Наперегонки с Эхом

Петр Владимирович Лидский, 2019

Два мальчика, ученики-волшебники, ввязываются в расследование загадочного убийства, однако одна загадка влечет за собой другую. Огромная опасность нависла над их родным городом, над всем миром. Волею судьбы герои попадают в компанию археологов-кадавров, которые раскапывают останки пещерного города в поисках древней мудрости. С их помощью друзья вступают в поединок с нахрапистым мировым злом. Удастся ли им победить и какой ценой? Литературный редактор: Лев Эйделькинд.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мавка вскрикнула. Хура схватился за голову. «Ну я и влип, — подумал Авик, чувствуя, что волосы у него на голове шевелятся, а по спине ползет добрая сотня сороконожек, — а каков проныра этот косоглазый». — Он посмотрел на ничего не выражающее лицо Рамиса Ацетуса.

— Авик, — обратился к нему грандмаг, — это твоя работа? Мышь и погибший?

— Нет, Ваше Высокомогущество, я этого не делал, — заплетающимся языком ответил Авик.

— Поскольку дело приобретает… эээ… такой оборот, я попрошу тебя подождать за дверью, и не вздумай подслушивать, это тебе не игрушки…

— Распорядитесь приставить к нему стражника, а лучше двоих, — засуетился следопыт.

— Авик, ты ведь не сбежишь, правда? Тебе же некуда убегать, — снова спросил его грандмаг.

— Нет, Ваше Высокомогущество, — ответил он.

— Вот и ладно, давай быстро, час уже поздний.

Авик, еле держась на ногах, пошел к выходу из зала. Держась за стену коридора, он добрался до дубовой лавки и мешком рухнул на нее. Откинув голову назад, он внезапно услышал голос Одшу. Видимо занятие только что закончилось, и учитель в окружении учеников выходил из класса, по своему обыкновению, не прекращая чтения лекции.

— Развитие народов — величайший дар небес, и он возможен только благодаря магии. И хотя путь чародея тернист, мы должны идти этим путем во имя будущего процветания…

Какими далекими показались сейчас Авику эти напыщенные фразы! А ведь еще час назад у него от них дух захватывало. Однако теперь его судьба зависит от прихоти людей, сидящих в зале, и в особенности от разгневанного и непредсказуемого грандмага. Перед его глазами живо вставали зловонные казематы, каменные стены караульных комнат, допросы, хищные глаза следопытов и брезгливые взгляды магов. Там, по ту сторону беды, в глубине коридора, кто-то из учеников задал Одшу вопрос, однако эхо донесло до Авика лишь невнятное бормотание.

— Да, во времена расцвета Вечного Города это было действительно так, но сейчас это считается варварством по всей ойкумене от Хорива до… — звонкий голос Одшу сначала превратился в отдаленный шум, а потом и вовсе стих, оставив Авика наедине с его безрадостными мыслями. Снова и снова прокручивал он в голове события последних трех дней. Он вышел из замкнутого круга своих мыслей лишь тогда, когда обнаружил, что Хура радостно трясет его за плечо.

— Все в порядке, — затараторил он, — старикан все еще жутко зол на тебя, но он, нужно отдать ему должное, справедлив, и не стал верить напраслине. Он ведь понимает, что ты не мог этого сделать. Да и не знаешь ты такой магии, чтобы изуродовать человека и не оставить следов на его Карте. Однако сам ты, конечно, — хорош гусь! Зачем было спорить по пустякам? У него же на тебя старая обида. Сказал бы, мол, признаю, виноват, — да и дело с концом… Ха! А ты здорово струсил, как я погляжу, — личико у тебя бледненькое.

— Вовсе не справедлив этот ваш грандмаг. Обычный злобный старикашка, — встряла в разговор подошедшая Мавка, — сначала он злился на тебя и готов был в острог бросить, а потом, когда этот бес косой принялся ему перечить, он рассердился на него так сильно, что только назло ему стал тебя выгораживать. Ему, да и им всем, совершенно безразлично, кто заколдовал папу. А Хура у этого гадкого старика похоже в любимчиках ходит и поэтому его так нахваливает!

— Тише ты, глупая, услышат, — зашикал на нее Хура.

Из зала, потягиваясь и разминая затекшие ноги, выходили члены совета. Молча шли придворные следопыты, зевая проколыхался пузатый сановник, семенили маги в длинных робах. Между ними величественно проплыл, глядя перед собой гордыми очами Рамис Ацетус.

— Как ты можешь называть злобным старикашкой такого выдающегося человека? — продолжил шепотом ругаться Хура, глядя на прямую как жердь спину удаляющегося грандмага. — Да ты знаешь, сколько он сделал для искусства Великой Игры, или Магии Откровения?

— А что же будет дальше с расследованием? — шепотом же прервал его Авик.

— Расследование прекращено.

— А как же смерть Атрака?

— Скорее всего, он попал в магический капкан Черных Куниц, оставшийся в лесах со старых времен.

— А мышь?

— Ну, это мог сделать кто угодно. Просто ради забавы.

Почесав в затылке, Авик поднялся с лавки, и они пошли к выходу.

— Его Высокомогущество, говорят, опять поссорился с Его Святейшеством, поэтому сейчас ему крайне некстати пришелся бы скандал с использованием запрещенной магии. Это может ударить по позициям Школы при дворе и вообще по всем магам княжества. Все духовные лица сейчас заняты праздником Равноденствия, поэтому их не было на совете. А если бы пришли — неприятностей нам было бы не избежать. Может быть, поэтому, он все делает в такой страшной спешке, — вполголоса продолжал Хура. — А уж если под подозрение попадает ученик школы, хотя бы и бывший, то тут уж вообще огромный скандал.

Они вышли на улицу и двинулись к постоялому двору. Было уже за полночь, и облака то и дело набегали на узкий серп старой луны.

— Конечно, грандмаг капризен, как и многие одаренные люди, — как бы вступился за бывшего учителя Авик, — но у него есть свои строгие правила, выполнения которых он требует от людей, и в первую очередь от себя самого.

— А я не согласна, — сказала Мавка, вздернув носик и поджав губы, — мне кажется, он просто не умеет держать себя в руках и не терпит, когда ему перечат. А ты, Хура, кстати, очень ловко косоглазого подставил: «Не хотите ли вы сказать, что Его Высокомогущество ошибается?»

Хура в ответ только хихикнул в темноте.

Несколько минут они в молчании шли по деревянным мостовым спящего города.

— И как же мы теперь будем искать тех, кто заколдовал папу? — спросила Мавка.

Хура чуть не поперхнулся от неожиданности.

— Ты что, разве не слышала? Расследование прекращено, всем наставникам и послушникам Школы запрещено этим заниматься. Слово грандмага — закон.

Мавка снова утихла. Авику показалось, что она шмыгает носом в темноте.

Шла третья неделя марта, в Хориве она называлась неделей Пробуждения Бога и считалась праздничной. Каждую полночь в одном из семи соборов города проводился обряд Поющего Камня. В последний день праздника, в полночь накануне весеннего равноденствия, пение всех храмов звенело над ночным городом оглушительным ансамблем, грозным и торжественным. Хура предложил сходить туда, где проводилось сегодняшнее священнодействие. Мавка неожиданно легко согласилась, и Авику, несмотря на усталость и пережитое волнение, пришлось идти вместе с ними — дорогу к постоялому двору в темноте он все равно бы не нашел.

Идти, к счастью, было недалеко. Площадь перед святилищем была заполнена народом. Обряд был в разгаре. Священнослужитель уже прочел проповедь, задал сакральные вопросы Звезде и Реке, воскурил фимиам и приступил к завершающей части таинства — молитве над осколком Поющего Камня. Протискиваясь сквозь толпу благочестивых горожан, Авик чувствовал, как сначала едва заметно, затем — все больше и больше набирая силу, вибрирует мощеная булыжниками мостовая — это камни отвечали молитве, вторили произнесенному над священным осколком, лежащим в золоченом ковчеге в Запретной комнате храма.

