Неточные совпадения
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, — продолжала она. — Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про
страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери,
отца, своего рождения.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь, как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим
отцом. Бесконечное
страдание изобразилось в лице его.
—
Отец и учитель, — проговорил он в чрезвычайном волнении, — слишком неясны слова ваши… Какое это
страдание ожидает его?
— Да, конечно, я чего-то ожидал, и он прав…» И ему опять в сотый раз припомнилось, как он в последнюю ночь у
отца подслушивал к нему с лестницы, но с таким уже
страданием теперь припомнилось, что он даже остановился на месте как пронзенный: «Да, я этого тогда ждал, это правда!
Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «
Страдание о том, что нельзя уже более любить».
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались с ним, он не мог говорить и только смотрел глазами, в которых виднелись
страдание и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь и как чувствую его горе. Поэтому, когда все вышли, я подошел к его постели, взял его руку и прильнул к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то хотел сказать. Я наклонился к нему и услышал два слова...
Кто-то предложил вопрос: правда ли, что спастись можно только в восточно — православной церкви, а все остальное человечество, ничего о ней не знающее или остающееся верным исповеданию
отцов, обречено на вечные
страдания…
Но зато какая страшная, голая, ничем не убранная, откровенная правда в этом деловом торге о цене ночи, в этих десяти мужчинах в — вечер, в этих печатных правилах, изданных
отцами города, об употреблении раствора борной кислоты и о содержании себя в чистоте, в еженедельных докторских осмотрах, в скверных болезнях, на которые смотрят так же легко и шутливо, так же просто и без
страдания, как на насморк, в глубоком отвращении этих женщин к мужчинам,таком глубоком, что все они, без исключения, возмещают его лесбийским образом и даже ничуть этого не скрывают.
Павел, по преимуществу, не желал, чтобы
отец ехал с ним, потому что все хоть сколько-нибудь близкие люди опротивели ему, и он хотел, чтобы никто, кроме глупого Ваньки, не был свидетелем его
страданий.
Это была страшная история; это история покинутой женщины, пережившей свое счастье; больной, измученной и оставленной всеми; отвергнутой последним существом, на которое она могла надеяться, —
отцом своим, оскорбленным когда-то ею и в свою очередь выжившим из ума от нестерпимых
страданий и унижений.
Прошло десять лет терзаний двух влюбленных людей. Умер
отец, и зимовник перешел к дочери. Только тогда, перестрадав десять лет, молодые поженились, и в память пережитых
страданий Иван Николаевич Подкопаев, ставший владельцем зимовника, переменил прежнее тавро.
Сусанна Николаевна трепетала от радости, слыша, как искусно
отец Василий навел разговор на главную причину
страданий Егора Егорыча.
По выходе его Софья Николавна в ту же минуту вошла в кабинет к
отцу: он лежал с закрытыми глазами, лицо его выражало утомление и вместе душевное
страдание.
Умудренная годами тяжких
страданий, семнадцатилетняя девушка вдруг превратилась в совершенную женщину, мать, хозяйку и даже официальную даму, потому что по болезни
отца принимала все власти, всех чиновников и городских жителей, вела с ними переговоры, писала письма, деловые бумаги и впоследствии сделалась настоящим правителем дел отцовской канцелярии.
Скоро наступит кризис, тогда все выяснится…» Больная редко узнавала
отца и старалась скрыть от
отца свои
страдания.
Милославский был свидетелем минутной славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда
страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога,
отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
Страдания Байцурова, как себе можно представить, были ужасны: его дитя представлялось ему отсюда беззащитной в самой леденящей кровь обстановке: она трепеталась перед ним в тороках на крупе коня, простирая свои слабые ручонки к нему, к
отцу своему, в котором ее детская головка видела всегда идеал всякой справедливости и мощи; он слышал ее стоны, подхватываемые и раздираемые в клочки буйным осенним ветром; он видел ее брошенную в позорную постель, и возле ее бледного, заплаканного личика сверкали в глаза старику седые, щетинистые брови багрового Плодомасова.
Гордость ли оскорбленная замучила это детское сердечко, три ли месяца
страданий от
отца, переменившего вдруг любовь на ненависть и оскорбившего ее позорным словом, смеявшегося над ее испугом и выбросившего ее, наконец, к чужим людям?
Несколько лет оставалась она потерянной, оскорбляемой и безгласной. Существо доброе, готовое любить, готовое на всякую преданность, она отдавалась молча своей судьбе и, вспоминая
страдания, выносимые от
отца, она думала, что так и надобно, что такое положение женщины на свете.
— Нет,
Отец. Главным образом я сам им рассказывал, как надо жить, чтобы не было
страданий, слез и грязи; но плохо они слушают.
Отец, грязны они по-прежнему, как животные, и надо их всех истребить, по моему мнению.
— Старенький
отец… просит тебя. Нет, Верочка, умоляет. Он плачет. Он никогда не плакал. Твое горе, деточка, твои
страдания — они и мои. Больше, чем мои!
