Неточные совпадения
Стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то притупленное внимание на все, что перед ним движется и не движется, и душит с досады какую-нибудь муху, которая в это время жужжит и
бьется об
стекло под его пальцем.
Прошло минут с десять. Было еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одного звука. Только жужжала и
билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об
стекло. Наконец, это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в
стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем
билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.
Ручной чижик, серенький с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа,
билась о
стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
Отец был человек глубоко религиозный, но совершенно не суеверный, и его трезвые, иногда юмористические объяснения страшных рассказов в значительной степени рассеивали наши кошмары и страхи. Но на этот раз во время рассказа о сыне и жуке каждое слово Скальского, проникнутое глубоким убеждением, падало в мое сознание. И мне казалось, что кто-то
бьется и стучит за
стеклом нашего окна…
По темным доскам сухой крыши, быстро опутывая ее, извивались золотые, красные ленты; среди них крикливо торчала и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шелковый шелест
бился в
стекла окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа на иконостас в церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.
Бесконечная разговорчивость Семена Яковлевича (молодой человек уже успел уведомить соседей, что его зовут Семен Яковлевич Горизонт) немного утомляла и раздражала пассажиров, точно жужжание мухи, которая в знойный летний день ритмически
бьется об оконное
стекло закрытой душной комнаты.
Об их матовые
стекла, обтянутые проволочными сетками,
бились тучи ночных бабочек, тени которых — смутные и большие — реяли внизу, на земле.
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над ним минуту, ковш в ее руке дрожал, и лед тихо
бился о жесть. Поставив ковш на стол, она молча опустилась на колени перед образами. В
стекла окон
бились звуки пьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-то громко пел, кто-то ругался гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные, усталые голоса женщин…
С силой, каким-то винтовым приводом, я наконец оторвал глаза от
стекла под ногами — вдруг в лицо мне брызнули золотые буквы «Медицинское»… Почему он привел меня сюда, а не в Операционное, почему он пощадил меня — об этом я в тот момент даже и не подумал: одним скачком — через ступени, плотно захлопнул за собой дверь — и вздохнул. Так: будто с самого утра я не дышал, не
билось сердце — и только сейчас вздохнул первый раз, только сейчас раскрылся шлюз в груди…
Старуха замолчала, но все с той же страшной гримасой на лице продолжала качаться взад и вперед, между тем как крупные слезы падали на стол… Так прошло минут с десять. Я сидел рядом с Мануйлихой и с тоской слушал, как, однообразно и прерывисто жужжа,
бьется об оконное
стекло муха…
Варвара Михайловна. Зачем взвешивать… рассчитывать!.. Как мы все боимся жить! Что это значит, скажите, что это значит? Как мы все жалеем себя! Я не знаю, что говорю… Может быть, это дурно и нужно не так говорить… Но я… я не понимаю!.. Я
бьюсь, как большая, глупая муха
бьется о
стекло… желая свободы… Мне больно за вас… Я хотела бы хоть немножко радости вам… И мне жалко брата! Вы могли бы сделать ему много доброго! У него не было матери… Он так много видел горя, унижений… вы были бы матерью ему…
Он посмотрел в окно — за
стёклами трепетало и
билось во тьме что-то бесформенное, испуганное; плакало, взвизгивая, хлесталось в
стёкла, шаркалось о стены, прыгало по крыше.
Муха
билась о
стекло головой и звенела, как слабо натянутая струна.
Ожившая муха звенит в воздухе и потом
бьется в
стекло.
Она снова ушла в свое холодное гнездышко… Не забуду я вовек этой головы, этих неподвижных глаз с их глубоким и погасшим взором, этих темных рассыпанных волос на бледном
стекле окна, самого этого серенького тесного платья, под каждой складкой которого еще
билась такая молодая, горячая жизнь!