Высшая точка молебна застала их, когда они добрались до высоких дверей святилища — мостовая и каменная кладка самого здания издавали низкий, глубокий и чистый рев, пронзающий насквозь, согревающий тело, заставляющий дрожать что-то в кончиках пальцев и шевелящий волосы у самых их корней. Все вокруг, казалось, даже деревья и бродячие псы, застыли в оцепенении, пытаясь уловить едва заметные переливы, словно прибойной волной вымывающие из сердца все дурное, что накопилось в нем за год. Вместе с этими волнами приходили в душу мир и успокоение. Молитва резко оборвалась на своей самой высокой точке — так с высоты обрыва разгоряченное тело ныряльщика входит в прохладную темную глубину. Площадь на несколько мгновений погрузилась в неестественную, почти осязаемую, густую тишину.

Зависнув в пространстве между выдыхающими пар людьми, безмолвие отступало и развеивалось клочьями, как туман — здесь от покашливания, там от трения металлической подковки сапога о булыжник. Горожане оживали, замелькали любопытные взгляды, послышался шепот, приглушенные смешки. Служба заканчивалась, и люди уже начали расходиться. Из дверей собора повалил народ. В разномастном потоке мелькали аквамариновые облачения священников, вышедших наружу, чтобы зажечь ритуальные холодные огни вокруг собора. Белые шары огней сверкали в ажурных светильниках, выполненных в форме Поющего Камня — куба, поставленного на вершину. Контраст черного металла и белого пламени заставлял снова вспомнить недавний молитвенный рев, мгновенно ставший тишиной. Теперь не звуки, а лучи света вызывали чувство внутреннего тепла, и от этого мурашки бежали по спине.

Окрыленные пением Камней, мальчики вприпрыжку понеслись на боковую улицу. Мавка едва поспевала за ними. Возле самого угла они поравнялись с кучкой людей в черных робах. Простые крестьянские лица выражали покровительственное одобрение, словно весь обряд совершался с их благословения и никак иначе.

— Это у нас новая секта завелась, — шепнул Хура Авику, оттягивая его за рукав на середину улицы, — проповедуют отказ от магии, баламутят народ. По физиономиям узнаю этих ослов.

— Проводить вас на постоялый двор? — весело спросил он уже в полный голос.

— Проводить, — согласилась Мавка. — Но только не подумай, что я забыла, кто виноват в том, что папина гибель так и осталась тайной. — Хура только всплеснул руками.

— Ну, ты и упрямая девчонка, — огрызнулся он. — Да я здесь вообще ни при чем.

— А откуда взялись Поющие Камни? — чуть погодя спросила Мавка.

— Их принесли из старых заброшенных подземелий, — ответил Хура.

— Из Мароджара, — уточнил Авик.

— Да, и когда их оттуда поднимали, — Хура сделал страшные глаза, — произошло что-то настолько ужасное, что теперь никто в подземелья спуститься не осмеливается.

— И что же произошло? — спросила Мавка, не понимая, шутит Хура или нет.

— Это держат в строгом секрете, — таинственно ответил он.

— Некоторые каменотесы, говорят, так и не вернулись, — добавил Авик.

Мавка недоверчиво хмыкнула, но промолчала.

— Некоторые, правда, считают, что эти слухи распускают специально, чтобы народ не шастал к Резервуару, — уточнил Хура. — Очень может быть.

Они проходили мимо городской стены, когда откуда-то из темноты, им под ноги свалилось что-то, напоминающее мешок с брюквой. Путники попытались обойти его, но мешок вдруг подскочил и злобно заблестел в лунном свете так хорошо им знакомыми косыми глазами. От горе-следопыта несло спиртным, а в горле клокотало что-то похожее на рыдания. Камзол был изодран, а нос разбит. «Когда это он умудрился так надраться», — успел подумать Авик.

— Не видать мне теперь песцовой шапки, — раздался хриплый вопль, — а все из-за тебя, вонючий фигляр. — Когда он попытался ткнуть указательным пальцем в направлении Хуры, стало заметно, что в руке он все еще сжимает узел с уже бесполезными «уликами». Под тяжестью ноши его рука опустилась, описав неровную дугу.

Осознав помеху, следопыт с силой запустил узелок в сторону Авика, краем рта бросив ему неразборчиво: «Пдждика». Он по-бычьи склонил голову и стал надвигаться на своего долговязого обидчика. Узел, больно ударивший Авика в грудь, распался, и пожитки несчастного Атрака рассыпались по земле. Мавка вскрикнула — в руке следопыта зловеще сверкнул короткий широкий нож. Чистый блеск лезвия казался таким нелепым и неожиданным в сочетании с бессвязной речью, перекошенным ртом и грязью на одежде пьяного, что Авик застыл, как загипнотизированный. Однако Хура не растерялся. Быстро подняв горсть песка, он пробормотал над ней свое заклинание и бросил в лицо сыщику. Косоглазую голову окутала магическая мгла, не пропускающая ни света, ни звука. Следопыт сделал несколько неуверенных шагов и застыл, не в состоянии сориентироваться во внезапно окружившей его темноте и безмолвии. Через несколько мгновений он потерял равновесие и снова рухнул в подмерзшую грязь. Нож отлетел в сторону.

Поняв, что враг обезврежен, Авик бросился подбирать упавшую кровавую сорочку Атрака, разодранные крестьянские сапоги и грубые холщевые штаны с прожженными дырами. Простой бронзовый браслет он, надел себе на левое запястье, чтобы не потерять, а широким кожаным поясом погибшего подпоясался поверх своего, шелкового. Сыщик тем временем перестал барахтаться в грязи и притих. Хура потыкал его под упитанную спину носком сапога и, не дождавшись никакой реакции, снял свои чары. Следопыт спал пьяным сном, из его прокушенной губы и разбитого носа на землю капала кровь, смешанная со слюной. Хура устало вздохнул.

— Давай хоть дотащим его до ближайшего порога, — сказал он Авику, — на дереве не замерзнет. Хоть и подлец, а живая душа.

Вдвоем они взвалили пьяного на плечи и с трудом понесли к ближайшему строению. Привалив казавшуюся безжизненной тушу к чьему-то крыльцу, мальчики отошли на несколько шагов.

— Его Выскмгущство — великий человек, — неслось им вслед сонное бормотание, — а споги чстит дгтем. И вняет дгтем… Вняет дгтем. Такой члвек — дгтем…

Отряхнувшись, они продолжили свой путь по ночным улицам. Дойдя до дверей постоялого двора, Хура повернул домой — он жил внутри городских стен в квартале ремесленников-кожевенников, вместе с отцом, матерью и тремя сестрами. Авик и Мавка поднялись в комнатку, отведенную им под ночлег. Измученные событиями прошедшего дня, они рухнули на соломенные тюфяки и немедленно уснули как убитые.

***

Авик проснулся под утро от странного всхлипывания. Приподнявшись на локтях, он оглядел комнату, залитую предрассветной дымкой. Мавка плакала во сне. Он пододвинул свой тюфяк поближе и принялся нежно гладить девушку по волосам, шепча ей на ухо слова утешения. Всхлипывания стали затихать, а когда они в конце концов прекратились, Авик уже снова спал глубоким спокойным сном.

Следующий день начался душным солнечным зайчиком, игравшим на его закрытых глазах. Комната находилась под самой крышей, а одной из стен служила труба огромной печи, на которой, по-видимому, готовили завтрак для постояльцев и проезжающих стражников. Было неимоверно жарко. Не раскрывая глаз, Авик сполз со своего тюфяка на деревянный пол — из широких щелей на него повеяло прохладой нижнего помещения. Ворочаясь, он подставлял струям воздуха то один, то другой бок, пока в конце концов не стукнулся головой обо что-то твердое. Вскрикнув, он открыл глаза. Из полураскрытого узла на него безразлично поглядывала железная набойка сапога Атрака. Мавка уже проснулась и расчесывала волосы, сидя на тюфяках спиной к нему. Авик потянулся и быстро вскочил на ноги.

