Неточные совпадения
— Мотри, —
повторил старик.
— Это так точно, — опять
повторил старик, стоявший около них, отвечая на случайно брошенный на него взгляд.
— Какие дети! Год целый не понимал ничего, да и стыдился, — отвечал
старик. — Ну, сено! Чай настоящий! —
повторил он, желая переменить разговор.
— Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня,
старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
— Он будет знаменит! —
повторил старик и погрузился в думу.
Встал и, покачиваясь, шаркая ногами, как
старик, ушел. Раньше, чем он вернулся с бутылкой вина, Самгин уверил себя, что сейчас услышит о Марине нечто крайне важное для него. Безбедов стоя налил чайный стакан, отпил половину и безнадежно, с угрюмой злостью
повторил...
— Что делать? —
повторил он. — Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и смотреть на все открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те
старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
Повторяю опять: он решительно как бы прилепился к Макару Ивановичу, и я часто ловил на лице его чрезвычайно привлекательную улыбку, когда он слушал
старика.
Меня даже зло взяло. Я не знал, как быть. «Надо послать к одному
старику, — посоветовали мне, — он, бывало, принашивал меха в лавки, да вот что-то не видать…» — «Нет, не извольте посылать», — сказал другой. «Отчего же, если у него есть? я пошлю». — «Нет, он теперь употребляет…» — «Что употребляет?» — «Да, вино-с. Дрянной старичишка! А нынче и отемнел совсем». — «Отемнел?» —
повторил я. «Ослеп», — добавил он.
— Чего лучше, —
повторил старик, глядевший на пьющего фабричного.
— Ну и голова, —
повторял широкий
старик с завитками. — Жоржа! А что вздумал.
— Тут все мое богатство… Все мои права, — с уверенной улыбкой
повторил несколько раз
старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да. Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
Откинувшись на спинку кресла и закрыв лицо руками,
старик в каком-то забытьи
повторял...
Старик опять пустился жевать. Он меня не расслушал. Я
повторил свой вопрос громче прежнего.
Еще хорошо, что Катя так равнодушно перенесла, что я погубил ее состояние, оно и при моей-то жизни было больше ее, чем мое: у ее матери был капитал, у меня мало; конечно, я из каждого рубля сделал было двадцать, значит, оно, с другой стороны, было больше от моего труда, чем по наследству; и много же я трудился! и уменье какое нужно было, —
старик долго рассуждал в этом самохвальном тоне, — потом и кровью, а главное, умом было нажито, — заключил он и
повторил в заключение предисловие, что такой удар тяжело перенести и что если б еще да Катя этим убивалась, то он бы, кажется, с ума сошел, но что Катя не только сама не жалеет, а еще и его,
старика, поддерживает.
Предполагаемый дедушкин капитал составлял центр тяжести, к которому тяготело все потомство, не исключая и нас, внуков. Все относились к
старику как-то загадочно, потому что никто,
повторяю, не знал достоверно размеров сокровища, которым он обладал. Поэтому наперсница Настасья и чиновник Клюквин служили предметом всевозможных ласкательств.
«Ведь вот какой упрямый
старик! —
повторял про себя Галактион и только качал головой. — Ведь за глаза было бы одной мельницы, так нет, давай строить две новых!»
— Так, невестушка, так, милая… —
повторял старик, глядя на нее любящими глазами. — Внучка мне нужно.
— Ах, Галактион Михеич, отец родной, и что только делается! —
повторял задыхавшийся от волнения
старик.
— Уж это как бог даст… — упрямо
повторял старик.
— Неподходящее дело, —
повторял упрямый
старик.
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился
старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно
повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем, что
старик совершенно не в состоянии понять: как же это так — от мужа уйти! В его голове никак не помещается такая мысль. Это для него такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали, что человек должен ходить на руках, а есть ногами: что бы мы стали возражать?.. Он только и может, что
повторять беспрестанно: «Да как же это так?.. Да ты пойми, что это такое… Как же от мужа идти! Как же это!..»
— О-о, —
повторил старик и высоко поднял брови. — И она приехала?
Лаврецкий подвез
старика к его домику: тот вылез, достал свой чемодан и, не протягивая своему приятелю руки (он держал чемодан обеими руками перед грудью), не глядя даже на него, сказал ему по-русски: «Прощайте-с!» — «Прощайте», —
повторил Лаврецкий и велел кучеру ехать к себе на квартиру.
— Голова болит, —
повторил старик.
