Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь
колокольне, или тебя хотят повесить.
Г-жа Простакова. Родной, батюшка. Вить и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился
на покойнице матушке. Она была по прозванию Приплодиных. Нас, детей, было с них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с
колокольни свалились; а достальные сами не
стояли, батюшка.
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол
на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий
стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
По мере нашего приближения берег стал обрисовываться: обозначилась серая, длинная стена, за ней
колокольни, потом тесная куча домов. Открылся вход в реку, одетую каменной набережной.
На правом берегу, у самого устья,
стоит высокая башня маяка.
Это звонили
на моленье, и звонили в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села идут мужики в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только
колокольни не было, а вместо ее
стояла на крыше
на четырех столбах вышка с одним колоколом, в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево
на ней было вырезано в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
Посреди большого села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки,
стояла ветхая деревянная церковь с высокой
колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который
стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
И, подняв стакан против луны, посмотрел
на мутную влагу в нём. Луна спряталась за
колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи. Над
колокольней стояли облака, точно грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая землю, по двору задумчиво ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум; ходил, нюхал землю и вдруг, подняв голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
Ушли. Горбун, посмотрев вслед им, тоже встал, пошёл в беседку, где спал
на сене, присел
на порог её. Беседка
стояла на холме, обложенном дёрном, из неё, через забор, было видно тёмное стадо домов города,
колокольни и пожарная каланча сторожили дома. Прислуга убирала посуду со стола, звякали чашки. Вдоль забора прошли ткачи, один нёс бредень, другой гремел железом ведра, третий высекал из кремня искры, пытаясь зажечь трут, закурить трубку. Зарычала собака, спокойный голос Тихона Вялова ударил в тишину...
Не могу я ни о чём спросить старика, жалко мне нарушить покой его ожидания смерти и боюсь я, как бы не спугнуть чего-то…
Стою не шевелясь. Сверху звон
колокольный просачивается, колеблет волосы
на голове моей, и нестерпимо хочется мне, подняв голову, в небеса взглянуть, но тьма тяжко сгибает выю мне, — не шевелюсь.
Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась в далекой якутской тайге. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и, хотя угрюмая чаща все еще
стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога; разрастались маленькие дымные юртенки; наконец, точно победное знамя,
на холмике из середины поселка выстрелила к небу
колокольня. Стал Чалган большою слободой.
Мелькая, рисовался
на стекле
И исчезал.
На площади пустынной,
Как чудный путь к неведомой земле,
Лежала тень от
колокольни длинной,
И даль сливалась в синеватой мгле.
Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,
И вы б сказали — поступь райской пери
Послышалась. Невольно наш герой
Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,
Стояла дева, опустивши очи,
Бледнее той луны — царицы ночи…
И наконец пора пришла…
В день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая грудь — и голос грянул!
Мечтаньем чудным окрылил
Его господь перед кончиной,
И он под небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских
колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он
стоялИ говорил…
В обыкновенные дни, в праздники и будни, двери
на церковные
колокольни бывают заперты, и туда никого не пускают, но
на Пасху в течение всей недели двери
стоят открытыми, и каждый может войти и звонить сколько хочет — от обедни до самых вечерен.
На белой
колокольне Михаила-архангела, к приходу которого принадлежала Стрелецкая, толкалось в эти дни много праздного разряженного народа: одни приходили посмотреть
на город с высоты,
стояли у шатких деревянных перил и грызли семечки из-под полы, чтоб не заругался сторож; другие для забавы звонили, но скоро уставали и передавали веревку; и только для одного Меркулова праздничный звон был не смехом, не забавой, а делом таким серьезным и важным, в которое нужно вкладывать всю душу.
Высокая, обширная паперть, вдоль северной стены крытые переходы, церковные подклеты, маленькие, высоко прорубленные окна, полусгнившая деревянная черепица
на покачнувшейся главе, склонившаяся набок
колокольня с выросшей
на ней рябинкой, обильно поросшая ягелем крыша — все говорит, что не первое столетие
стоит свибловская церковь, но никому в голову еще не приходило хоть маленько поправить ее.
Давно
стою, волнуясь,
на часах,
И смотрит ярко месяц с тверди синей,
Спит монастырский двор в его лучах,
С церковных крыш блестит колючий иней.
Удастся ли ей вырваться-то? Ах!
И олуха такого быть рабыней!
На колокольне ровно восемь бьет;
Вот заскрипел слегка снежок… Идет!
Глаза утомились глядеть в бинокль. Теркин положил его в футляр и еще
постоял у того же пролета
колокольни. За рекой парк манил его к себе, даже в теперешнем запущенном виде… Судьба и тут работала
на него. Выходит так, что владелец сам желает продать свою усадьбу. Значит, „приспичило“. История известная… Дворяне-помещики и в этом лесном углу спустят скупщикам свои родовые дачи, усадьбы забросят… Не одна неумелость губит их, а „распуста“.
Они ходили с целый час вправо и влево; опускались и поднимались, посетив притворы, в низенькие, тесные, старинной постройки приделы; проходили по сводчатым коридорам и сеням, опять попадали в светленькие или темноватые церквушки;
стояли перед иконостасами, могильными плитами; смотрели
на иконы и паникадилы,
на стенную живопись, хоругви, плащаницы, опять вышли
на двор, к часовне с останками Годуновых;
постояли у розовой
колокольни, и Теркин, по указанию служителя, должен был прочесть вслух
на тумбе памятника два стиха, долго потом раздававшиеся в нем чем-то устарелым и риторическим — стихи в память подвижников лавры...
Пономарь звонил внизу, около паперти
колокольни, и тянул за веревку,
стоя одной ногой
на ступеньке, — старый пономарь, с косицей седеющих волос, без шапки, в нанковом подряснике.
И мною, мало-помалу, овладело неприятное чувство. Сначала я думал, что это досада
на то, что я не в состоянии объяснить простого явления, но потом, когда я вдруг в ужасе отвернулся от огонька и ухватился одной рукой за Пашку, ясно стало, что мною овладевает страх… Меня охватило чувство одиночества, тоски и ужаса, точно меня против воли бросили в эту большую, полную сумерек яму, где я один
на один
стоял с
колокольней, глядевшей
на меня своим красным глазом.
Зазвонили. Палтусов поднял голову и поглядел вверх,
на колокольню. Чего же
стоит забраться вон туда, откуда идет звон. Дверь теперь отперта… Звонарь не доглядит. Дать ему рубль. А потом легонько подойти к перилам. Один скачок… и кончено!.. В Лондоне бросаются же каждый год с колонн
на Трафальгар-сквере, и с
колокольни св. Павла целыми дюжинами бросаются…
На приморской даче
стояла деревянная церковь во имя святой Троицы, одноглавая, без
колокольни, и каменный двухэтажный дом, похожий архитектурой
на существующий в нижнем саду Петергофа домик Марли, построенный Елизаветой Петровной в память Петра I.
Если
стоять на противоположном пологом берегу, то от собора вниз по течению реки видны необыкновенно высокие, острые фронтоны красных деревянных крыш
на каменных домиках и совершенно конусообразные купола старинных желтых
колоколен.
Старый Перегуд все и сделал, что было надобно, и ничего за ним не
стояло: он срубил и церковь с
колокольнею и привез откуда-то попа Прокопа всем
на заглядение, ибо это был человек самого превосходного вида: рослый, пузатый и в красных чоботах, а лицо тоже красное, як у серафима, а притом голос такой обширный, что даже уши от него затыкали.