— Пойдем скорей отсюда, здесь испечься можно, — сказал он, разминая затекшую шею.

Вдвоем они спустились по скрипучей крутой лесенке в трапезную. Половину ее занимала колоссальных размеров печь с железной крышкой, на которой разогревались, кипели, скворчали горшки, горшочки, сковородки, сковородочки, плошки всех размеров и форм. Вокруг них носились кашевары в перепачканных углем передниках. Печь была такой большой, что повара ходили по настилу из лиственничных досок, положенных прямо на печь. Иначе до части горшков было просто не добраться. Каменный пол вокруг был завален обугленными головешками и кучами золы. Деревянная стойка отделяла другую, сравнительно чистую половину помещения, где завтракали постояльцы и гости заведения. Двое стражников бодро наворачивали кашу, положив секиры на колени. В углу перешептывалась группа торговцев с Юго-Восточных Предгорий. Еще несколько едоков сидели на лавках парами или поодиночке. Три потрепанных типа неприятной наружности, несмотря на ранний час бывшие заметно навеселе, вразлад исполняли:

Ой, чикалик, мой чикалик!

Чой!

Ворочай, чикалик,

Век мой золотой.

Как свидетелям преступления друзьям полагалась порция каши, стакан молока и кусок хлеба за счет княжеской казны. Они сели в углу комнаты на низкий сундук и принялись за еду. Авик быстро опустошил свой горшок и отправился за добавкой. Пока улыбчивый повар накладывал ему дымящуюся кашу, стражники успели закончить трапезу и уйти, а на лавку напротив Мавки пересел какой-то невзрачный человечек. Протискиваясь обратно к своему месту на сундуке с горшком горячей каши в руках, Авик случайно задел его сутулую спину. Тот издал недовольный возглас и повернулся к нему.

— Простите, не хотел, — извинился Авик.

— Не хотел, да сделал, — ответил незнакомец, на мгновение вперив в него два глубоко сидящих мутных глаза.

— Кстати, несопливые гво́здички, — неожиданно добавил он, — закусилось отканючить?

Авик машинально потрогал свой нос рукой, он был сухим. У незнакомца была отталкивающая привычка быстро шарить глазами из стороны в сторону, слегка подворачивая голову так, что направление его взгляда было совершенно невозможно проследить.

— Ты думаешь, щегол, что сам наконопатишь без лишнего сухостоя? Ты же знаешь, во что это может переплеваться…

— Я не очень понимаю, при чем тут гвозди и какой сухостой Вам не нужен, — удивился Авик.

— Не подщегловывайся тут мне, — незнакомец уже начал проявлять нетерпение, в глубине его глаз заплясали злобные огоньки, а небритый подбородок задергался, — канючь гвоздички — и кабак.

Авик поставил горшок на стол и, ничего не понимая, стоял и разглядывал странного собеседника.

— И кончай уже ставнями хлопать, — уже менее решительно добавил незнакомец.

В этот момент дверь трапезной отворилась, и в ней показался вымытый и выспавшийся Хура в сопровождении двух стражников в дорожном облачении.

— Привет-привет! Лошадки уже готовы, можете хоть сейчас отправляться домой, — радостно сказал он.

— Привет, Хура, — отозвался Авик, — а ты не знаешь, что за гвозди нужны этому госпо… — он перевел взгляд на то место, где только что сидел странный незнакомец — а того и след простыл. Авик в нерешительности только пожал плечами.

Но ему не пришлось долго разгадывать загадку о ставнях и сухостое, поскольку Мавка в этот момент набросилась на Хуру:

— Да как ты смеешь являться сюда с такой довольной рожей, когда папа лежит мертвый, а те, кто его заколдовал, разгуливают на свободе? — кричала она. — А из-за тебя и Авик чуть не попал под раздачу, и расследование прекратилось!

Хура от неожиданности отступил на два шага назад.

— Ну а что прикажешь делать? — сказал он, разведя руками. — Да, я тогда позвал Авика помогать мне с сутрами, но я же не желал ничего плохого. А вчера, во время совета, я должен был спасти его от ложного обвинения, и отчасти из-за этого прекратили расследование. И что мне теперь — отправиться к нашему косоглазому другу? Он, наверное, уже проспался — и с ножом наперевес на меня не бросится, но в зубы точно даст. — Хура сдержал улыбку. — Или обратимся к Его Высокомогуществу и объясним ему, как сильно он был неправ, когда остановил расследование?!

Поняв, что дело проиграно Мавка зарыдала громким пронзительным девичьим ревом, таким, от которого закладывает уши и лопаются горшки. Авик и Хура бросились ее утешать на глазах удивленных кашеваров.

— Ну вот что, — сказал Хура, когда Мавка немного успокоилась, — есть одна идея. Скорее всего, конечно же, ничего не выйдет, но мы можем попробовать, чтобы ты так больше не ревела. В Хориве живет всего один крупный маг, который не является наставником в Школе и поэтому не подчиняется распоряжениям Его Высокомогущества. Его Мудрейшество Оноди Нотия когда-то был наставником и имел учеников. Он стоял у самых истоков открытия Великой Игры и даже считался одним из крупнейших медиумов — даже более великим, чем сам Рамис Ацетус. Однако, находясь в зените славы, он разогнал свой класс и удалился на покой… Обратимся к нему? Он большой чудак, и, может быть, захочет нам помочь из чистого любопытства. Попробовать стоит, хотя шансов мало.

В мавкиных зареванных глазах промелькнуло выражение отчаянной мольбы. Авику было отчего-то страшно неловко перед бедной девушкой. Они условились, что в жилище чародея пойдут только мальчики, а Мавка будет ждать их возвращения на постоялом дворе. Они могли бы поехать на казенной повозке, но решили, что не стоит раскрывать своих намерений стражникам, поэтому Хура приказал им распрячь лошадей и ожидать дальнейших распоряжений возле таверны. Они с Авиком отправились вниз по улицам пешком.

Жилище Нотии находилось где-то на подоле, Хура точно не знал, где, поэтому им пришлось изрядно поплутать. За время пути Хура пересказал Авику все сплетни о престарелом волшебнике за два последних года. По его словам, Нотия трудился не покладая рук. Каждый месяц он отправлял по крайней мере одного почтового голубя со свежим манускриптом для библиотеки Вечного Города. Когда наставники Школы решили узнать, о чем же написано в этих манускриптах, они с удивлением обнаружили, что речь в них идет о новых Истинных Именах… насекомых. Никаких попыток исследования свойств этих Имен Нотия не предпринимал. Он, казалось, целыми днями был погружен в Великую Игру ради Имени какого-нибудь нового жука или стрекозы. Надо отдать ему должное, Истинные Имена бабочек и мушек он щелкал как орешки, но какой от этого прок, если их нельзя использовать для того, чтобы накладывать чары? В Школе полувсерьез утверждали, что старик больше не способен обходиться без глубокой медитации, в которую он погружается во время Игры. Двое молодых наставников, скорее из любопытства, нежели сочувствия, однажды предложили Нотии свою помощь. Маг осведомился, чем же эти двое могут быть ему полезны, и когда услышал в ответ, что те в числе прочего готовы избавить его «от нежелательных зависимостей», бесцеремонно выставил их за порог.

Наконец в конце слепого проулка они набрели на высокий забор, составленный из плотно подогнанных друг к другу некрашеных досок, серых от времени. У входа красовался позеленевший бронзовый щит с вытисненным на нем именем и гербом мага: в разделенном пополам вертикальном овале — в верхней части была изображена рука, сжимающая горящий факел, а в нижней — две водомерки. «Символы просвещения и соперничества», — отметил про себя Авик.

