Неточные совпадения
В поиске Ласки, чем ближе и ближе она подходила к
знакомым кочкам,
становилось больше и больше серьезности. Маленькая болотная птичка только на мгновенье развлекла ее. Она сделала один круг пред кочками, начала другой и вдруг вздрогнула и замерла.
После партии Вронский и Левин подсели к столу Гагина, и Левин
стал по предложению Степана Аркадьича держать на тузы. Вронский то сидел у стола, окруженный беспрестанно подходившими к нему
знакомыми, то ходил в инфернальную проведывать Яшвина. Левин испытывал приятный отдых от умственной усталости утра. Его радовало прекращение враждебности с Вронским, и впечатление спокойствия, приличия и удовольствия не оставляло его.
Левин встречал в журналах
статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием
знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Послышался дальний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт, столь
знакомый охотнику, чрез две секунды — другой, третий, и за третьим свистком уже слышно
стало хорканье.
Вся суета рубашки, опоздания, разговор с
знакомыми, родными, их неудовольствие, его смешное положение — всё вдруг исчезло, и ему
стало радостно и страшно.
Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика,
стал рассматривать живописную окрестность, как вдруг слышу за собой
знакомый голос...
Разговор наш начался злословием: я
стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших
знакомых, сначала выказывал смешные, а после дурные их стороны. Желчь моя взволновалась. Я начал шутя — и окончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом испугало.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, я ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не
знакомом; я повернул коня назад и
стал отыскивать дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким
станом скрылась, как что-то похожее на виденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка
знакомых читателю лошадей, Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных полей.
Я знал, что pas de Basques неуместны, неприличны и даже могут совершенно осрамить меня; но
знакомые звуки мазурки, действуя на мой слух, сообщили известное направление акустическим нервам, которые в свою очередь передали это движение ногам; и эти последние, совершенно невольно и к удивлению всех зрителей,
стали выделывать фатальные круглые и плавные па на цыпочках.
Я
стал вглядываться в него пристальнее и мало-помалу
стал узнавать в нем
знакомые, милые черты.
Он вошел в дом, прошел всю подворотню, потом в первый вход справа и
стал подниматься по
знакомой лестнице, в четвертый этаж.
Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная
знакомая Палаша и
стала ухаживать за своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную.
Но, несмотря на голоса из темноты, огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты, переулки
стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его
знакомый голос сказал...
Самгин через плечо свое присмотрелся к нему, увидал, что Кутузов одет в шведскую кожаную тужурку, похож на железнодорожного рабочего и снова отрастил обширную бороду и
стал как будто более узок в плечах, но выше ростом. Но лицо нимало не изменилось, все так же широко открыты серые глаза и в них
знакомая усмешка.
Кутузов был величиной реальной, давно
знакомой. Он где-то близко и действует как организатор. С каждой встречей он вызывает впечатление человека, который
становится все более уверенным в своем значении, в своем праве учить, действовать.
Лошади бойко побежали, и на улице
стало тише. Мужики, бабы, встречая и провожая бричку косыми взглядами, молча, нехотя кланялись Косареву, который, размахивая кнутом, весело выкрикивал имена
знакомых, поощрял лошадей...
Утешающим тоном старшей, очень ласково она
стала говорить вещи, с детства
знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
Он
стал смотреть на
знакомых девушек другими глазами; заметил, что у Любы Сомовой стесанные бедра, юбка на них висит плоско, а сзади слишком вздулась, походка Любы воробьиная, прыгающая.
Он съежился, посерел,
стал еще менее похож на себя и вдруг — заиграл, превратился в человека, давно и хорошо
знакомого; прихлебывая вино маленькими глотками, бойко заговорил...
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними. В такие минуты он
стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность; хотя это желание разбудила в нем Варвара, она
стала относиться к новой
знакомой очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она ответила...
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате
стало просторней, менее
знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Ее восторг иссяк, когда она
стала рассказывать о
знакомых.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не
знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули красные пятна, уши
стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
Он упорно
стал смотреть налево, в другую сторону: там увидал он давно
знакомый ему предмет — бахрому из паутины около картин, и в пауке — живой упрек своему нерадению.
— Вы,
стало быть, новый жилец,
знакомый Михея Андреича? Вот погодите, я скажу.
Ему представилось, как он сидит в летний вечер на террасе, за чайным столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой, и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев видом, прохладой, тишиной; а вдали желтеют поля, солнце опускается за
знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с полей восходит пар;
становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами идут домой.
Сначала ему тяжело
стало пробыть целый день одетым, потом он ленился обедать в гостях, кроме коротко
знакомых, больше холостых домов, где можно снять галстук, расстегнуть жилет и где можно даже «поваляться» или соснуть часок.
У него в голове было свое царство цифр в образах: они по-своему строились у него там, как солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии, по которым они
становились в ряды, слагались, множились и делились; все фигуры их рисовались то
знакомыми людьми, то походили на разных животных.
