Неточные совпадения
Как ни просила вотчина,
От должности уволился,
В аренду снял ту мельницу
И
стал он пуще прежнего
Всему
народу люб:
Брал за помол по совести.
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все
стали в ряд почтительно
Поодаль от господ…
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника
стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать
народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
— Сижу я намеднись в питейном, — свидетельствовала она, — и тошно мне, слепенькой,
стало; сижу этак-то и все думаю: куда, мол, нонче
народ против прежнего гордее
стал!
Когда почва была достаточно взрыхлена учтивым обращением и
народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой
стала на очередь потребность в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг и товарищ Сперанского по семинарии.
И окошенные кусты у реки, и сама река, прежде не видная, а теперь блестящая
сталью в своих извивах, и движущийся и поднимающийся
народ, и крутая стена травы недокошенного места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — всё это было совершенно ново.
— Но я всё-таки не знаю, что вас удивляет.
Народ стоит на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что
народ образован;
стало быть, у нас надо образовать
народ, — вот и всё.
Там
стали они свои други, или то, что называют в
народе — кабацкие завсегдатели.
Но вообще они были
народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже
становился чем-то близким, тем более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну нравиться.
Но управляющий сказал: «Где же вы его сыщете? разве у себя в носу?» Но председатель сказал: «Нет, не в носу, а в здешнем же уезде, именно: Петр Петрович Самойлов: вот управитель, какой нужен для мужиков Чичикова!» Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала;
стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным
народом, каковы крестьяне Чичикова.
— Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного. А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один
станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Ведь вот какой
народ! Это не то, что вам продаст какой-нибудь Плюшкин.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и
становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие
народы и государства.
А между тем в
народе стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель
народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (
стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
Народ в городе голодный;
стало быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой… только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему
стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Никак, гроза? (Выглядывает.) Да и дождик. А вот и
народ повалил. Спрячься там где-нибудь, а я тут на виду
стану, чтоб не подумали чего.
Так к году Лев-отец не шуткой думать
стал,
Чтобы сынка невежей не оставить,
В нем царску честь не уронить,
И чтоб, когда сынку придётся царством править,
Не
стал бы за сынка
народ отца бранить.
«И не диковина», твердит
народ:
«Какая от волков овцам пощада!»
Вот волка
стали стеречи.
Тужите, знай, со стороны нет мочи,
Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;
Вертелась перед ним, не помню что врала;
Ну что же
стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
Подите, сердце не на месте;
Смотрите на часы, взгляните-ка в окно:
Валит
народ по улицам давно;
А в доме стук, ходьба, метут и убирают.
— Как ничего не доказывает? — пробормотал изумленный Павел Петрович. —
Стало быть, вы идете против своего
народа?
— А знаешь, — здесь Лидия Варавка живет, дом купила. Оказывается — она замужем была, овдовела и — можешь представить? — ханжой
стала, занимается религиозно-нравственным возрождением
народа, это — дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, — верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но — красивейшая бабища…
— Героем времени постепенно
становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского
народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв палец. — С сыном я во Владимире в тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он, на конце дней
становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в
народе различную ерунду.
«Идиоты!» — думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки о
народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все люди
стали хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
— Правильная оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна
стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для
народа мы — чудаки, чужие люди.
— Чего это годить? Ты — слушай: господь что наказывал евреям? Истребляй врага до седьмого колена, вот что.
Стало быть — всех, поголовно истреби. Истребляли.
Народов, про которые библия сказывает, — нет на земле…
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, — кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой
стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
— Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему; хуже
стало. В лакеи грамотных требуют: да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было
народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! — с сокрушением продолжал Захар. — Срам, стыд, пропадает барство!
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие
стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на
народ или на другое что…
А нанять здесь некого: все на Волгу, на работу на барки ушли — такой нынче глупый
народ стал здесь, кормилец наш, батюшка Илья Ильич!
Это — тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое
народа русского, то,
стало быть, я имею честь принадлежать к нему.
У ученых перемололся язык; они впали в детство и
стали посмешищем у простого, живущего без ученых, а только здравым смыслом
народа.
Вечером
стали подходить к Сингапуру. Любопытно взглянуть на эту кучу толпящихся на маленьком клочке разноцветных и разноязычных
народов, среди которых американец Вилькс насчитывает до двадцати одних азиатских племен.
—
Стало быть, нужная, коли строят, — возразил извозчик, —
народ кормится.
— Да так живем, вот, как видишь. Изба завалиться хочет, того гляди убьет кого. А старик говорит — и эта хороша. Вот и живем — царствуем, — говорила бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. — Вот сейчас обедать соберу. Рабочий
народ кормить
стану.
Он
стал искать глазами начальство и, увидав невысокого худого человека с усами, в офицерских погонах, ходившего позади
народа, обратился к нему...
Как только узнали, что барин просящим дает деньги, толпы
народа, преимущественно баб,
стали ходить к нему изо всей округи, выпрашивая помощи.
Возмущало Нехлюдова, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с
народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы, под
статьи, и по этим
статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их, и где люди эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
— Которые без привычки, тем, известно, трудно, — говорил он, — а обтерпелся — ничего. Только бы харчи были настоящие. Сначала харчи плохи были. Ну, а потом
народ обиделся, и харчи
стали хорошие, и работать
стало легко.
— Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только будет доказано, что, читая Евангелие, они позволили себе толковать его другим не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную веру при
народе и по
статье 196 — ссылка на поселение.
Нужно всячески утверждать федерализм, объединять человечество по ту сторону государств, которые
стали самодовлеющей силой, высасывающей кровь
народов.
А справедливо говорит А. Белый, что душа
народа во время войны есть его тыл, от которого многое зависит (см. его
статью «Современные немцы» в «Бирж.
Русский
народ вступает в новый исторический период, когда он должен
стать господином своих земель и творцом своей судьбы.
Прежде всего, человек, как и
народ, должен
стать господином самого себя.
Государство должно
стать внутренней силой русского
народа, его собственной положительной мощью, его орудием, а не внешним над ним началом, не господином его.
Народ встретит атеиста и поборет его, и
станет единая православная Русь.
Други и учители, слышал я не раз, а теперь в последнее время еще слышнее
стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать
народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
Так и у нас будет, и воссияет миру
народ наш, и скажут все люди: «Камень, который отвергли зиждущие,
стал главою угла».
Между тем старцев тотчас же
стали высоко уважать в
народе.