Отворив калитку, мальчики вступили в запущенный сад. Бревна внушительного и просторного дома почернели от старости. Выкрошившиеся торцы стволов тонули в одичавших кустах шиповника и смородины. Один угол сруба был явно ниже другого. Крышу давно не перекладывали, то здесь, то там пестрели разномастные заплатки. В углу двора темнело бесформенное нагромождение истлевших гнилушек, и только стоящее рядом ведерко наводило на мысль, что это, вероятно, остатки колодца. На фоне этого запустения резко выделялась роскошная самоходка, прислоненная к внутренней стороне забора. Ее каркас и педали не были украшены вычурной гравировкой, которой так любили щеголять городские франты, но каждая деталь была подогнана и заговорена настолько искусно, что мальчики несколько минут простояли, разинув рты и боясь даже представить себе стоимость такой прекрасной вещи.

Массивная дверь дома неожиданно оказалась хорошо смазана и не издала ни единого звука, когда Хура потянул ее на себя. Пройдя сквозь просторные сени, пахнущие эфиром, книжной пылью и амброй, друзья оказались на пороге внушительных размеров горницы. Повсюду вдоль стен до потолка возвышались шкафы, набитые свитками и книгами. Часть книг лежала прямо на полу вперемешку с ретортами, колбами и склянками. В углу мерно поскрипывали перьями два изящных самописца. Комната была едва освещена, и в пыльных закоулках между грудами вещей клубилась таинственная темнота. За широким столом, склонившись над книгой, восседал хозяин дома, худощавый старик с впавшими щеками. Мальчики застыли в дверях. Даже Хура оробел от этой картины. Первым придя в себя, он заковылял было на ватных ногах в сторону стола, но оступился и задел сапогом деревянный ящик с мензурками, которые угрожающе забряцали.

— Эй, ты, поосторожней там с моими морилками, — прорезал тишину мягкий старческий голос. Заложив фолиант пером диковинной окраски, старец живо выскочил из-за стола и направился к двери, лавируя между грудами предметов. Не ожидавший от него такой прыти Хура окончательно сконфузился и забормотал какие-то нелепые извинения.

— Смотрите под ноги в следующий раз, — нетерпеливо оборвал этот поток хозяин, разглядывая содержимое пострадавшего ящика. — Выкладывайте лучше, зачем пожаловали.

Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, Хура принялся излагать события последних дней.

— Молодой человек, у меня маловато времени, чтобы выслушивать базарные истории, — раздраженно прервал его рассказ старик, все еще разглядывая свои склянки. — Поиски пропавших родственников, вызов духов, привороты-отвороты — это все совершенно не по моей части.

— Конечно, Ваше Мудрейшество, но ведь произошло преступление, как будто бы с использованием запрещенной магии…

— Как будто бы, — передразнил его волшебник, — а почему бы Вам не обратиться к тем, кого такого рода вещи интересуют больше, чем меня? Я не охотничья псина, чтобы гоняться по лесам за разбойниками.

— Его Высокомогущество прекратил расследование…

— И к какому же выводу он пришел?

— Капкан Черных Куниц, — отрапортовал Хура.

— Очень интересно, — маг впервые оторвал свой взгляд от содержимого злополучного ящика и посмотрел на Хуру, — а кто еще присутствовал на совете?

Хура перечислил имена всех наставников, а из вельмож и следопытов он знал только двоих человек. Волшебник задумчиво почесал бороду, потом повернулся и прошествовал к своему столу. Авик и Хура посеменили за ним следом. Нотия сел за стол, раскрыл книгу на заложенной странице, и взгляд его снова коснулся оробевших мальчиков.

— Молодые люди, я, кажется, дал ответ на ваш вопрос?

— Да, вы сказали, что находите наш случай очень интересным, — вставил Авик. Маг неожиданно рассмеялся, обнажив крупные желтые зубы.

— Позвольте мне дать Вам один совет: не следует без оглядки бросаться на всё, что на первый взгляд кажется интересным. У меня не так много сил и еще меньше времени. Я должен сосредоточиться на одной или нескольких действительно важных вещах.

— Да, но… — Авик обвел глазами рабочий стол мага, на котором в беспорядке громоздились пластинки с наколотыми на булавки жуками, расправленными при помощи обрывков пергамента стрекозами, и недорисованная гравюра с изображением жужелицы. Хура испугано зашикал на него.

— Кажется, ты находишься в одном шаге от того, чтобы нанести мне смертельное оскорбление, — мягко заметил Нотия, заметив направление его взгляда, — так что идите-ка лучше своей дорогой и дайте мне закончить чтение.

— Вчера у меня из-за шиворота выпала вот такая сороконожка, — выпалил вдруг Хура, разведя руки в стороны, как рыбак, рассказывающий о своем улове. Нотия вздернул брови:

— Куда выпала?

— Куда? На пол. Это было на конюшне постоялого двора. Я уверен — это очень важная находка, — азартно схватился Хура за свой неожиданный козырь.

— И какого она была цвета, разрешите поинтересоваться?

— Черная, с сиреневым отливом, — вставил Авик.

— А как выглядела ее голова?

— В форме неправильного диска, с двумя красными точками по краям и белой полоской посередине.

— Гм… — Нотия на мгновение задумался, — и как же эта особь попала к тебе за шиворот? — обратился он к Хуре.

— Я ночевал на сеновале у него дома, — Хура ткнул рукой в Авика, — наверняка этих сороконожек там как муравьев в муравейнике. Это, кстати, совсем недалеко от места убийст…

— У тебя на сеновале и вправду живут такие сороконожки? — перебив Хуру, спросил Нотия у Авика.

— Ни разу не видел, — не задумываясь, ответил тот. Маг громко расхохотался.

Поняв, что хитрый план сорван, Хура сделал гневный жест в сторону Авика и выскочил из комнаты. Авик попятился к двери за ним. Вслед им несся смех вперемешку со старческим кашлем.

Хура не помня себя от ярости, не разбирая дороги, мчался прочь. Авик едва поспевал за ним. Они выбежали через заднюю калитку и теперь плутали по чужим дворам и закоулкам.

— Ты всё испортил, как всегда, — ругался Хура. — Сначала нагрубил Рамису Ацетусу прямо на совете, теперь меня выставил на посмешище перед этим чудаком! Ты когда-нибудь думаешь, прежде чем говорить? Не усвоил еще, что тебе вообще лучше держать язык за зубами?! Сам теперь с Мавкой своей объясняйся.

— Он сам задавал мне вопросы, — оправдывался Авик, — что мне было отвечать? Соврать про твоих дурацких сороконожек?

— Слушай, ты вообще выкручиваться не умеешь, что ли?

— Выкручиваться умею, а врать не люблю. И врунов, кстати, тоже.

— Да ну тебя…

Вконец разобидевшись друг на друга, мальчики возвращались обратно к таверне. Когда двускатная крыша постоялого двора показалась из-за угла улицы, до них донесся густой мерный топот множества копыт и нервное ржание. Подойдя ближе, они обнаружили, что вся проезжая часть вокруг конюшни уставлена лошадьми. Удивленные, они протискивались мимо кричащих и ругающихся стражников, которые привязывали фыркающих коней к временным коновязям, наскоро собранным из оглоблей и тележных колес. Почти обойдя этот внезапно появившийся лошадиный базар, они чуть не налетели на понурого чернобородого стражника, ведшего под уздцы такую же понурую вороную кобылу. Стражник схватил Авика за плечо железной лапой.

— Два мальчика-послушника найдены, — провозгласил он торжественно. И тихо добавил, — Вас приказано немедленно препроводить на конюшню.

Авик с Хурой озадаченно переглянулись. Еще громче ругаясь, стражники принялись освобождать от лошадей проход к дверям конюшни. Сделав несколько шагов по коридору из потных человеческих спин и лоснящихся конских боков, мальчики обнаружили, что под козырьком рядом со входом, прислоненная к стене, стоит чудесная самоходка Нотии. Два стражника отталкивали от нее лошадей тупыми концами пик, чтобы те ненароком не затоптали драгоценный механизм.

Мальчики снова переглянулись. Внутри конюшни было необычайно светло — под потолком горело три здоровенных холодных огня. Все дверцы опустевших стойл были распахнуты настежь, а земляной пол, прежде почти невидимый под слоем навоза и сена, стал неожиданно чистым. Приглядевшись, мальчики увидели, что весь конюшенный сор, аккуратно разобранный по соломинке, висит в воздухе под потолком.

