Неточные совпадения
А то за Курском пойдут степи, этакие
степные места, вот удивление, вот удовольствие
человеку, вот раздолье-то, вот Божия-то благодать!
Появились какие-то совсем неизвестные
люди, которых знал по своим
степным делам один Харитон Артемьич, но сейчас открещивался от них обеими руками.
Все три породы — отличные бегуны, особенно кроншнеп малого рода: когда станет к нему приближаться
человек, то он, согнувши несколько свои длинные ноги, вытянув шею и наклонив немного голову, пускается так проворно бежать, что глаз не успевает следить за ним, и, мелькая в
степной траве какою-то вьющеюся лентою, он скоро скрывается от самого зоркого охотника.
Куропатки иногда так привыкают к житью своему на гумнах, особенно в деревнях
степных, около которых нет удобных мест для ночевки и полдневного отдыха, что вовсе не улетают с гумен и, завидя
людей, прячутся в отдаленные вороха соломы, в господские большие гуменники, всегда отдельно и даже не близко стоящие к ригам, и вообще в какие-нибудь укромные места; прячутся даже в большие сугробы снега, которые наметет буран к заборам и околице, поделают в снегу небольшие норы и преспокойно спят в них по ночам или отдыхают в свободное время от приискиванья корма.
Распустив гриву и хвост, оглашая
степную даль ржаньем, носится он вокруг табуна и вылетает навстречу приближающемуся животному или
человеку и, если мнимый враг не отойдет прочь, с яростию бросается на него, рвет зубами, бьет передом и лягает задними копытами.
Степные кулики в степях то же, что болотные кулики в болотах: так же далеко встречают
человека, собаку, даже всякое животное, приближающееся к их гнездам или детям, так же сначала налетают близко на охотника, вьются над ним и садятся кругом, стараясь отвесть его в противоположную сторону, но все это делают они с меньшей горячностью и большею осторожностью. После нескольких выстрелов
степные кулики отдаляются и становятся сторожки.
Небо сверкало звездами, воздух был наполнен благовонием от засыхающих
степных трав, речка журчала в овраге, костер пылал и ярко освещал наших
людей, которые сидели около котла с горячей кашицей, хлебали ее и весело разговаривали между собою; лошади, припущенные к овсу, также были освещены с одной стороны полосою света…
Начальника теперь присылают: миллион
людей у него во власти и хотя бы мало-мальски дело понимать мог, так и за то бы бога благодарили, а то приедет, на первых-то порах тоже, словно
степной конь, начнет лягаться да брыкаться: «Я-ста, говорит, справедливости ищу»; а смотришь, много через полгода, эту справедливость такой же наш брат, суконное рыло, правитель канцелярии, оседлает, да и ездит…
Из лошадиных остовов явятся бодрые и неутомимые кони, и уже
степной жеребец гордо и строго пасет косяк кобылиц своих, не подпуская к нему ни зверя, ни
человека!..
И всегда, днем и ночью, вокруг тех
людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к
степному простору.
И кобыла тоже учуяла, насторожилась и храпнула. Тоже
степная тваринка, не скоро возьмешь… А
человек действительно подкрадывался. Он долго разглядывал лежавшего на земле дьячка, спрятавшись за деревом.
Все-таки благодаря разбойным
людям монастырской лошади досталось порядочно. Арефа то и дело погонял ее, пока не доехал до реки Яровой, которую нужно было переезжать вброд. Она здесь разливалась в низких и топких берегах, и место переправы носило старинное название «Калмыцкий брод», потому что здесь переправлялась с испокон веку всякая
степная орда. От Яровой до монастыря было рукой подать, всего верст с шесть. Монастырь забелел уже на свету, и Арефа набожно перекрестился.
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя
человек, не привыкший к
степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Нет, лучше бежать. Но вопрос: куда бежать? Желал бы я быть «птичкой вольной», как говорит Катерина в «Грозе» у Островского, да ведь Грацианов, того гляди, и канарейку слопает! А кроме как «птички вольной», у меня и воображения не хватает, кем бы другим быть пожелать. Ежели конем
степным, так Грацианов заарканит и начнет под верх муштровать. Ежели буй-туром, так Грацианов будет для бифштексов воспитывать. Но, что всего замечательнее, животным еще все-таки вообразить себя можно, но
человеком — никогда!
Они, каждый, за всем смотрят по своей части, все наблюдают, и беда конюху, если он принял овес не чисто вывеянный, сено луговое, а не лучшее из
степного; беда ключнику, если кубки не полны нацежены, для лучшего стола приготовлены худшего сорта напитки; беда булочнице, если булки не хорошо испечены; кухарке, если страва (кушанье) для
людей не так вкусно и не в достатке изготовлена.
Я прислушаюся к вам,
Цветики
степные,
Русским
людям передам
Я дела былые!
Жесточайшая поземная пурга, из тех, какими бывают славны зимы на
степном Заволжье, загнала множество
людей в одинокий постоялый двор, стоящий бобылем среди гладкой и необозримой степи.
— «Бог-то все заранее расчислил! — набожно и злорадно думал Наседкин, косясь на
степную нишу, в которой едва темнела высокая женская фигура. Кабы не нашлись вовремя добрые
люди, ты бы и теперь, вместо молитвы и воздыхания сердечного, хвосты бы с кем-нибудь трепала. А так-то оно лучше, по-хорошему, по-христиански… О господи, прости мои согрешения… Ничего, помолись, матушка. Молитва-то — она сердце умягчает и от зла отгоняет…»
— А посмотреть бы вам, Михайло Васильич, каково народ по тем местам живет, где целу зиму на гумне стоят скирды немолоченные, — сказал на то Василий Борисыч. — По вашим лесам последний бедняк
человеком живет, а в
степных хлебородных местах и достаточный хозяин заодно со свиньями да с овцами.
Хлыстовщина появилась во всех слоях русского общества от образованных
людей до безграмотных крестьян
степных сел и деревень.
Привезли газеты. На меня вдруг пахнуло совсем из другого мира. Холера расходится все шире, как
степной пожар, и захватывает одну губернию за другою;
люди в стихийном ужасе бегут от нее, в народе ходят зловещие слухи. А наши медики дружно и весело идут в самый огонь навстречу грозной гостье. Столько силы чуется, столько молодости и отваги. Хорошо становится на душе… Завтра я уезжаю в Пожарск.
В синеватой дали, где последний видимый холм сливался с туманом, ничто не шевелилось; сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к
человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды
людей, а они всё еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую
степную тайну прячут под собой.
Флобер говорит: «Я истощился, скача на месте»… «У меня нет никакой биографии»… У Льва Толстого есть биография, — яркая, красивая, увлекательная биография
человека, ни на минуту не перестававшего жить. Он не скакал на месте в огороженном стойле, — он, как дикий
степной конь, несся по равнинам жизни, перескакивая через всякие загородки, обрывая всякую узду, которую жизнь пыталась на него надеть… Всякую? Увы! Не всякую. Одной узды он вовремя не сумеет оборвать… Но об этом после.