— От какой Федосьи Родивоновны? —
повторил старик, чувствуя, как у него волосы поднимаются дыбом. — Да вы сбесились, оглашенные?.. Да я…
— Ведь это не любовь, а старость… бессильная, подлая старость, которая цепенеющими руками хватается за чужую молодость!.. Неужели я, Карачунский,
повторю других выживших из ума
стариков?
— Все кончено… —
повторял упрямый
старик, удрученный крепостным горем. — Да… И ничего не будет! Всем этим подлецам теперь плати… за все плати… а что же Устюжанинову останется?
— Надо засылать ходоков, старички, —
повторял Филипп Чеботарев, когда собирались человек пять-шесть. — Страда в половине, которые семьи управились с кошениной, а ежели есть свои мужики, так поставят сено и без
старика. Надо засылать.
Старики пошли коридором на женскую половину и просидели там до полночи. В двенадцать часов поужинали,
повторив полный обед, и разошлись спать по своим комнатам. Во всем доме разом погасли все огни, и все заснули мертвым сном, кроме одной Ольги Сергеевны, которая долго молилась в своей спальне, потом внимательно осмотрела в ней все закоулочки и, отзыбнув дверь в комнату приехавших девиц, тихонько проговорила...
В день отъезда, впрочем,
старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата,
повторял несколько раз...
— Да, это хорошо! — машинально
повторил он минут через пять, как бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты для нас был всегда как бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я так всегда думал. Старуха тоже… да! и ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за это, Ваня, как и мы оба,
старики, благословляем и любим тебя… да!
— Азорка, Азорка! — тоскливо
повторял старик и пошевелил собаку палкой, но та оставалась в прежнем положении.
Эти деньги положительно мои, и потому больно взводить самому на себя поклеп, и, наконец,
повторяю вам,
старик сам взвел на себя обиду, а вы меня заставляете в этой обиде у него прощения просить, — это тяжело.
Помнишь, как прежде, —
повторял старик после долгого, сладкого объятия с дочерью.
— Пойдем, — уныло и покорно
повторил старик, подымаясь с земли. — Ну что ж, пойдем, Сереженька!
— Никаких… Какие же могут быть приказания?.. Ступайте… Очень вам благодарен за беспокойство… Никаких… —
повторил старик раздраженным голосом, и полицеймейстер уехал.
— Надобно съездить; сидя здесь, ничего не сделаешь!.. Непременно надобно!.. —
повторил старик, почти совершенно успокоенный последним ответом Калиновича. — И вы, пожалуйста, Настасья Петровна, не отговаривайте: три месяца не век! — прибавил он, обращаясь к дочери.
— Говорить! —
повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Калинович снова приступил к чтению, и когда кончил,
старик сделал ему ручкой и
повторил несколько раз...
— За рыбой! —
повторил старик насмешливо. — Знаете ли, что это значит ловить рыбу в мутной воде? Давно я замечаю за вами и вот узнал вас наконец; а Лизу свою знаю с пелен: она добра и доверчива, а вы, вы опасный плут…
Туда в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, —
повторил лукавый
старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
— На кого ты руку поднял? —
повторил старик. — Какие родители-то у тебя были, а ты… а-а-ах! Папынька! мамынька! хоть их-то бы ты постыдился… а-а-ах!
— Слава богу! слава богу! вот это… ну, слава богу! Ссслава богу! —
повторял Иван Тимофеич, захлебываясь и пожимая нам руки, — ну, надо теперь бежать, обрадовать
старика надо! А к вечеру и вам весточку дам, что и как… дру-з-з-з-ья!
— Не захотел! —
повторил Иоанн. — Сдается мне, что этот атаман есть тот самый слепой, что ко мне в опочивальню со
стариком приходил. Слушайте же, оборванцы! Я вашего атамана велю сыскать и на кол посадить!
Я заодно с вашим
стариком и даже охотно помог бы ему, если б он собрался
повторить».
Раскаянье долго терзало больного
старика, долго лились у него слезы и день и ночь, и долго
повторял он только одни слова: «Нет, Сонечка, ты не можешь меня простить!» Не осталось ни одного знакомого в городе, перед которым он не исповедовал бы торжественно вин своих перед дочерью, и Софья Николавна сделалась предметом всеобщего уважения и удивления.
Глуп человек, глуп, глуп человек! —
повторил несколько раз
старик и, опустив голову, задумался.
— Веко-веко-любче, —
повторил старик. — Знаешь? Ну, скажи!