— Вот это телекинез!, — тихонько прошептал Авик. Его Мудрейшество Оноди Нотия собственной персоной вышагивал по проходам, деловито заглядывая в глубокие щели у основания вбитых в землю квадратных столбов. Края его робы были заправлены в сапожки, в одной руке он держал сачок для ловли бабочек, в другой — маленький, но яркий холодный огонь. На почтительном расстоянии от него следовали распорядитель постоялого двора и капитан стражников. На их лицах выражения растерянности и подобострастия то и дело сменяли друг друга.

— А, вот и вы подошли, — поприветствовал мальчиков Нотия, нагибаясь около очередного столба. — Наша беглянка, к сожалению, куда-то запропастилась.

Хура изгибом спины и поворотом головы изобразил желание немедленно броситься на поиски сороконожки, и если понадобится, даже загнать ее обратно к себе за шиворот.

— Как же быстро вы убежали! — Продолжил Нотия, распрямляясь. Он потушил холодный огонь в своей руке и отдал сачок капитану стражников. — Мне пришло в голову, что я, быть может, помогу вам в вашем деле. Сам я не большой специалист по препарации бездыханных тел, но я знаю кое-кого, кто может быть вам полезен.

— Ваше Мудрейшество, я вспомнил еще одно место, где сороконожка могла залезть мне под робу, — невпопад сказал Хура, — на полянке рядом с трактом, где мы делали привал. Мы могли бы осмотреть ее.

— В этом нет нужды, — Нотия нетерпеливо махнул рукой, — у вас есть, где остановиться в Хориве? Господин распорядитель, не сочтите за труд сохранить за молодым человеком его комнату на постоялом дворе. Плату я пришлю с нарочным, с ним же прибудет и записка, где и когда вы, молодые люди, сможете встретиться с моим человеком. На этом я, пожалуй, откланяюсь.

Прошептав несколько заклинаний, он заставил солому опуститься вниз и расположиться вдоль стен прохода. Комья конского навоза, тоже парившие где-то под крышей и невидимые за яркими светильниками, пролетели к дальнему концу конюшни и с сочным звуком попадали на пол. Мальчиков накрыла волна теплого лошадиного запаха. Наконец, жестом руки Нотия потушил холодные огни, и помещение окутала знакомая полутьма.

— Можете возвращать лошадей в стойла, — бросил он капитану, забирая обратно свой сачок. Через минуту сквозь лошадиное ржание и ругань стражников до них донеслось шуршание удаляющейся самоходки.

— Ну и дела, — только и произнес Авик.

Наконец мальчики вернулись на постоялый двор. Мавка уже заждалась, и потому встречала их насупленными бровями. Хура, конечно, постарался изобразить результаты похода к Нотии в выгодном свете, но даже Мавка поняла, что сам он не слишком полагается на слово старого мага: все крупные чародеи Хорива, кроме него самого, служат наставниками в Школе — и не пойдут против воли совета и Рамиса Ацетуса. А кого еще может рекомендовать Нотия? Разве что какого-нибудь деревенского колдуна…

— Но вы же попробуете? — тихо спросила девушка, опустив глаза. Конечно, мальчики не могли ей отказать.

Расстроенная Мавка отправилась домой в сопровождении осовевших от долгого безделья стражников, а Авик с Хурой остались ждать вестей от Нотии. Поднявшись в комнатушку, они улеглись на тюфяки. Хура достал из своего заплечного мешка письменные принадлежности и принялся зубрить уроки, а Авику предложил пару книг на выбор, чтобы тот тоже мог как-то убить время. Авик взял томик «Истории магии», открыл его на случайной странице и углубился в чтение.

«… Особенно быстро магические искусства развивались в VII веке от основания Вечного Города. После череды успешных завоеваний императора Орифетиана IV, в распоряжении имперских чародеев оказалось значительное количество пленников из покоренных им народов. Изучение действия Истинных Имен, выставленных на Астральных Картах этих чужеземцев позволило совершить настоящий прорыв, сравнимый по масштабам разве что с открытиями Шогеста Брандото, совершенными за сто с лишним лет до того. Были обнаружены полезные свойства таких хорошо знакомых каждому чародею Имен, как Тиарканум, Игофринус, Рендвуну, и многих других. В это время были заложены основы того магического ремесла, которым мы по праву гордимся. Хотя этот период рассматривается многими авторами как золотой век в истории магии, нельзя не отметить, что он обошелся весьма дорогой ценой. Сотни зачарованных пленников погибли, а тысячи получили неустранимые пороки и уродства. Вечный Город заполонили искалеченные и озлобленные нищие, порой пугавшие своим видом путешественников и горожан. Хотя эти несчастные принадлежали к разным племенам и народам, они быстро осознали свою общность и образовали “Хаврот Нод”. С одного из наречий варваров Срединного Моря это имя переводится как “Братство Отверженных”. Благодаря сплоченности несчастных отщепенцев, а также необычайным качествам, которые они обрели наряду со своими уродствами, “Братство Нод” быстро вытеснило прочие воровские и нищенские гильдии. Летопись сохранила рассказ об одном из предводителей братства, исполине по имени Эр-Мергор. Наложенные на него чары наделили его колоссальным ростом, невероятной силой и нечеловеческим, изворотливым умом. Вместе с тем кожа его покрылась твердой, как кремень, коростой, не позволявшей гнуться бедренным суставам и пояснице. Несчастный гигант не был способен сидеть или лежать, поэтому спал, подобно лошади, — стоя, вытянувшись во весь рост и прислонившись к стене.

В 679 году, после смерти Орифетиана IV, его наследник, молодой Рибраниан I попытался было извести братство, к тому времени изрядно беспокоившее обитателей Вечного Города разбоем и грабежами. Однако благородное начинание закончилось для молодого императора весьма злополучно. “Братство Нод” под предводительством Эр-Мергора подняло восстание. Мятежникам в ходе молниеносного и коварного нападения удалось разбить императорскую гвардию и захватить дворец. Придворные, не пожелавшие служить бунтовщикам, были немедленно казнены. В числе прочих умерщвлен был и злейший враг братства, престарелый грандмаг Ион Тревиан. Впрочем, расправившись с главным своим мучителем и его основными помощниками, мятежники проявили неожиданную мягкость к остальным магам, сочтя, что их поголовное истребление привело бы к исчезновению накопленных чародеями знаний, а значит, сделало бы перенесенные членами братства мучения напрасными. Эр-Мергор лишь приказал отрубить всем волшебникам Вечного Города безымянные пальцы на правых руках, чтобы они тоже получили свою толику страданий и навсегда сохранили память о совершенных ими злодеяниях. Император Рибраниан укрылся в катакомбах, где от расстройства чувств ослеп на оба глаза. В конце концов, он был схвачен мятежниками, и те, кто еще вчера были отверженными, провозгласили себя правителями Империи, повелевающими от его имени. Их беззаконному правлению положил конец имперский полководец Арсан Аскертийский. Прослышав о происходящем в столице, он прервал свой поход в южные страны, погрузил войско на корабли и отправился к столице. Под покровом ночи он высадился под самыми стенами Вечного Города. Застигнув бунтовщиков врасплох, он взял укрепления штурмом и занял большую часть города. Внезапность атаки и неприязнь горожан к мятежникам сослужили Арсану хорошую службу. Большая часть повстанцев была перебита, но уцелевшие укрылись во дворце, взяв в заложники императора и его малолетнего наследника. Арсан понимал, чем может грозить Империи пресечение правящей династии, и вынужден был вступить в переговоры. В результате торга, длившегося дольше, чем взятие самого е города, братство получило в вольное владение пустынные земли на западных окраинах Империи, а Арсан — слепого и полубезумного императора. Освободив Вечный Город от власти братства и став фактическим правителем государства, он решил обезопасить страну от повторения столь дорого стоивших ей ошибок и ввел строгий запрет на наложение чар на Астральную Карту любого человека, будь то раба или правителя, без его на то согласия. Он также повелел собрать все книги и свитки, содержащие сведения об Истинных Именах, калечащих своих носителей, и замуровать их в подвалах библиотеки. В годы владычества Арсана был составлен и первый толковый указатель, содержащий перечень всех известных на тот момент Имен. Тогда же были введены первые запреты для кадавров из варварских племен. Ведь в предшествующую эпоху безобразные звероподобные дикари нередко встречались в городах Золотой Перевязи, а их поселения множились на просторах Империи. Прошло почти столетие, прежде чем кадавры были полностью искоренены в наших пределах.

