Неточные совпадения
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее
к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он
стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его
стоял широкоплечий, высокий человек с большим, голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко
к ноздрям широкого
носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан ножом. Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
Под ветлой
стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его
носа. По площади спешно шагал
к ветле священник с крестом в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, — Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
Чертопханов снова обратился
к Вензору и положил ему кусок хлеба на
нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам
стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца
стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого
носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами.
К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Иногда утка полощется в какой-нибудь луже или щелочет
носом в жидкой грязи, а селезень, как часовой,
стоит на берегу или на кочке; охотник подъезжает
к нему в меру, но утка не видит или не замечает ничего; селезень пошевеливается, повертывается, покрякивает, как будто подает ей голос, ибо видит опасность, но утка не обращает внимания; один он не летит прочь — и меткий выстрел убивает его наповал.
Сильный гангренозный запах ошиб Кулю и заставил опустить приподнятую полу. Он
постоял и, сделав усилие подавить поднимавшийся у него позыв
к рвоте, зажав платком
нос, опять приподнял от лица раненого угол свитки.
Вихров велел его просить
к себе. Вошел чиновник в вицмундире с зеленым воротником, в самом деле с омерзительной физиономией: косой, рябой, с родимым пятном в ладонь величины на щеке и с угрями на
носу. Груша
стояла за ним и делала гримасы. Вихров вопросительно посмотрел на входящего.
Нужное слово не находилось, это было неприятно ей, и снова она не могла сдержать тихого рыдания. Угрюмая, ожидающая тишина наполнила избу. Петр, наклонив голову на плечо,
стоял, точно прислушиваясь
к чему-то. Степан, облокотясь на стол, все время задумчиво постукивал пальцем по доске. Жена его прислонилась у печи в сумраке, мать чувствовала ее неотрывный взгляд и порою сама смотрела в лицо ей — овальное, смуглое, с прямым
носом и круто обрезанным подбородком. Внимательно и зорко светились зеленоватые глаза.
Хлебников
стоял рядом, сгорбившись; он тупо смотрел на офицера и вытирал ребром ладони
нос. С чувством острого и бесполезного сожаления Ромашов отвернулся от него и пошел
к третьему взводу.
Тогда еще о наборных машинах не думали, электричества не было, а
стояли на реалах жестяные керосиновые лампы, иногда плохо заправленные, отчего у наборщиков
к утру под
носом было черно… Пахнет копотью, керосином, свинцовой пылью от никогда не мытого шрифта.
Я отступил. Я убежден был как дважды два, что без катастрофы он оттуда не выйдет. Между тем как я
стоял в полном унынии, предо мною мелькнула опять фигура приезжего профессора, которому очередь была выходить после Степана Трофимовича и который давеча всё поднимал вверх и опускал со всего размаху кулак. Он всё еще так же расхаживал взад и вперед, углубившись в себя и бормоча что-то себе под
нос с ехидною, но торжествующею улыбкой. Я как-то почти без намерения (дернуло же меня и тут) подошел и
к нему.
Она пошла дальше. Ближе
к носу парохода на свободном пространстве, разделенном пополам коновязью,
стояли маленькие, хорошенькие лошадки с выхоленною шерстью и с подстриженными хвостами и гривами. Их везли в Севастополь в цирк. И жалко и трогательно, было видеть, как бедные умные животные стойко подавали тело то на передние, то на задние ноги, сопротивляясь качке, как они прищуривали уши и косили недоумевающими глазами назад, на бушующее море.
Перед ним
стояла тарелка с супом, но он не прикасался
к ней и до того умильно смотрел на Анниньку, что даже кончик
носа у него покраснел. Аннинька торопливо глотала ложку за ложкой. Он тоже взялся за ложку и уж совсем было погрузил ее в суп, но сейчас же опять положил на стол.
Жихарев беспокойно ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то
к тому, то
к другому, тонкие пальцы все время играют. Он похудел, хищный
нос его стал острее; когда он
стоит боком
к огню, на щеку его ложится черная тень
носа.
— Учителя… — Дьякон развел широко руки, вытянул
к носу хоботком обе свои губы и,
постояв так секунду пред мещанами, прошептал: — Закон!.. Закон-то это, я знаю, велит… да вот отец Савелий не велит… и невозможно!
Иногда он встречал её в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного
носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то не шло
к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она не боится, ожидая сына, подолгу
стоит на морозе в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она не вздрагивает и не ёжится.
Дроздов не ответил, когда же хозяин подошёл
к нему — он уже всхрапывал, посвистывая
носом. Кожемякин
стоял над ним, охваченный тяжким чувством недоумения, всматривался в его детское лицо с полуоткрытым ртом и думал...
У стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике,
стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало
к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый
нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых в мелкие кольца, точно волосы негра.
День был серый; сплошь покрытое осенними тучами небо отразилось в воде реки, придав ей холодный свинцовый отблеск. Блистая свежестью окраски, пароход плыл по одноцветному фону реки огромным, ярким пятном, и черный дым его дыхания тяжелой тучей
стоял в воздухе. Белый, с розоватыми кожухами, ярко-красными колесами, он легко резал
носом холодную воду и разгонял ее
к берегам, а стекла в круглых окнах бортов и в окнах рубки ярко блестели, точно улыбаясь самодовольной, торжествующей улыбкой.
Он обращался
к своему соседу, тот ответил ему пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими глазами глядя в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама с птичьим лицом клевала конфеты, держа коробку под
носом у себя. Павленька ушла на край плота и,
стоя там, кидала в воду корки апельсина.
