Неточные совпадения
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно
только оскорбить меня и измучать ребенка, а я
стану покоряться им! Ни за что! Она
хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни
стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого
стана; одна обнаженная,
худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки,
только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
Со времени смерти стариков хозяйственные дела в деревне не
только не улучшились, но, как видно из письма старосты,
становились хуже. Ясно, что Илье Ильичу надо было самому съездить туда и на месте разыскать причину постепенного уменьшения доходов.
Райский съездил за Титом Никонычем и привез его чуть живого. Он
похудел, пожелтел, еле двигался и,
только увидев Татьяну Марковну, всю ее обстановку и себя самого среди этой картины, за столом, с заткнутой за галстук салфеткой, или у окна на табурете, подле ее кресел, с налитой ею чашкой чаю, — мало-помалу пришел в себя и
стал радоваться, как ребенок, у которого отняли и вдруг опять отдали игрушки.
— Это
хуже: и он, и люди бог знает что подумают. А ты
только будь пооглядчивее, — не бегай по двору да по саду, чтоб люди не
стали осуждать: «Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним…»
У нас хоть нелепо рубить голову брату потому
только, что он
стал нам брат и что на него сошла благодать, но, повторяю, у нас есть свое, почти что не
хуже.
Но Катя читала и мечтала, а искатели руки оставались в отчаянии. А Кате уж было 17 лет. Так, читала и мечтала, и не влюблялась, но
только стала она вдруг
худеть, бледнеть и слегла.
Нет, если бы кто огорчался этим или запрещал это, вы
только стали бы скрываться,
стали бы кушать блюда в
плохом виде, пачкали бы ваши руки от торопливого хватанья кушанья, пачкали бы ваше платье оттого, что прятали бы его в карманы, —
только.
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания н факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не было выгоды,
стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было
только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи не
хуже его.
Мы ехали, не останавливаясь; жандарму велено было делать не менее двухсот верст в сутки. Это было бы сносно, но
только не в начале апреля. Дорога местами была покрыта льдом, местами водой и грязью; притом, подвигаясь к Сибири, она
становилась хуже и
хуже с каждой станцией.
К счастью еще, что у ведьмы была
плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары.
Стал набирать карты из колоды,
только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
В это время вальдшнепы очень смирны, сидят крепко, подпускают охотника близко и долго выдерживают стойку собаки: очевидно, что тут бить их весьма нетрудно, особенно потому, что вальдшнепы в мокрую погоду, сами мокрые от дождя, на открытом месте летают тихо, как вороны:
только очень
плохой или слишком горячий охотник
станет давать в них промахи. подумать, что такая простая, легкая стрельба не доставит удовольствия настоящему, опытному и, разумеется, искусному стрелку, но такая охота редка, кратковременна, вообще малодобычлива, имеет особенный характер, и притом вальдшнеп такая завидная, дорогая добыча, что никогда не теряет своего высокого достоинства.
— Хуже-с,
хуже! — подхватил на это генерал. — Воды эти разные
только перемутили ее! Даже на характер ее как-то очень дурно подействовали, ужасно как
стала раздражительна!
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось
хуже, а сама я всю ночь была больна и на другой день тоже вся в жару была, но я
только об одном думала, потому что сердилась на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя,
стала на мосту.
Ясные дни миновали, и Марусе опять
стало хуже. На все наши ухищрения с целью занять ее она смотрела равнодушно своими большими потемневшими и неподвижными глазами, и мы давно уже не слышали ее смеха. Я
стал носить в подземелье свои игрушки, но и они развлекали девочку
только на короткое время. Тогда я решился обратиться к своей сестре Соне.
Она ни на что не жаловалась,
только все
худела; лицо ее все бледнело, глаза потемнели,
стали больше, веки приподнимались с трудом.
— Таким родом пробыли мы с полгода места, и хоша и был у нас разговор, чтобы наше дело законным порядком покончить, однако Манефа Ивановна отговорила родителя этим беспокоить, а присоветовала до времени обождать.