“Братство Нод” осело на западной границе и дало начало племени нод, одному из самых беспокойных и воинственных во всей Империи. Потомки несчастных пленников не унаследовали ни пороков, ни способностей членов братства, но сохранили их свободолюбие и лютую ненависть к своим поработителям. Последним дошедшим до нас свидетельством об этом периоде бурного развития магии было занесенное в летопись сообщение северных торговцев, проходивших в 724 году через земли племени Нод, и повстречавших там весьма пожилых калек, чье уродство, казалось, было причинено запрещенной магией…»

Стук в дверь заставил Авика оторвать глаза от книги. На пороге стоял прислужник с запиской в руке.

— Прибегал мальчишка, просил передать вам это, — сказал он, почтительно вручая Авику записку.

«На второй день от дня сего, на восходе. Харчевня “Синий Осетр” у начала Северного Тракта» — значилось на истрепанном обрывке пергамента. Похоже, старый чародей не шутил.

На следующее утро Хура пошел в Школу на свои занятия, а Авик отправился слоняться по городу. Ночью подморозило, но в прохладном влажном воздухе стоял запах весны. Поднявшись на крепостную стену, он оглядел окрестности. Могучий Реебор недавно вскрылся, и грохочущие, наползающие одна на другую, льдины медленно ползли на юг, в сторону моря. Насмотревшись на ледоход, Авик направился прямо по стене к Белым Воротам, перекидываясь шутками со скучающими на посту караульными. У ворот, как обычно, толпились люди. Стражники осматривали телеги, мытари, как коршуны, кружили вокруг повозок торговцев, повсюду слышалась брань, ржали лошади, ревели ослы. Отломив сосульку от зубца крепостной стены, Авик попытался сделать из нее приближающее стекло. Произнесенное заклинание заставило льдинку принять форму линзы и сделаться прозрачной как слеза. Стекло неплохо приближало, но почему-то переворачивало всё вверх тормашками и растягивало в стороны. Несколько минут Авик разглядывал суетящихся внизу людей. Сквозь стекло они были похожи на толстых летучих мышей, перетаптывающихся вниз головой на ветвях дерева или на потолке пещеры. Насмеявшись, он принялся высматривать харчевню «Синий Осетр» — Северный Тракт начинался здесь, за воротами.

А вот и она, чуть в глубине — не слишком заметное строение с вывеской в виде большой синей рыбины. Довольный собой, Авик выкинул ледышку и спустился на улицу. Остаток дня он провел, копаясь в книжных развалах и беседуя со знакомыми книготорговцами.

***

Восход условленного дня еще только начинал алеть на горизонте, а мальчики уже стояли на пороге «Синего Осетра». Небольшая зала была почти пуста. За большим столом завтракала крестьянская семья: старик, старуха и две их тощие прыщавые дочери. В углу угощался дымящимся мясным супом степняк-торговец в сдвинутой на затылок кожаной шапочке. У окна, спиной к мальчикам, сидел дородный человек в черной робе. Бычья шея и массивные уши энергично двигались, выдавая активную работу челюстей. Хура подошел к нему и почтительно поклонился. Незнакомец ответил глубоким поклоном головы, не прекращая при этом жевать.

— Вы ли тот человек, с которым мы должны встретиться этим утром? — учтиво спросил его Хура. Дородный мужчина повернул голову и сглотнул.

— Да, о сын мой, — произнес он торжественно, — провидение привело тебя в правильное место и в правильный час.

— Вы можете нам помочь?

— О да, мой долг помогать страждущим, сбившимся с пути, утратившим надежду и желающим обрести истину.

Авик и Хура переглянулись.

— Мы как раз хотим узнать истину, — неуверенно сказал Авик.

— Я вижу, вы — дерзновенный юноша, — обратился к нему здоровяк. — Давайте же совершим наш утренний молебен, чтобы удача преследовала нас весь оставшийся день.

Он отложил ложку, повернулся лицом по направлению к восходящему солнцу и принялся читать благословение. Его роба разгладились, когда он встал, и друзья обнаружили, что ее объемные складки скрывали вовсе не шелковый пояс, какие носят маги, а сплетенный из посеребренных цепочек, какой имели право носить лишь священники. Мальчики удивленно смотрели на своего нового знакомца, боясь помешать ему закончить молитву. Авик из вежливости даже подтягивал в некоторых местах.

Им так и не удалось возобновить разговор, так как входная дверь внезапно распахнулась настежь, и в харчевню ввалились два здоровенных парня малосимпатичной наружности. Чуть позади них семенила невысокая, с ног до головы закутанная в плащ фигурка. Громилы прямиком направились к мальчикам и скрутили им руки.

— Ну что, щеглы, думали срезаться? А ведь крутил вам оглобли щурый, крутил, а всё не всклад, — с укором произнес закутанный в плащ. По голосу и бегающим глазкам, поблескивающим поверх плаща, Авик узнал своего странного собеседника с постоялого двора.

Дородный священник возмутился было кощунственным вторжением, так бесцеремонно прервавшим его молитву, но получив косой удар в ухо, свалился под стол и затих. Громила в неуверенности застыл, сжимая и разжимая кулак, которым он только что нанес удар святому отцу. Глаза его под нахмуренными бровями выражали напряженную работу мысли. Наконец, решение проблемы было найдено, и он совершил двойной взмах открытой ладонью от плеча к поясу, какой обычно совершают набожные люди, после того как коснутся святыни. В это время старик-крестьянин, сжав кулаки, вскочил из-за стола, однако быстро оценив свои перспективы в потасовке, как бы случайно замешкался, переведя полный надежды взгляд на жену и дочерей. Те дружно зашикали на него, и мужик с облегчением опустился обратно на место, всем своим видом давая понять, какой тяжелой гирей семейный долг висит на его шее. Хура попытался прочитать простенькое боевое заклинание, которому его учили в школе, но полуперчатки и наручи незнакомцев были хорошо заговорены и защищали от магии.

— Гвоздички… — с апломбом начала фигурка, вытягивая руку с длинными когтистыми пальцами, однако и ей не суждено было довести свою мысль до конца. События разворачивались стремительно. Сначала вокруг головы державшего Авика громилы возник неправильной формы ореол из щупальцев, в комбинации с вытаращенными глазами и разинутым ртом бандита, наводящим на мысли о змееволосом чудовище из детской сказки. Продолжалось невиданное зрелище лишь краткий миг: щупальца оказались брызгами супа, и осколки разбитого о голову горшка с грохотом посыпались на пол. Ошпаренный детина взревел и развернулся всем корпусом в тот угол, откуда прилетел горшок, однако тут ему в лоб точнехонько угодила массивная ножка деревянной скамейки. Охнув, он повалился на пол, увлекая за собой Авика. Его товарищ отбросил Хуру в сторону и с ревом бросился на подмогу. Деловито поправляя шапочку, из своего угла ему навстречу уже спешил степняк. Узкий в плечах и на две головы ниже своего противника, он был вертким как ящерица, а его конечности вдобавок не были скованы громоздкими доспехами. Схватив громилу под рукава между локтями и запястьями, он легко уворачивался от ударов и, с настойчивостью метронома, наносил пятками пинки по колену противника. Удары не были сильными, но попадали точно в одно и то же место. Потеряв терпение и воя от боли, бандит безуспешно пытался сокрушить смельчака ударами своей бритой головы. Блестящий череп со свистом рассекал воздух, но не достигал цели. Когда амбал замхнулся головой в третий или четвертый раз, степняк, подобравшись снизу как пружина, ударил своим лбом прямо в челюсть громилы. Удар, сложенный из встречных движений обоих борцов, получился такой силы, что кожа на шапочке степняка лопнула, обнажая вшитую в нее железную пластину, с торчащим надо лбом маленьким злобным шипиком. Громила схватился руками за раздробленную челюсть и, пуская кровавые пузыри, медленно опустился на пол.

