Неточные совпадения
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная,
старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о
луне…
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И
старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на небо глядит.
Луна освещала новый дом, а
старый прятался в тени. На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Из-за широких камышей подымается
луна, трогая холодным светом края
старого дворца; белая гладь сверкает, порой трескается и стонет…
Вместо мутной зимней слякоти наступили легкие морозы, вечера становились светлее, на небе искрились звезды, и серп
луны кидал свой мечтательный и неверный свет на спящие улицы, на
старые заборы, на зеленую железную крышу дома Линдгорстов, на бревна шлагбаума и на терявшуюся в сумраке ленту шоссе.
Из-за
старого «магазина» еще не поднялась
луна, но очертания остроконечной крыши и силуэты тополей, казалось, плавали в загорающемся сиянии.
В эту минуту облачное небо как бы нарочно прорвалось в одном месте, и бледная
луна, глянув в эту прореху, осветила пожелтевшую поляну, стоящие на ней два стога и перед одним из них черную, чудовищную фигуру
старого зубра.
— Да-а, брат. Обмишулились мы с тобой, — покачал головой
старый шарманщик. — Язвительный, однако, мальчугашка… Как его, такого, вырастили, шут его возьми? Скажите на милость: двадцать пять человек вокруг него танцы танцуют. Ну уж, будь в моей власти, я бы ему прописа-ал ижу. Подавай, говорит, собаку. Этак что же? Он и
луну с неба захочет, так подавай ему и
луну? Поди сюда, Арто, поди, моя собаченька. Ну и денек сегодня задался. Удивительно!
— Что делать, что делать, голубушка!
постарел, поглупел, выдохся… Ничто не вечно под
луной!
Опять не то. Опять с вами, неведомый мой читатель, я говорю так, как будто вы… Ну, скажем,
старый мой товарищ, R-13, поэт, негрогубый, — ну да все его знают. А между тем вы — на
Луне, на Венере, на Марсе, на Меркурии — кто вас знает, где вы и кто.
Помнилось ему еще, как на одном крутом повороте сани так накренились на правый бок, точно ехали на одном полозе, а потом так тяжко ухнули на оба полоза, перевалившись на другой бок, что все юнкера одновременно подскочили и крякнули. Не забыл Александров и того, как он в одну из секунд бешеной скачки взглянул на небо и увидел чистую, синевато-серебряную
луну и подумал с сочувствием: «Как ей, должно быть, холодно и как скучно бродить там в высоте, точно она
старая больная вдова; и такая одинокая».
На душе его стало грустно и в то же время бодро; он вспомнил
старые годы своей минувшей удали и, взглянув на
луну, послал ей шутливый привет...
Вспомнилась
старая часовня с раскрытыми дверями, в которые виднелись желтые огоньки у икон, между тем как по синему небу ясная
луна тихо плыла и над часовней, и над темными, спокойно шептавшимися деревьями.
Но, видно, еще не совсем ушли: снова заметалась
луна и заахали колдобины, и новый лес, родной брат
старого, сорвал с Колесникова его велосипедную шапочку, — но такова сила заблуждения!
Он проснулся уже ночью:
луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах
старой графини.
Первая суета стихла в
старом этапном здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты лежат на нарах, сидят кучками, играют в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных», камер слышится крик ребят, матери баюкают грудных детей, а в окна и открытые двери глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная
луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
— О сын мой, разве твоя душа не дрожит и не рвется мне навстречу? Это я — тот, кто дал тебе жизнь и свет. Это я, твой несчастный, больной,
старый отец. Отвори же, отвори скорее: на улицах голодные псы воют на
луну, а мои слабые ноги подкашиваются от усталости…
Он замолчал, тихо и скорбно покачивая головой. После первых же фраз слушатели привыкли к глухому и сиплому тембру его голоса и теперь глядели на Цирельмана не отрываясь, захваченные словами
старой национальной мелодрамы. Убогая обстановка не мешала этим страстным подвижным натурам, жадным до всяких театральных зрелищ, видеть в своем пылком восточном воображении: и пустынную улицу, озаренную
луной, и белый домик с каменной оградой, и резкие, черные тени деревьев на земле и на стенах.
«Стояли мы и думали. Дрожали усы у
старого Данилы, и насупились густые брови его. Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой как
лунь, лег вниз лицом на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи.
В стороне от больших городов,
Посреди бесконечных лугов,
За селом, на горе невысокой,
Вся бела, вся видна при
луне,
Церковь
старая чудится мне,
И на белой церковной стене
Отражается крест одинокий.
Сначала всем показалось, что это будто так восходит «рыжая
луна», но оказалось, что это
старый половень горит.
Было уже поздно. На небе взошла
луна и бледным сиянием своим осветила безбрежное море. Кругом царила абсолютная тишина. Ни малейшего движения в воздухе, ни единого облачка на небе. Все в природе замерло и погрузилось в дремотное состояние. Листва на деревьях, мох на ветвях
старых елей, сухая трава и паутина, унизанная жемчужными каплями вечерней росы, — все было так неподвижно, как в сказке о спящей царевне и семи богатырях.
Очутясь на тихих, озаренных
луною улицах, я вздохнул полною грудью — и, глядя на открытую моим глазам с полугоры грандиозную местность
Старого Киева, почувствовал, что все это добро зело… но не в том положении, в котором я был и к которому готовился.
Послышались шлепающие шаги, и к Теркину вышла старушка, очень бедно, не по-крестьянски одетая, видом няня, без чепца, с седыми как
лунь волосами, завернутыми в косичку на маковке, маленького роста, сгорбленная, опрятная.
Старый клетчатый платок накинут был на ситцевый капот. — Господин Аршаулов? — переспросил Теркин. — Здесь, если не ошибаюсь?
Луна, то выходя, то скрываясь за тучами, освещала ему дорогу. Впрочем, зрение у Гладких было чрезвычайно развито и он без труда нашел
старый колодец и, усевшись около него на камне, высек огня и закурил трубку.
На столе лежала раскрытая большая книга, церковнославянской печати — Минея-Четия, как узнала потом Полина.
Старый, как
лунь, поседевший, лакей, приятной наружности, при входе гостей тихо приподнимался, снимал с носа очки и, положив их на книгу, почтительно кланялся.
Была чудная тихая ночь.
Луна с безоблачнного, усыпанного мириадами звезд неба лила на землю кроткий волшебный свет, таинственно отражавшийся в оконечностях медных крестов на решетке, окружающей
старый дуб. Вокруг «проклятого места» царило ужасное безмолвие. Поднявшийся с протекающей невдалеке реки туман окутывал берег и часть
старого парка, примыкающего к нему, создавая между стволами и листвой вековых деревьев какие-то фантастические образы.
В обширных опустелых палатах правителя отдавало теперь чем-то невыносимо жутким. Когда оставшийся при доме правителя хлебодар,
старый раб из Вавилона, вошел в столовую, чтобы убирать несъеденные гостями кушанья и недопитые вина, ему показалось, что по стенам открытой столовой движутся тени. Или это
луна светит нынче совсем необыкновенно.