Только в полгода времени можно много и хорошего, и
худого дела сделать;
стало быть, выходит, что я не сильна была свою женскую слабость произойти и…
— Наконец-то догадался. Неужели вы до сих пор не понимали, Кириллов, с вашим умом, что все одни и те же, что нет ни лучше, ни
хуже, а
только умнее и глупее, и что если все подлецы (что, впрочем, вздор), то,
стало быть, и не должно быть неподлеца?
— Тише, князь, это я! — произнес Перстень, усмехаясь. — Вот так точно подполз я и к татарам; все высмотрел, теперь знаю их
стан не
хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а ты тем часом, коли рассудишь, ударь на них с двух сторон, да с добрым криком; так будь я татарин, коли мы их половины не перережем! Это я так говорю,
только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж тебе указывать, князь, а нам
только слушаться!
Пусть совершатся все те внешние усовершенствования, о которых могут
только мечтать религиозные и научные люди; пусть все люди примут христианство и пусть совершатся все те улучшения, которых желают разные Беллами и Рише со всевозможными добавлениями и исправлениями, но пусть при этом останется то лицемерие, которое есть теперь; пусть люди не исповедуют ту истину, которую они знают, а продолжают притворяться, что верят в то, во что не верят, и уважают то, чего не уважают, и положение людей не
только останется то же, но будет
становиться всё
хуже и
хуже.
Я поглядел на нее сбоку, так что мне
стал виден чистый, нежный профиль ее слегка наклоненной головы.
Только теперь я заметил, что и сама Олеся
похудела за это время и вокруг ее глаз легли голубоватые тени. Почувствовав мой взгляд, Олеся вскинула на меня глаза, но тотчас же опустила их и отвернулась с застенчивой улыбкой.
— Да, да,
плохая она
стала ворожка. Слова многие позабыла от старости… Куда ж ей? Да и опасается она. Разве
только деньги увидит, так согласится.
— Чего мне бояться? Ничего я не боюсь. — И в ее голосе опять послышалась уверенность в своей силе. — А
только не люблю я этого. Зачем бить пташек или вот зайцев тоже? Никому они
худого не делают, а жить им хочется так же, как и нам с вами. Я их люблю: они маленькие, глупые такие… Ну, однако, до свидания, — заторопилась она. — Не знаю, как величать-то вас по имени… Боюсь, бабка браниться
станет.
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был.
Только слушай дядю, я тебя
худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить
станешь. Раз меня так-то убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать не ложись.
2) Чем жарче
становится летом, тем
хуже клюет рыба, и в сильные летние жары
только самое раннее утро и поздний вечер могут дать рыбаку что-нибудь порядочное.
— Да, хлопотно с детьми, я вам скажу! — вздохнул Мойсей Мойсеич. — У меня у самого шесть человек. Одного учи, другого лечи, третьего на руках носи, а когда вырастут, так еще больше хлопот. Не
только таперичка, даже в Священном писании так было. Когда у Иакова были маленькие дети, он плакал, а когда они выросли, еще
хуже стал плакать!
Войницкий. Ничего. Все старо. Я тот же, что и был, пожалуй,
стал хуже, так как обленился, ничего не делаю и
только ворчу, как старый хрен. Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни.
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка был такой же остроглазый,
только страшно
похудел, пожелтел, и лицо у него
стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
— Барин! — твердо сказал Фома, кладя руку на плечо Ухтищева. — Ты мне всегда очень нравился… и вот идешь со мной теперь… Я это понимаю и могу ценить… Но
только про нее не говори мне
худо. Какая бы она по-вашему ни была, — по-моему… мне она дорога… для меня она — лучшая! Так я прямо говорю… уж если со мной ты пошел — и ее не тронь… Считаю я ее хорошей —
стало быть, хороша она…
С утра Даше было и так и сяк,
только землистый цвет, проступавший по тонкой коже около уст и носа, придавал лицу Даши какое-то особенное неприятное и даже страшное выражение. Это была та непостижимая печать, которою смерть заживо отмечает обреченные ей жертвы. Даша была очень серьезна, смотрела в одну точку, и бледными пальцами все обирала что-то Со своего перстью земною покрывавшегося лица. К ночи ей
стало хуже,
только она, однако, уснула.