Степняк, покачиваясь, словно пьяный, сделал несколько широких шагов и вдруг бросился к двери. Однако замотанная в плащ фигурка оказалась проворнее. Оставив обрывок плаща в кулаке своего преследователя, предводитель неудачливых налетчиков был таков. После того как хлопнула дверь, в харчевне воцарилась полная тишина. Даже бандит с разбитой челюстью прекратил стонать, поскольку, должно быть, потерял сознание. Потасовка произошла настолько стремительно, что Авик даже не успел стряхнуть с себя обжигающие капли горячего супа, которые попали на него из разбитого горшка.

Время вновь обретало свой нормальный, размеренный ход. Священник, ворча, выползал из-под стола. Крестьянин удовлетворенно покряхтывал: драка удалась на славу, а ему даже бока не намяли. Худенький степняк опустился на лавку и принялся чистить обильно залитую кровью шапочку. Кое-как залепив дырку и нахлобучив на место свой головной убор, он поднял глаза на мальчиков.

— Дун, — произнес он, оскалив в улыбке черные корешки зубов.

— Это ваше имя? — спросил Авик.

— Та-та, так зовут моя, — сказал их новый знакомец с мягким акцентом кочевника.

Мальчики тоже представились.

— Наша идти должна, а то эта, «оглобля крутить», — он потряс в руке обрывком плаща, — обратно приходить, еще больше негодяй приводить. А вы — со мной идти, — добавил он.

Мальчикам ничего не оставалось, как последовать за ним. Они вышли на свежий воздух, степняк звонко причмокнул, и к ним подкатилась маленькая кибитка, запряженная четверкой косматых низкорослых лошадок.

— Ну, ехать смотреть сразу вашу покойника? — прищурившись спросил Дун.

— Так это вас прислал Его Мудрейшество Оноди Нотия? — обрадовался Хура.

— Ну… Не прислала, попросила, — поправил его Дун.

Не без труда все трое втиснулись в кибитку. Кучер, тоже степняк, щелкнул кнутом, и они понеслись. Дун уселся спиной к лошадям и время от времени озабоченно поглядывал на дорогу. Мальчики поняли, что он опасается погони.

— Кто была этот негодяя? — спросил он хмуро.

Авик рассказал о странной встрече на постоялом дворе. Дун призадумался.

— Гвоздик ему нужна… — повторил он задумчиво.

— Вы понимаете, что он говорил? — удивился Авик.

— Ваш язык вообще очень непонятная, много угадать надо, — отвечал ему Дун. — А негодяя — им всегда деньги нужна, или еще что-то отнимать.

Он перевел пронзительный взгляд своих раскосых глаз на Авика, и у того душа ушла в пятки, «“Глаз Нимбрана”, — в смятении подумал он. — Он ищет потаенную магию, заговоренные вещи, скрытые заклятия. Только опытные маги владеют этим искусством».

— Вот эта, быть может, гвоздик, — палец кочевника уперся в рукав Авика, и тот быстро схватил себя за запястье. Ах вот оно что! На руке браслет Атрака, надетый им после нападения косоглазого следопыта — он так и оставался у него на руке. Немедленно сняв вещицу, Авик внимательно осмотрел ее. И точно, есть какое-то странное хорошо спрятанное заклятие, не разобрать, да и заметить не просто. Вот тебе и еще одна загадка.

— А Вы, вероятно, известный чародей? — спросил степняка Хура, не умевший долго сидеть молча.

— Ну, какая я чародея? Я гулять-путешествовать, — ответил ему Дун.

— Торговый человек?

— Торговая тоже, но больше просьба выполнять, совет давать, — туманно охарактеризовал свой род занятий степняк.

— А какие советы даете? — не отставал от него Хура.

— Бесплодная, пустая разговор, давай лучше интересный поговорим, — ответил степняк.

— Ну, давайте, а о чем?

— О смерть, конечно.

Хура нервно сглотнул. Дун это заметил и усмехнулся.

— Молода еще о смерть думать? Поговорим тогда про горшок. У горшка Настоящее Имя есть? Есть. «Гаргот» — обожженный глина. А когда я горшок об лоб негодяя разбила, он стала «Лиобран-Гаргот» — разбитый обожженный глина. А вот теперь возьмем косточка, — он порылся под сидением кибитки и извлек оттуда мумифицированную человеческую руку. — Как она будет на Истинный Язык? «Марцу» — рука. А когда она частью человека была, где ее Имя было? Ведь я тебе на руку чар наложить не могу. А ведь этот человек еще и свое собственное, Тайное Имя имела. — Постепенно Дун так увлекся рассуждением, что даже его акцент куда-то улетучился, а речь стала грамотной — А когда он умер, откуда это «Марцу» взялось? И куда Истинное Имя человека делось, со всеми своими чарами-заклинаниями, наложенными за всю его жизнь? — И ведь не сразу же это произошло, человек — не горшок, и дух его покидает не сразу, и Имя меняется постепенно. Одно состояние сменяет другое по мере разложения тела. Ну и вот вам вопрос: старое Имя человека отступает, как пересыхающее море, обнажая новые Имена членов тела, как подводные скалы, до поры скрытые на глубине? Но тогда где это морское дно сейчас, можно ли до него добраться? Или же напротив, убивая человека или разбивая горшок, мы убиваем Имя, и вызываем новые Имена откуда-то из небытия? Но откуда Вселенная знает, какое Имя должно возникнуть в том или ином случае?

Мальчики удивленно молчали, глядя на качающуюся из стороны в сторону высохшую кисть со скрюченными пальцами. Коверкающий слова кочевник, вдруг как будто переродился, как только речь зашла о магии. Потертая кожаная курточка и пыльные шаровары совершенно не вязались с речами, больше подобающими наставнику в шелковой робе.

— В Школе вас этому, небось, не учили? — снисходительно продолжил Дун. — Парадокс смерти — лишь частный случай общей проблемы смены состояния. В конечном счете, это ключ и к разгадке взаимной связи мира Имен и мира вещей, то есть нашего мира. Что было в начале и что явилось потом? Идея или материя? Быть может Имена — мир истинный, а мы — лишь рябь на воде, которую создают невидимые нам рыбы, когда подплывают к поверхности? А может, Имена — отражение происходящего в нашем мире, — и когда не будет нас, не станет и Имен? — он сделал паузу. — Интересная разговор, правда?

— Вы занимаетесь изучением этого вопроса? — после недолгого молчания вежливо осведомился Хура.

— В конце концов, смерть каждая занимается, и ты тоже. Будешь чуть-чуть старая, тоже понимать, — поддразнил его степняк. — Но я начал заранее и уже кое-чему научился, — осклабился он. — Ты, вероятно, знаешь эти простые вещи, вроде сутр Минаса и Себея, когда маг шаг за шагом исследует внешний край, подобно тому как мореплаватель обводит корабль вокруг нового континента. Ты, наверное, слышал и об искусстве Великой Игры, когда медиумы, как охотники за жемчугом, погружаются в транс, для того чтобы обогнать Задающего Вопросы и узнать Истинное, Тайное Имя, им доселе не известное. Я не мастер ни ходить под парусами, ни закапываться в морское дно, — продолжал Дун, сверкая глазами, — зато я научился хорошо плавать под водой.

Тут лошади вынесли их на неровный участок дороги, и из-за тряски разговор сам собой прекратился.

— Вы некромант и изучаете разложение тела и Астральной Карты? — уточнил Авик, когда замерзшие лужи и колдобины остались позади.