Дальше — изрезанное глубокими оврагами, покрытое зеленым дерном бесплодное поле, а там, влево, на краю оврага, печально темная купа деревьев — под ними еврейское кладбище. Золотистые лютики качаются в поле, — о грязное
стекло окна нелепо
бьется тяжелая, черная муха, — я вспоминаю тихие слова хозяина...
Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих крыл. Он слышал, как
бились крыльями в
стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу и как несметная сила громила в двери и хотела вломиться. Сильно у него
билось во все время сердце; зажмурив глаза, всё читал он заклятья и молитвы. Наконец вдруг что-то засвистало вдали: это был отдаленный крик петуха. Изнуренный философ остановился и отдохнул духом.
Студент и землемер легли на лавки, головами под образа и ногами врозь. Степан устроился на полу, около печки. Он потушил лампу, и долго было слышно, как он шептал молитвы и, кряхтя, укладывался. Потом откуда-то прошмыгнула на кровать Марья, бесшумно ступая босыми ногами. В избе было тихо. Только сверчок однообразно, через каждые пять секунд, издавал свое монотонное, усыпляющее цырканье, да муха
билась об оконное
стекло и настойчиво жужжала, точно повторяя все одну и ту же докучную, бесконечную жалобу.
Размеренно лопалась в груди землемера тонкая перепонка, жалобно
билась о
стекло муха, и часто, часто, как маленькие паровозики, дышали детские грудки.
Вот плывут празднично одетые женщины, среди них, высоко подняв голову, Варвара — она что-то рассказывает, остановясь посреди улицы, слышу, как мягко
бьётся в
стекло окна её густой и сильный голос.
Эта выдумка была недурна, хотя имела ту невыгоду, что бабочки
бились на
стеклах и теряли свою цветную пыль; но другая выдумка была не так удачна: сестрица моя подняла фортепьянную доску, и под ней тоже были насажены разные бабочки; большая часть из них от духоты перемерли.
Поручик прошел за ней пять-шесть больших, роскошно убранных комнат, коридор и в конце концов очутился в просторной квадратной комнате, где с первого же шага его поразило изобилие цветущих растений и сладковатый, густой до отвращения запах жасмина. Цветы шпалерами тянулись вдоль стен, заслоняя окна, свешивались с потолка, вились по углам, так что комната походила больше на оранжерею, чем на жилое помещение. Синицы, канарейки и щеглята с писком возились в зелени и
бились об оконные
стекла.
Минутное молчание воцарилось на террасе. Слышно было, как
билась оса о
стекло и жужжала назойливо, ища и не находя себе выхода на волю.
Обжигаются, падают, сидят, ошеломленные, — и опять взлетают, и опять несутся на огонь, и
бьются о раскаленное
стекло.
Мелькнул огонек, — и бабочка устремляется к нему,
бьется о раскаленное
стекло лампы, обжигается падает и опять взлетает, и
бьется опять.
Множество комаров, мух и слепней с жужжанием
билось в
стекла.
Милиционер ушел, за ним ушел и солдат. В комнате было тихо, мухи
бились о пыльные
стекла запертых окон. На великолепном письменном столе с залитым чернилами бордовым сукном стояла чернильная склянка с затычкой из газетной бумаги. По стенам висели портреты и воззвания.
Он помнил, как у отца в деревне, бывало, со двора в дом нечаянно влетала птица и начинала неистово
биться о
стекла и опрокидывать вещи, так и эта женщина, из совершенно чуждой ему среды, влетела в его жизнь и произвела в ней настоящий разгром.
За спущенной сторой
бился о
стекло и жужжал шмель. Софья Петровна глядела на ниточки, слушала шмеля и представляла себе, как она едет… Vis-а-vis день и ночь сидит Ильин, не сводящий с нее глаз, злой на свое бессилие и бледный от душевной боли. Он величает себя развратным мальчишкой, бранит ее, рвет у себя волосы на голове, но, дождавшись темноты и, улучив время, когда пассажиры засыпают или выходят на станцию, падает перед ней на колени и сжимает ей ноги, как тогда у скамьи…