— Уж именно! И что
только такое тут говорилось!.. И о развитии, и о том, что от погибели одного мальчика человечеству не
стало бы ни
хуже, ни лучше; что истинное развитие обязывает человека беречь себя для жертв более важных, чем одна какая-нибудь жизнь, и все такое, что просто… расстроили меня.
— Вы, может быть, слыхали, что у Анны Юрьевны было училище, от которого она хоть и была устранена, но тем не менее оно содержалось на счет ее, а потом и я
стал его поддерживать… Приехав сюда и присмотревшись к этому заведению, я увидел, что те
плохие порядки, которые завела там Анна Юрьевна и против которых я всегда с нею ратовал, не
только что не улучшились, но еще ухудшились.
Можно судить, что сталось с ним: не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и
только благодаря своему сильному организму он не сошел с ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая жизнь: беспрерывные переезды из города в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды в отелях;
плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными операми, в которых постоянно появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные
станом тенора (последних, по большей части, женская половина публики года в три совсем порешала).
Директор возвысил голос и с твердостью сказал, что увольнять казенных воспитанников по нездоровью или потому, что они
станут тосковать, расставшись с семейством, — дело неслыханное: в первом случае это значит признаться в
плохом состоянии врачебных пособий и присмотра за больными, а в последнем — это просто смешно: какой же мальчик, особенно избалованный, привыкший
только заниматься детскими играми, не будет тосковать, когда его отдадут в училище?
По праздникам, вечерами, девки и молодухи ходили по улице, распевая песни, открыв рты, как птенцы, и томно улыбались хмельными улыбками. Изот тоже улыбался, точно пьяный, он
похудел, глаза его провалились в темные ямы, лицо
стало еще строже, красивей и — святей. Он целые дни спал, являясь на улице
только под вечер, озабоченный, тихо задумчивый. Кукушкин грубо, но ласково издевался над ним, а он, смущенно ухмыляясь, говорил...
— Ну, ну, не хмурься. Не
стану размазывать.
Только смотри, чтоб не было
худа, понимаешь? Ты девка умная; жаль мне тебя будет. Ну, довольно, не глядела бы я на вас на всех! Ступай, прощай!
Стрелки стояли во фронте. Венцель, что-то хрипло крича, бил по лицу одного солдата. С помертвелым лицом, держа ружье у ноги и не смея уклоняться от ударов, солдат дрожал всем телом. Венцель изгибался своим
худым и небольшим
станом от собственных ударов, нанося их обеими руками, то с правой, то с левой стороны. Кругом все молчали;
только и было слышно плесканье да хриплое бормотанье разъяренного командира. У меня потемнело в глазах, я сделал движение. Житков понял его и изо всех сил дернул за полотнище.
Не понимая, отчего так резко изменились их милые, благодушные отношения, Таня жалась к отцу и с тревогой заглядывала ему в глаза; она хотела понять и не могла, и для нее ясно было
только, что отношения с каждым днем
становятся все
хуже и
хуже, что отец в последнее время сильно постарел, а муж
стал раздражителен, капризен, придирчив и неинтересен.
Анна. Он теперь, того гляди, придет, коль не обманет. Помни все, что я тебе говорила. Так прямо ему и режь. Об чем ты, дурочка, плачешь? Ведь уж все равно, долго он ходить к тебе не
станет, скорехонько ему надоест, сам он тебя бросит. Тогда
хуже заплачешь, да еще слава дурная пойдет. А тебе славу свою надо беречь, у тебя
только ведь и богатства-то. Вон он, кажется, идет. Смотри же, будь поумнее! Богатым девушкам можно быть глупыми, а бедной девушке ума терять нельзя, а то пропадешь. (Уходит).