— Ну, я же говорила, я не чародея, я путешествовать, гулять, смотреть, многое интересоваться, — степняк снова отвечал уклончиво.

— А Вы можете определить, какие чары наложены на этот браслет?

Дун повертел браслет в руках.

— Сложно. Моя не знает. Не антимагия, не защитный амулет, не боевые чары, со смерть точно не связана, — задумчиво произнес он.

Степные лошадки так весело бежали по оледеневшей за две морозные ночи дорожной грязи, что кибитка подкатила к хутору, когда холодное весеннее солнце еще висело над горизонтом. Мавка, услышавшая стук копыт и звон лошадиной сбруи, выскочила на крыльцо. Следом показалась и тетушка Диса — только сейчас Авик заметил, как она постарела. Видимо несколько дней, проведенных в одиночестве, окончательно подкосили ее. На полном лице застыла задумчивая и как будто виноватая улыбка, а некогда живые темные глаза смотрели куда-то вдаль и поверху, как будто пытаясь заметить что-то под скатами крыши или в древесных кронах.

Дун учтиво представился, соединив в знак приветствия руки, которые как бы пожали одна другую и покачал плечами, как это делают все степняки. Мавка с удивлением разглядывала необычного гостя. Тот деликатно показал глазами на заходящее солнце и приподнял правую бровь.

— Вы хотите скорее начать? — тихо спросил Авик. Дун молча кивнул.

Атрак еще не был похоронен. С горящей лучиной в руке, Дун спустился по крутым ступенькам в глубокий влажный погреб. Там, между бочками с солониной и мешками, набитыми прошлогодней сморщенной репой, обложенный ледышками, ожидал своего часа покойник. Взвалив тело на плечо, Дун аккуратно вытащил его наружу. Под навесом уже стояли два внушительных размеров рундука, принесенные из кибитки извозчиком. Мавка расстелила на посыпанной опилками земле конскую попону, а поверх нее — льняную простыню. Пока степняк вытаскивал из ящиков свитки, руны и склянки, мальчики обмыли осклизлый труп колодезной водой и положили на подстилку. При вечернем освещении он выглядел еще менее похожим на человека, чем тогда, в горнице. Однако обезображенное лицо и окоченевшие конечности умершего, казалось, нисколько не удивили деловитого кочевника. Он принялся старательно, вершок за вершком осматривать тело. Не выдержав этого зрелища, тетушка Диса ушла в дом, Мавка вскоре последовала за ней. Тем временем Дун достал письменные принадлежности и принялся быстро записывать что-то в небольшой потрепанный фолиант, поминутно оглядываясь на труп. Авик незаметно заглянул ему через плечо. К его удивлению, вместо степняцких квадратиков или растянутых каракулей южан, его глазам предстали аккуратные ряды классических букв, которые вполне могли бы быть писаны рукою хорошего имперского писаря. При свете последних лучей заходящего солнца степняк закончил наконец писать, разжег небольшую жаровню, набросал туда каких-то зловонных корешков и застыл в неподвижности над бездыханным телом, прислонившись спиной к опоре навеса. Мальчики, ожидавшие увидеть в руках своего странного знакомца руны или, на худой конец, колбы и реторты, в разочаровании переглянулись: наблюдать за медиумом, погружающимся в транс, было совершенно не интересно.

Попереминавшись с ноги на ногу и проводив весенние облака, освещенные багровыми лучами заката, друзья отправились в избу. Там, возле догорающей печи, их дожидался простой крестьянский ужин. Хозяйка дома неторопливо перебирала усталыми руками льняную пряжу. Мавка уже забралась на полати, и оттуда свешивались только ее волосы и одна нога в грубом чулке. Покончив с едой, Авик пошерудил в печи кочергой и, откопав подходящий уголек, зажег от него лучину. Он снял браслет, и поднес его задумчивой тетушке Дисе. Та неторопливо повертела его в руках и вернула Авику.

— Не помню я у мужа такой вещи. Впрочем, память у меня плоха совсем стала, Авик. Мы как во сне живем с тех самых пор, как Мавка сама не своя из лесу прибежала — вся бледная, волосы растрепанные, ревет страшным ревом. Знаешь, что мне тогда послышалось сперва? «Его заставили». Потом я только поняла, что это значит — «заколдовали», — она снова опустила к своей пряже глаза, полные слез.

Авик повернулся и собрался было задуть лучину, но невольно взгляд его упал на полати. Оттуда на него смотрело бледное и испуганное лицо Мавки. Авик передумал тушить лучину и протянул ей браслет. Свесившись вниз, она взяла его дрожащей рукой осторожно, словно она трогала змею, и почти сразу вернула, чуть ли не бросила Авику.

— Папин? — тихо спросил Авик.

— Нет, не папин, — еле слышно ответила она.

— А чей тогда?

— Я не знаю, Авик, убери от меня эту штуку, мне страшно, — она забилась в дальний угол и смотрела оттуда своими большими испуганными глазами.

Авик пожал плечами и, не решившись надеть браслет, засунул его за голенище сапога и погасил лучину. В этот раз они с Хурой ночевали в горнице, и Авику досталась та самая широкая лавка, на которой несколько дней назад лежал покойник. Хура отвернулся к стене и мгновенно захрапел, а Авик долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Незаметно нахлынувший на него сон, стремительно слетел с него перед рассветом. Сердце холодной рукой сжимала тревога. В ускользающих обрывках ночных видений блеск ножей сменялся шуршанием сороконожек. Авик рывком сел на лавке, крутанул головой, чтобы стряхнуть морок и принялся натягивать сапоги, «Раз я все равно не сплю, проведаю-ка я Дуна» — подумал он.

Ветер, разгуливавший по двору, не давал потухнуть углям в жаровне. Благодаря их тусклому неровному свету Авик увидел, что бездыханное тело покрыто простыней, а Дун подвесил гамак между двумя опорами навеса и спокойно спит, завернувшись в овчину. Авик поднял его фолиант и открыл на последней исписанной странице. Здесь была старательно вычерчена Астральная Карта — Дун сделал свою работу. Авик подбросил в жаровню пару щепочек и быстро пробежался по внешнему краю Карты. Они с Хурой потратили так много времени на его проверку, что он помнил расположение всех рун. Все сходилось, они не ошибались, а Дун, кажется, не нашел ничего нового. В этот момент кто-то мягко взял его за запястье и вынул фолиант из рук.

— Что, молода башка, не спится? — насмешливо спросил его знакомый голос откуда-то из темноты. Авик вздрогнул от неожиданности.

— Поспишь тут, — ответил он. — Жаль, что Вы понапрасну тащились в такую даль, — сказал он, указывая на фолиант. Дун придвинулся поближе к жаровне.

— А ты с утра шибко быстрый, ты карту-то смотрела? Что такая руна значит? — он ткнул пальцем в карту и выжидающе посмотрел на Авика.

— Мерроеф-готонг, — прочитал Авик и нахмурил брови. — Натянутый конский волос, струна лютни? — Дун тихо рассмеялся и с ощутимой силой ткнул его кулаком под ребра.

— Э, нет, это полярный лев, зверюга очень выносливая и сильная чутьем. Руна редкая и наверняка запрещенная. Весь остальной Карта под Внешним Краем очень странная. Слова кое-какие впервые видела и в книжка не находила.

Авик затрясся мелкой дрожью, однако Дун, казалось, нисколько не был удивлен своим открытием. Зевая, он засунул фолиант за пазуху и полез обратно в гамак досыпать до рассвета. Авик на негнущихся ногах отправился в дом. Когда он завернул за угол, на конюшне зафыркала лошадь. Он повернул голову на звук и остолбенел. С крыши хлева сквозь мрак прямо на него смотрели два немигающих, светящихся зеленым огнем глаза. Авик крепко зажмурился и снова открыл глаза. Наваждение улетучилось, темнота сгустилась. Но он так и остался стоять, вжавшись в бревенчатую стену. Не прошло и часа, как рассвет узкой багровой каймой показался из-за дальнего перелеска.