Неточные совпадения
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости
становился теплее, гуще. Тот, кто вывел
писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
Голова
стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо; ужас изобразился в лице
писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
Потом он попал в какую-то комиссию и
стал освобождать богатых людей от дальних путешествий на войну, а то и совсем от солдатской шинели, а его
писарь, полуграмотный солдат, снимал дачу под Москвой для своей любовницы.
В продолжение многих лет
писарь, по невежеству или недобросовестности, запутывает все канцелярские концы, и так как он один может разобраться в этой путанице, то
становится необходимым, незаменимым, и уже начальство, даже самое строгое, бывает не в состоянии обходиться без его услуг.
Кучер и
писарь сейчас же взяли у стоявших около них раскольников топоры, которые те послушно им отдали, — и взлезли за Вихровым на моленную. Втроем они
стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его сделать, а сделать — он своих опасался.
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая
писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и,
стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Ошалелые обыватели бросились к
писарю. Некоторые
стали по складам читать газету и заучивать.
Когда в кругу учинен был о том доклад, тогда дьяк его, или
писарь, выступя,
стал представлять, коль отважно и не сходно оное их предприятие, изъясняя, что путь будет степной, незнакомый, провианта с ними не довольно, да и самих их на такое великое дело малолюдно.
— Да так, горе взяло! Житья не было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его
писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не
стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот господь бог не покинет.
А то в опеку настоящего барина не было; всякий барин был: и опекун барин, и Ильич барин, и жена его барыня, и
писарь из
стану тот же барин.
Писаря бросились в другую комнату, а письмоводитель
стал за шкаф и закрылся дверцей.
Через несколько минут нестарая еще и довольно красивая женщина, при входе которой почтальон опять закинул голову и засмеялся своим прерывистым смехом, а
писарь стал как-то особенно серьезен, внесла небольшой самоварчик и принялась уставлять чайную посуду.
Взял заседатель перо, написал что-то на бумаге и
стал вычитывать. Слушаю я за окном, дивлюсь только. По бумаге-то выходит, что самый этот старик Иван Алексеев не есть Иван Алексеев; что его соседи, а также и
писарь не признают за таковое лицо, а сам он именует себя Иваном Ивановым и пачпорт кажет. Вот ведь удивительное дело! Сколько народу было, все руки прикладывали, и ни один его не признал. Правда, и народ тоже подобрали на тот случай! Все эти понятые у Ивана Захарова чуть не кабальные, в долгу.
Я вышел из-за стола и
стал укладываться на диване. Перспектива провести целую ночь в теплой комнате под благословляющею десницей почтенного старца была так соблазнительна, что в моей отяжелевшей голове не было других мыслей… Чепурников с
писарем удалились за перегородку и продолжали там свою беседу о предстоящей кампании.
— В черкесе-с… — И взгляд
писаря стал еще многозначительнее. — Неужто про черкеса не слыхали? Лицо по всей Лене знаменитое.
— Ну вас туто!
Стану я взаправду думать о
писаре!.. — крикнет да захохочет, бывало, девкам в ответ Паранька Лохматая. — Да по мне, Карпушка хоть на ноже торчи… Ишь чем попрекать меня вздумали!
Настал час воли
писаря, допустили Алексея в присутствие. Перед тем как позвать его, Морковкин встал с кресел и, оборотясь спиной к дверям,
стал читать предписания удельного начальства, в рамках за стеклом по стенам развешанные. Не оглядываясь на Алексея,
писарь сердито спросил...
А Паранька меж тем с
писарем заигрывала да заигрывала… И
стало ей приходить в голову: «А ведь не плохое дело в писарихи попасть. Пила б я тогда чай до отвалу, самоваров по семи на день! Ела бы пряники да коврижки городецкие, сколь душа примет. Ежедень бы ходила в ситцевых сарафанах, а по праздникам бы в шелки наряжалась!.. Рубашки-то были бы у меня миткалевые, а передники, каких и на скитских белицах нет».
После трех ден гульбы
стал Доброхотов мужиков созывать да про
писаря Морковкина расспрашивать.
Не дай Бог свинье рога, а мужику барство. Нелегко крестьянам начальство бритое, не в пример тяжелей — бородатое. То больше обидно
стало песоченскому обществу, что не наезжий
писарь аль не чиновник какой над ними властвует, а свое отродье, тот самый Карпушка, что недавно в Поромовой с поросятами в грязи валялся.
В чаянье другого двугривенного, а глядя по делу и целого рублевика, проглаголавший
писарь вскочил поспешно со стула, отвел Марка Данилыча в сторону и, раболепно нагнувшись к плечу его, вполголоса
стал уговаривать, чтоб он рассказал свою надобность, уверяя, что и без капитана он всякое дело может обделать.
А когда придет на место,
станет он зябнуть от сибирского холода, зачахнет и умрет тихо, молча, так что никто не заметит, а его скрипки, заставлявшие когда-то родную деревню и веселиться и грустить, пойдут за двугривенный чужаку-писарю или ссыльному, ребята чужака оборвут струны, сломают кобылки, нальют в нутро воды…
От вина и соседства Бланш у поручика
стала кружиться голова, и он забыл о
писаре.
Весь облик бывшего
писаря, цвет лица, воспаленные глаза, обшарпанность одежды показывали, что он
стал пропойцей, наверно выгнан был с прежней службы и теперь кормится у станового, без жалованья.
Писарь, которому после кипучей, энергической деятельности
становится как-то не по себе, подходит к утопленнику и тоже принимается растирать.