как полынь-трава, но, вслушиваясь в её речи, он понемногу начал понимать
странное, тревожное отношение Никона к ней, как бы прослоённое бесконечным спором.
По ночам уходил в поле и слушал там жалобный шелест иссохших
трав, шорох голодных мышей, тревожное стрекотание кузнечиков —
странный, отовсюду текущий, сухой шум, точно слабые вздохи задыхавшейся земли; ходил и думал двумя словами, издавна знакомыми ему...
Подняв руки и поправляя причёску, попадья продолжала говорить скучно и серьёзно. На стенках и потолке беседки висели пучки вешних пахучих
трав, в тонких лентах солнечных лучей кружился, плавал, опадая, высохший цветень, сверкала радужная пыль. А на пороге, фыркая и кувыркаясь, играли двое котят, серенький и рыжий. Кожемякин засмотрелся на них, и вдруг его ушей коснулись
странные слова...
В домах он заметил какой-то
странный, почти необъяснимый запах («Черт его знает! словно детьми или морскими
травами пахнет!») и чуть-чуть было не распорядился, чтоб покурили.
Наконец, года три совсем о нем не говорили, и вдруг это
странное лицо, совестный судья от парижской масонской ложи в Америке, человек, ссорившийся с теми, которым надобно свидетельствовать глубочайшее почтение, уехавший во Францию на веки веков, — явился перед NN-ским обществом, как лист перед
травой, и явился для того, чтобы приискивать себе голоса на выборах.
Если подойти тихонько к пруду или озеру камышистому и травянистому и послушать внимательно, то удивишься, какой
странный и неумолкаемый шум, даже чавканье, производит рыба, кушая
траву.
Егорушку оглядывался и не понимал, откуда эта
странная песня; потом же, когда он прислушался, ему стало казаться, что это пела
трава; в своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все-таки просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя…
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и
странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала
траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю, в тишине ночи отчётливо звучали глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Она повернулась так живо, что все ореховое производство свалилось в
траву; выпрямилась, встала и, несколько побледнев, оторопело приподняла руку. По ее очень выразительному, тонкому, слегка сумрачному лицу прошло несколько беглых,
странных движений. Тотчас она подошла к нам, не быстро, но словно подлетела с дуновением ветра.
Было что-то
странное, нехорошее в том, что охотник появлялся всегда на одном и том же месте, выходя из крапивы и репейника, из густой заросли сорных
трав под двумя кривыми вётлами.
Брр! Дрожь меня по жилам пробирает!
Ведь, право, ничему не верит он,
Все для него лишь трын-трава да дудки,
А на меня могильный холод веет,
И чудится мне, будто меж гробниц
Уже какой-то
странный ходит шепот.
Ух, страшно здесь! Уйду я за ограду!
Казалось, одни ласточки не покидали старого барского дома и оживляли его своим временным присутствием, когда темные купы акаций и лип, окружавшие дом, покрывались густою зеленью; в палисаднике перед балконом алели мак, пион, и сквозь глушившую их
траву высовывала длинную верхушку свою стройная мальва, бог весть каким-то
странным случаем сохранившаяся посреди всеобщего запустения; но теперь даже и ласточек не было; дом глядел печально и уныло из-за черных безлиственных дерев, поблекших кустарников и
травы, прибитой последними ливнями к сырой земле дорожек.
Марья налила в чашку густого кирпичного чаю, подала Тимофею и тотчас же уставилась в него своими
странными черными глазами. Тимофей налил чай на блюдце и поставил на
траву, рядом с собой.
Я
странный богомолец.
По таборам хожу; обет я принял
Болящих чад безмездно врачевать.
Открыты мне
травы целебной силы,
А кем и как, то знаю я один.
За окном весело разыгралось летнее утро — сквозь окроплённые росою листья бузины живой ртутью блестела река,
трава, примятая ночной сыростью, расправляла стебли, потягиваясь к солнцу; щёлкали жёлтые овсянки, торопливо разбираясь в дорожной пыли, обильной просыпанным зерном; самодовольно гоготали гуси, удивлённо мычал телёнок, и вдоль реки гулко плыл от села какой-то
странный шлёпающий звук, точно по воде кто-то шутя хлопал огромной ладонью.
Степь, степь… Лошади бегут, солнце все выше, и кажется, что тогда, в детстве, степь не бывала в июне такой богатой, такой пышной;
травы в цвету — зеленые, желтые, лиловые, белые, и от них, и от нагретой земли идет аромат; и какие-то
странные синие птицы по дороге… Вера давно уже отвыкла молиться, но теперь шепчет, превозмогая дремоту...
Но была у меня с ним, кроме рассказанных повторных встреч, — типа встреч, одна-единственная — неповторившаяся. Меня, как всегда, заманивают в Валериину трехпрудную комнату, но не один кто-то, а много, — целый шепчущий и тычущий пальцем круг: тут и няня, и Августа Ивановна, и весной, с новой
травой возникающая сундучно-швейная Марья Васильевна, и другая Марья Васильевна, с лицом рыбы и
странной фамилией Сумбул, и даже та портниха, у и от которой так пахнет касторкой (кумачом) — и все они, в голос...
Меня окружала таинственная обстановка, какое-то
странное сочетание лесной тишины, неумолчного шума воды в реке, всплесков испуганных рыб, шороха
травы, колеблемой ветром.
В один прыжок я очутилась подле Юлико и взглянула туда, куда он указывал рукою. Я увидела действительно что-то
странное, из ряда вон выходящее. В одной из башенок давно позабытых, поросших мхом и дикой
травою развалин, мелькал огонек. Он то гас, то опять светился неровным желтым пламенем, точно светляк, спрятанный в
траве.
Вдруг что-то шарахнулось и среди тишины с
странным, как им показалось, грохотом затрещало по
траве и кустам.