Собеседники
стояли с раскрытыми ртами, смотря на обличителя Чурилки, как будто ждали, что вот-вот придет новый Моисей и извлечет из этого кремня огонь. Но тут Неуважай-Корыто с такою силой задолбил
носом, что я понял, что мне нечего соваться с моими сомнениями, и поспешил ретироваться
к другой группе.
— Войдите, — повторил нежно тот же спокойный голос, и мы очутились в комнате. Между окном и столом
стоял человек в нижней рубашке и полосатых брюках, — человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с темными гладкими волосами, толстой шеей и перебитым
носом, конец которого торчал как сучок. Ему было лет тридцать. Он заводил карманные часы, а теперь приложил их
к уху.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание
к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «
постой,
постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый
нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Так все и идем, нос-то по ветру держим. Где этак безопаснее,
к морю аль
к речке спустимся, а чуть малость сомневаться станем, сейчас опять на верхи. Кордоны-то обходим со всякою осторожностью, а кордоны-то
стоят разно: где двадцать верст расстояние, а где и все пятьдесят. Угадать никак невозможно. Ну, все же как-то нас бог миловал, обходили все кордоны благополучно, вплоть до последнего…
— Господа! Помилуйте… я не стою-с… может быть, вы желаете мне, как бедному человеку… я и так благодарен…
к чему это… — бормотал он себе под
нос.
Все дружелюбно улыбались Гершу, обнимали его за спину и трепали по плечам; многие звали его присесть
к своим столикам. Глаза Герша были еще красны, а на висках и на конце
носа стояли мелкие и круглые, как бисер, капли пота; но нахмуренное лицо его хранило отчужденное и высокомерное выражение, свойственное настоящему художнику, только что пережившему сладкую и тяжелую минуту вдохновения.
—
Стой, дурашка, куда ты?! — бормотал он, откачиваясь от столба и снова всей грудью припадая
к нему и чуть не сплющивая
носа об его холодную и сыроватую поверхность. — Вот, вот! — Гараська, уже наполовину скользнувший вдоль столба, успел удержаться и погрузился в задумчивость.
Увидав Бастрюкова, который по обыкновению,
стоя на вахте, не оставался без работы, а плел мат и мурлыкал себе под
нос какую-то песенку, Володя подошел
к нему и поздоровался.
— Видал? — спросил Грябов, хохоча. — Нате, мол, вам! Ах ты, кикимора! Для детей только и держу этого тритона. Не будь детей, я бы ее и за десять верст
к своему имению не подпустил…
Нос точно у ястреба… А талия? Эта кукла напоминает мне длинный гвоздь. Так, знаешь, взял бы и в землю вбил.
Постой… У меня, кажется, клюет…
Звери с большим еще правом, чем Ницше, могут сказать: «Мой гений в моих ноздрях». Они подозрительно потянули
носами, подошли
к проповеднику и обнюхали его. Шерсть мудреца насквозь была пропитана пронзительным, мерзостным запахом, который
стоит в клетках полоненных зверей; из пасти несло смрадом; тронул его плечом вольный ливийский лев — мудрец зашатался на ослабевших ногах…
Граф
стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел
носом и приблизил свое лицо
к окну.
Пароход
стоял носом к северо-востоку, несколько под углом
к берегу. Под защитой его мы спокойно высадились на берег.
Взобравшись на гребень большого отрога, идущего
к реке от главного массива, я остановился передохнуть и в это время услышал внизу голоса. Подойдя
к краю обрыва. я увидел Ноздрина и Чжан-Бао, шедших друг за другом по льду реки. Отрог, на котором я
стоял, выходил на реку нависшей скалой, имевшей со стороны вид корабельного
носа высотою более чем в 100 метров.
В его крошечной холостой квартире хозяйничал, делая последние приготовления
к отъезду, денщик. Посреди миниатюрной прихожей
стоял уже совсем уложенный чемодан, a из походного тюка торчал своим никелированным
носом чайник.
В камине тлели угли. Иван Алексеевич любил греться. Он
стоял спиной
к огню, когда вошел хозяин кабинета — человек лет под сорок, среднего роста. Светло-русые волосы, опущенные широкими прядями на виски, удлиняли лицо, смотревшее кротко своими скучающими глазами. Большой
нос и подстриженная бородка были чисто русские; но держался адвокат, в длинноватом темно-сером сюртуке и белом галстуке, точно иностранец доктор.
Поезд
стоял далеко от платформы, на запасном пути. Вокруг вагонов толпились солдаты, мужики, мастеровые и бабы. Монопольки уже две недели не торговали, но почти все солдаты были пьяны. Сквозь тягуче-скорбный вой женщин прорезывались бойкие переборы гармоники, шутки и смех. У электрического фонаря, прислонившись спиною
к его подножью, сидел мужик с провалившимся
носом, в рваном зипуне, и жевал хлеб.
Спирька неожиданно изогнулся, с силою боднул Оську головою в лицо, вырвался и, шатаясь, побежал
к двери. Разгоряченные ребята — за ним. Оська
стоял, зажав ладонями лицо, из
носу бежала кровь. Вдруг — дзеньканье, звон, треск. У двери были сложены оконные рамы, Спирька споткнулся и упал прямо в рамы. Барахтался в осколках стекла и обломках перекладин, пытался встать и не мог.
Князь Андрей направился
к двери, из-за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным
носом на пухлом лице, показался на пороге. Князь Андрей
стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
Патриарх промолчал: его слова не
стоила баба Бубаста, но правитель о ней продолжал, что ей забили рот и
нос глиною и что теперь много разноверных людей просятся
к сдвинувшим гору.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед
носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и прихрамывая пошел
к двери, у которой
стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного, Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
Для этого князю
стоило только поднять
к носу стоячие усы и пустить в ход свое прискорбное сквернословие.