Неточные совпадения
Наконец мне
стало легче, и я поехал в Сингапур с несколькими
спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились и мы.
Вандик крикнул что-то другому кучеру, из другого карта выскочил наш коричневый
спутник, мальчишка-готтентот, засучил панталоны и потащил лошадей в воду; но вскоре ему
стало очень глубоко, и он воротился на свое место, а лошади ушли по брюхо.
День кончился, и в воздухе
стало холодать. Тогда я предложил своему
спутнику остановиться. В одном месте между утесами был плоский берег, куда водой нанесло много плавника. Мы взобрались на него и первым делом развели большой костер, а затем принялись готовить ужин.
Мои
спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и
стал говорить о том, что «грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «грязную воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
Приказ наступать назавтра обрадовал моих
спутников. Все
стали суетиться, разбирать имущество и укладывать его по местам. После бури атмосфера пришла в равновесие и во всей природе воцарилось спокойствие. Особенно тихими были вечера. Ночи
стали прохладными.
Глаза умершего были открыты и запорошены снегом. Из осмотра места вокруг усопшего мои
спутники выяснили, что когда китаец почувствовал себя дурно, то решил
стать на бивак, снял котомку и хотел было ставить палатку, но силы оставили его; он сел под дерево и так скончался. Маньчжур Чи-Ши-у, Сунцай и Дерсу остались хоронить китайца, а мы пошли дальше.
Я не
стал расспрашивать моего верного
спутника, зачем он не повез меня прямо в те места, и в тот же день мы добрались до матушкина хуторка, существования которого я, признаться сказать, и не подозревал до тех пор. При этом хуторке оказался флигелек, очень ветхий, но нежилой и потому чистый; я провел в нем довольно спокойную ночь.
— Черт знает что за погода, — говорил я своему
спутнику. — Не то туман, не то дождь, не разберешь, право. Ты как думаешь, Дерсу, разгуляется погода или
станет еще хуже?
Через 1,5 часа я вернулся и
стал будить своих
спутников. Стрелки и казаки проснулись усталые; сон их не подкрепил. Они обулись и пошли за конями. Лошади не убегали от людей, послушно позволили надеть на себя недоуздки и с равнодушным видом пошли за казаками.
Я вылил в кружку весь ром и подал ему. В глазах китайца я прочел выражение благодарности. Он не хотел пить один и указывал на моих
спутников. Тогда мы все сообща
стали его уговаривать. После этого старик выпил ром, забрался в свой комарник и лег спать. Я последовал его примеру.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых
спутников; он отошел к окну и
стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Довольно часто по вечерам матушку приглашали богатые крестьяне чайку испить, заедочков покушать. В этих случаях я был ее неизменным
спутником. Матушка, так сказать, по природе льнула к капиталу и потому была очень ласкова с заболотскими богатеями. Некоторым она даже давала деньги для оборотов, конечно, за высокие проценты. С течением времени, когда она окончательно оперилась, это составило тоже значительную
статью дохода.
На полдороге
стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и шел ощупью, болтаясь по колена в воде и спотыкаясь о бревна. Кругом меня и моих
спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие огоньки; светились фосфором целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Я умышленно сделал веселое лицо и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг цели. Мои
спутники стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
Когда первые приступы голода были утолены, я хотел со своими
спутниками итти за нартами, но обе старушки, расспросив, где мы их оставили, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли на охоту еще вчера и должны скоро вернуться. Не хотелось мне утруждать туземцев доставкой наших нарт, но я почувствовал, что меня
стало сильно клонить ко сну. Рожков и Ноздрин, сидя на полу, устланном свежей пихтой, тоже клевали носами.
Когда я объявил орочам, что маршрут по рекам Акуру и Хунгари должен выполнить во что бы то ни
стало, они решили обсудить этот вопрос на общем сходе в тот день вечером в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о чем я и сказал им еще утром, и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на Сихотэ-Алинь.
Спутниками моими по этому маршруту вызвались быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин.
Часов в девять мы легли около костра. Я долго и крепко спал. Но вот сквозь сон я услышал голоса и поднялся со своего ложа. Я увидел всех моих
спутников и ороча, проворно собирающего свои вещи. Полагая, что пора вставать, я тоже
стал собираться и потянулся за обувью.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих
спутников пройти еще немного. Кустарники
стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не было недостатка.