Любовь очень часто в представлении таких людей, признающих жизнь в животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка мать отнимает, посредством найма кормилицы, у другого ребенка молоко его матери; то чувство, по которому
отец отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым» занятием и этим же занятием причиняет горе и
страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Осторожно я склонилась над ним, склонилась к его губам, — синим и запекшимся от
страданий, ужасных физических
страданий, какие пришлось испытать ему, — коснулась их и — не смогла сдержать испуганного и отчаянного вопля. Губы
отца были холодны, как лед.
Каждый
отец, каждая мать убивались бы горем при таких
страданиях дочери.
Когда
страдания возникают среди друзей, например, если брат убивает брата, или сын —
отца, или мать — сына, или делает что-либо другое в этом роде — таков сюжет, которого следует искать поэту.
Над этим можно бы только в изумлении развести руками: что его гонит? Преступление, которое надо «искупить»
страданием? Но ведь Дмитрий в нем неповинен, не он убил
отца. Почему же его ободряет мысль, что он бежит на такую же каторгу, а не на радость и счастье?.. Но не изумляешься. Смотришь кругом на бессильно корчащуюся, немощную и безвольную жизнь, и во всей нелепице этой начинаешь чувствовать какую-то чудовищную необходимость, почти правду, рожденную… Из чего?
Отец благословил меня на
страдания ради избавления несчастных, выданных моим женихом. Это было так. Он сказал: „Не я научу тебя покинуть человека в несчастии, ты можешь идти за Висленевым, но этим ты не спасешь его совести и людей, которые ради его гибнут. Если ты жалеешь его — пожалей их; если ты женщина и христианка, поди спаси их, и я… не стану тебя удерживать: я сам, моими старыми руками, благословляю тебя, и скрой это, и Бог тебя тогда благословит“.
Любовь очень часто в представлении людей, признающих жизнь в животной личности, — то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка одна мать отнимает у другого голодного ребенка молоко его матери и страдает от беспокойства за успех кормления; то чувство, по которому
отец, мучая себя, отнимает последний кусок хлеба у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; то чувство, по которому бывает даже, что человек из любви насильничает женщину; это то чувство, по которому люди одного товарищества наносят вред другим, чтобы отстоять своих; это то чувство, по которому человек мучает сам себя над любимым занятием и этим же занятием причиняет горе и
страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Царевич, лобызая руки
отца, нежно изъявлял ему любовь и
страдание, убеждая его не предаваться отчаянию, сказал, что умирает верным сыном и подданным.
Между тем, в округе поселенного гренадерского полка короля прусского офицерские жены были в страхе и отчаянии. В слезах о
страданиях родных и в мучительном беспокойстве за жизнь их, они собирались у священника полка,
отца Воинова.
— А как же иначе… У князя были последние года припадки удушья. Я сам не раз присутствовал при переносимых им
страданиях. Я несколько смыслю в медицине. Это грудная жаба, которая производит моментально разрыв сердца. Я не считал себя вправе говорит это ни вашему
отцу, ни вам, когда князь сделал предложение, так как это была лишь моя догадка, которая, к несчастью, так сравнительно скоро оправдалась. Для вас это, впрочем, повторяю, счастье.
— Все, все, даже старик Иван считают меня за дочь Толстых. Ее думы унеслись далеко, на известную ей только понаслышке каторгу… Она видела своего
отца, бледного, худого, измученного раскаянием. Она слышала звон его кандалов, этот звон
страдания и муки.
Гориславская. Я забыла… Вчерашний вечер, спасая
отца, желая избавить свою вторую мать от хлопот и
страданий, я письменно обязалась Мухоморову выйти за его сына…
Толкачов. Какой я
отец семейства? Я мученик! Я вьючная скотина, негр, раб, подлец, который все еще чего-то ждет и не отправляет себя на тот свет! Я тряпка, болван, идиот! Зачем я живу? Для чего? (Вскакивает.) Ну, ты скажи мне, для чего я живу? К чему этот непрерывный ряд нравственных и физических
страданий? Я понимаю быть мучеником идеи, да! но быть мучеником черт знает чего, дамских юбок да ламповых шаров, нет! — слуга покорный! Нет, нет, нет! Довольно с меня! Довольно!
— Сегодня ночью я не сомкнула глаз и все думала, как благородно, как великодушно поступил ты… Как я горжусь таким
отцом… О, ты увидишь, как я заставлю тебя забыть все твои
страдания одной своею любовью…
Лицо
отца выражало не сердитость, но одно
страдание.
Напоминаю, что это было в самый превосходный, погожий день. Покойный владыка Филарет тогда уже был близок к закату дней и постоянно прихварывал, и даже очень мучительно и тяжко.
Страдания его облегчал профессор Вл. Аф. Караваев, а еще чаще его помощник, г. Заславский, которого покойный в шутку звал «
отец Заславский». Промежутки, когда он был здоровее и мог обходиться без визитов «
отца Заславского», были непродолжительны и нечасты, но, однако, бывали — и тогда он бодрился и даже выходил на воздух.
Правда, что Старый Город был разбит на голову и с тех пор никогда уже не поднимал вооруженной руки и не выставлял защищенной бронею груди; но зато он весь остался в «вере
отцов своих» и, как выражается о нем одно известнейшее в старообрядчестве сочинение, — «
страданиями своими и ранами кровоточивыми долгое время сиял, яко камень некий многоценный в венце церкви древней апостольской, от никониан мучимой».