Жена управляющего каждодневно наведывалась в избу Григория. Истинно добрая женщина эта употребляла все свои силы, все свои слабые познания в медицине, чтобы
только помочь Акулине. Она не жалела времени. Но было уже поздно: ничего не помогало. Больной час от часу
становилось хуже да
хуже.
Иван Михайлович. Ну, шинель, собачий сын! Что ты думаешь? По-старому? Правда твоя, Марья Васильевна, все
хуже стало. И уставные грамоты
хуже, и школы, и студенты… все это яд, все это погибель. Прощайте.
Только бы догнать их, хоть на дороге. Уж отведу душу! Петрушку розгами высеку! Да.
— Вы угрожаете, что не
станете работать, — продолжала Лида. — Очевидно, вы высоко цените ваши работы. Перестанем же спорить, мы никогда не споемся, так как самую несовершенную из всех библиотечек и аптечек, о которых вы
только что отзывались так презрительно, я ставлю выше всех пейзажей в свете. — И тотчас же, обратясь к матери, она заговорила совсем другим тоном: — Князь очень
похудел и сильно изменился с тех пор, как был у нас. Его посылают в Виши.
Он пытался представить себе перочинный ножичек, который он недавно выменял и очень сильно любил, но ножичек
стал очень
плохой, с тоненьким сточенным лезвием и
только с половиной желтой костяшки.
— Говорю тебе, Иуда, ты самый умный из нас. Зачем
только ты такой насмешливый и злой? Учитель не любит этого. А то ведь и ты мог бы
стать любимым учеником, не
хуже Иоанна. Но
только и тебе, — Петр угрожающе поднял руку, — не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!
— Барышня пролежали в постели целый день, на другой день тоже: пищи никакой не принимают, что ни на есть чашка чаю, так и той в день не выкушают, сами из себя
худеют, бледнеют, а бабенька хоть бы спросили, точно их совсем и на свете не бывало; по тому
только и приметно, что сердце ихнее болело, что еще, кажется, больше прежнего строги
стали к нам, прислуге.
Девка в слезы, а старуха и пошла трезвонить. Мать-с, обидно и больно, как дети
худо что делают. Я сам отец: по себе сужу;
только, откровенно вам сказать, в этот раз
стало мне больше дочку жаль. Вижу, что у ней слезы горькие, непритворные.
— Нет, кормилец, — отвечает мне старуха, — я не то, что к тебе с жалобой, али там, чтобы ему
худо чрез нас было; говорить неча: сама дура-девка виновата, — не оправляю я ее! Ты
только тем, родимый, заступись, чтоб он нас прижимать шибко не
стал.
Надя. Напрасно вы говорили ему об этом, потому что этого не будет, и прошу вас, не начинайте говорить с Агнесою Ростиславовною, потому что вы
только расстроите ее — и я сказала: не могу итти за вас, Платон Алексеич. Вы разлюбили бы меня, — пошли бы ссоры между нами, — или молча вы
стали бы горевать и стыдиться, — это все равно, если еще не
хуже, нежели ссоры, —
только и было-бы, что погубила — бы я себя своим согласием, погубила бы и вас.
— Не узнает?.. Как же?.. Разве такие дела остаются в тайне? — сказал Семен Петрович. — Рано ли, поздно ли — беспременно в огласку войдет… Несть тайны, яже не открыется!.. Узнал же вот я, по времени также и другие узнают. Оглянуться не успеешь, как ваше дело до Патапа дойдет.
Только доброе молчится, а
худое лукавый молвой по народу несет… А нешто сама Прасковья
станет молчать, как ты от нее откинешься?.. А?.. Не покается разве отцу с матерью? Тогда, брат, еще
хуже будет…
— Бог простит тебя; может быть, я во сто раз
хуже тебя! — И вдруг у него на душе легко
стало. И он перестал скучать о доме, и никуда не хотел из острога, а
только думал о последнем часе.