— Нехороши наши места
стали, неприглядны, — говорит мой
спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять пальцев, — покуда леса были целы — жить было можно, а теперь словно последние времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не выходим!
— Вы заранее смеетесь, что увидите «наших»? — весело юлил Петр Степанович, то стараясь шагать рядом с своим
спутником по узкому кирпичному тротуару, то сбегая даже на улицу, в самую грязь, потому что
спутник совершенно не замечал, что идет один по самой средине тротуара, а
стало быть, занимает его весь одною своею особой.
Два лакея вынесли Анну Васильевну из кареты; она совсем расклеилась и, прощаясь с своими
спутниками, объявила им, что она чуть жива; они
стали ее благодарить, а она только повторила: «Чуть жива».
Меж явью и сном встало воспоминание о тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню, как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили
спутников, выступающие один из-за другого, как на медали. Вдруг разговор
стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после того губы беседующих
стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Ухтищев, помахивая тросточкой,
стал насвистывать, поглядывая на своего
спутника.
Дорогой мне
стало как-то грустно, и я мало принимал участия в веселых разговорах моих
спутников.
Сходя с подножки, он наступил на длинную полу своего кафтана и чуть не упал. То же повторилось, когда он
стал подыматься на ступени.
Спутники подхватили его под руки и почти внесли на подъезд, так бережно, точно это был хрупкий сосуд с драгоценной жидкостью.
И вот я в руках существа, конечно не человеческого, но которое есть, существует: «А,
стало быть, есть и за гробом жизнь!» — подумал я с странным легкомыслием сна, но сущность сердца моего оставалась со мною, во всей глубине: «И если надо быть снова, — подумал я, — и жить опять по чьей-то неустранимой воле, то не хочу, чтоб меня победили и унизили!» — «Ты знаешь, что я боюсь тебя, и за то презираешь меня», — сказал я вдруг моему
спутнику, не удержавшись от унизительного вопроса, в котором заключалось признание, и ощутив, как укол булавки, в сердце моем унижение мое.
Через полчаса
стало уже совсем темно. Вверху угасали еще в синем небе последние отблески заката, но в затененной ленской долине стояла тьма… Вдруг мой
спутник издал легкий гортанный крик удивления и вскочил сзади на круп моей лошади.
Да это, в сущности, и не было недоверием: я просто являлся символом и
спутником всем надоевшего, всех истомившего страдания, и, как олицетворение этого страдания, я
стал ненавистен и противен.
В эту минуту Ашанину невольно вспомнилось, какую сумасшедшую радость должны были испытать колумбовы
спутники, когда услыхали этот крик и, полные счастья,
стали молиться.
Шуршит тяжелое, плотное шелковое платье. Поднял Никита Федорыч голову… Вся в черном, стройная
станом, величавой, осанистой походкой медленно навстречу ему сходит с лестницы Марья Ивановна… Поверставшись, окинула его быстрым, пристальным взором… Что-то таинственное, что-то чарующее было в том взоре… Узнала, должно быть, пароходного
спутника — улыбнулась строгой, холодной улыбкой… И затем медленно мимо прошла.
В довершение несчастья я и мои
спутники стали болеть.
Вернувшись в палатку, я
стал поднимать моих
спутников, что было нетрудно, потому что они зябли и, завернувшись в одеяла, ждали только сигнала.
Минут через двадцать туман
стал подниматься кверху. Река была совершенно пустынна. Я просил моих
спутников успокоиться и подождать восхода солнца. Была слабая надежда, что лодка, может быть, еще вернется.
Едва мы отчалили от берега, как вдруг откуда-то сбоку из-под кустов вынырнула оморочка. В ней стояла женщина с острогой в руках. Мои
спутники окликнули ее. Женщина быстро оглянулась и, узнав своих, положила острогу в лодку. Затем она села на дно лодки и, взяв в руки двухлопастное весло, подошла к берегу и
стала нас поджидать. Через минуту мы подъехали к ней.
Ороч повесил над костром чайник и
стал будить моих
спутников.
После чая мои
спутники проворно
стали укладывать лодки и охотно взялись за весла, а я плотнее завернулся в одеяло и
стал наблюдать, как просыпается жизнь на море.
В полдень 23 июня 1908 года наш небольшой отряд перебрался на пароход. Легко и отрадно
стало на душе. Все городские недомогания сброшены, беганье по канцелярии кончено. Завтра в путь. В сумерки мои
спутники отправились в город в последний раз навестить своих знакомых, а я с друзьями, пришедшими проводить меня, остался на пароходе. Мы сели на палубе и
стали любоваться вечерним закатом, зарево которого отражалось на обширной водной поверхности при слиянии Амура с Уссури.
День чуть только начинал брезжить, когда я разбудил своих разоспавшихся
спутников. Пока удэхейцы грели чай, я с Чжан-Бао приготовил все для наблюдений. Скопившиеся на востоке туманы как будто хотели заслонить собою солнце, но, убедившись в бесполезности неравной борьбы,
стали быстро таять. Я выждал, когда лучезарное светило немного поднялось по небосклону, и начал инструментом брать абсолютные высоты его над горизонтом.
Трудно передать на словах чувство голода. По пути собирали грибы, от которых тошнило. Мои
спутники осунулись и ослабели. Первым
стал отставать Гусев. Один раз он долго не приходил. Вернувшись, я нашел его лежащим под большим деревом. Он сказал, что решил остаться здесь на волю судьбы. Я уговорил Гусева итти дальше, но километра через полтора он снова отстал. Тогда я решил, чтобы он шел между казаками, которые за ним следили и постоянно подбадривали.
Теперь больше здесь делать было нечего, и я пошел домой. Когда я подходил к фанзе Кивета, из лесу вышли два удэхейца Вензи и Дилюнга, и мы вместе вошли в дом. Я
стал рассказывать своим
спутникам о том, что видел, и думал, что сообщаю им что-то новое, оригинальное, но удэхейцы сказали мне, что филин всегда таким образом ловит рыбу. Иногда он так долго сидит в воде, что его хвост и крылья плотно вмерзают в лед, тогда филин погибает.
Мои
спутники стали уставать, и я сам почувствовал себя очень утомленным. Мы пробовали садиться, но холод и сырость вынуждали нас итти дальше.
Мои
спутники выпрягли собак, сняли лыжи, пустили нарты вперед и, сдерживая их на веревках,
стали легонько спускаться вниз.
На другой день я не хотел рано будить своих
спутников, но, когда я
стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал быть солнечным и морозным. По бледному небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность. В лесу звонко щелкали озябшие деревья. Дым от костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
В школе мои
спутники давно уже спали. Я пробрался на свое место, но не мог уснуть. Меня беспокоили сведения, сообщенные гольдами. Они знали только стойбища своих сородичей и ничего не могли сообщить об удэхейцах, а также не знали, в бассейн какой реки мы попадем после перевала через Сихотэ-Алинь и скоро ли найдем туземцев по ту сторону водораздела. Наконец усталость начала брать свое, мысли
стали путаться, и я незаметно погрузился в сон.
Я сел на берегу и
стал любоваться прибоем, а мой
спутник закурил трубку и рассказал, как однажды семнадцать человек орочей на трех больших лодках отправились за морским зверем.
Тогда я принялся будить кого-то из своих
спутников. Кажется, это был Ноздрин. Старик сел и
стал искать свою обувь. Я не
стал его дожидаться и выбежал из юрты.
Мои
спутники были все в сборе. После ужина меня
стало клонить ко сну. Завернувшись в одеяло, я лег около огня и сквозь дремоту слышал, как Чжан-Бао рассказывал казакам о Великой китайской стене, которая тянется на 7 000 ли [Ли — китайская мера длины, равна приблизительно 500 метрам.] и которой нет равной во всем мире.
Минут через двадцать мы снова взбирались на мыс Суфрен. По пути я
стал расспрашивать Чжан-Бао о чудесном дереве. Он шел некоторое время молча, но затем
стал говорить о том, что китайцы много знают таких вещей, которые не известны русским. В тоне его речи слышалась убежденность в своем превосходстве над
спутником, которому волею судеб не дано этих знаний.
Да, я трезво смотрю на вещи, но, м-р Вандергуд, не вам суждено
стать спутником Марии.
На основании показаний принцессы и ее
спутников составлены были в Москве и присланы к фельдмаршалу двадцать так называемых «доказательных
статей». Они составлены искусно и, судя по господствующему в них тону и по отзывам о них князя Голицына, по-видимому, самой императрицей или кем-нибудь под непосредственным ее руководством. «Эти
статьи, — писала Екатерина, — совершенно уничтожат все ее (пленницы) ложные выдумки».