Едва
станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и,
стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом
знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Мая извивается игриво, песчаные мели выглядывают так гостеприимно, как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес не темный и не мелкий частокол, как на болотах, но заметно покрупнел к реке;
стал чаще являться осинник и сосняк. Всему этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «Вон осинничек, вон соснячок!» — говорил он приветливо, указывая на
знакомые деревья. Лодка готова, хлеб выпечен, мясо взято — едем. Теперь платить будем прогоны по числу людей, то есть сколько будет гребцов на лодках.
Японская экспедиция была тут почти вся в сборе, в лице главных ее представителей, кроме бывшего командира «Паллады» (теперь вице-адмирала и сенатора И. С. Унковского), и я в этом,
знакомом мне, кругу
стал как будто опять плавателем и секретарем адмирала.
Они
стали все четверо в ряд — и мы взаимно раскланялись. С правой стороны, подле полномочных, поместились оба нагасакские губернатора, а по левую еще четыре, приехавшие из Едо, по-видимому, важные лица. Сзади полномочных сели их оруженосцы, держа богатые сабли в руках; налево, у окон, усажены были в ряд чиновники, вероятно тоже из Едо: по крайней мере мы
знакомых лиц между ними не заметили.
С громом отворились ворота, бряцанье цепей
стало слышнее, и на улицу вышли конвойные солдаты в белых кителях, с ружьями и — очевидно, как
знакомый и привычный маневр, — расстановились правильным широким кругом перед воротами.
Тем драгоценнее признание:
стало быть, тебе уж
знакомая тема, об этом уж думал, о сладострастье-то.
Этот день мы употребили на переход к
знакомой нам грибной фанзе около озера Благодати. Опять нам пришлось мучиться в болотах, которые после дождей
стали еще непроходимее. Чтобы миновать их, мы сделали большой обход, но и это не помогло. Мы рубили деревья, кусты, устраивали гати, и все-таки наши вьючные животные вязли на каждом шагу чуть не по брюхо. Большого труда стоило нам перейти через зыбуны и только к сумеркам удалось выбраться на твердую почву.
Я сделал над собой усилие и прижался в сторону. Гольд вполз под палатку, лег рядом со мной и
стал покрывать нас обоих своей кожаной курткой. Я протянул руку и нащупал на ногах у себя
знакомую мне меховую обувь.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы землей. Через час мы подошли к
знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам идти разрушить лудеву, но я посоветовал ему остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я предложил всем китайцам
стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы были уничтожены.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый
знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и
стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Она
стала, действительно, несколько недоверять этому мало
знакомому человеку, высказавшему загадочное желание разузнавать о семействе, с которым, по словам, он не был знаком, и однако же опасался познакомиться по какой-то неуверенности, что знакомство с ним будет приятно этому семейству.
И добрые
знакомые такого человека (все такие же люди, как он: с другими не водится у него доброго знакомства) тоже так думают про него, что, дескать, он хороший человек, но на колена перед ним и не воображают
становиться, а думают себе: и мы такие же, как он.
— Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего
знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, — мы виделись у этого моего
знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему
знакомому, для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях.
Стало быть, мой друг, дело можно считать почти совершенно конченным.
Недурен был эффект выдумки, которая повторялась довольно часто в прошлую зиму в домашнем кругу, когда собиралась только одна молодежь и самые близкие
знакомые: оба рояля с обеих половин сдвигались вместе; молодежь бросала жребий и разделялась на два хора, заставляла своих покровительниц сесть одну за один, другую за другой рояль, лицом одна прямо против другой; каждый хор
становился за своею примадонною, и в одно время пели: Вера Павловна с своим хором: «La donna е mobile», а Катерина Васильевна с своим хором «Давно отвергнутый тобою», или Вера Павловна с своим хором какую-нибудь песню Лизетты из Беранже, а Катерина Васильевна с своим хором «Песню о Еремушке».
Наконец в стороне что-то
стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на
знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Когда, на другой день утром, я
стал подходить к
знакомому домику, меня поразило одно обстоятельство: все окна в нем были растворены, и дверь тоже была раскрыта; какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с метлой показалась за дверью.
Я ничего не отвечал; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л. Увидев
знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почувствовал какую-то сладость — именно сладость на сердце: точно мне втихомолку меду туда налили. Мне
стало легко после гагинского рассказа.
Так прошло много времени. Начали носиться слухи о близком окончании ссылки, не так уже казался далеким день, в который я брошусь в повозку и полечу в Москву,
знакомые лица мерещились, и между ними, перед ними заветные черты; но едва я отдавался этим мечтам, как мне представлялась с другой стороны повозки бледная, печальная фигура Р., с заплаканными глазами, с взглядом, выражающим боль и упрек, и радость моя мутилась, мне
становилось жаль, смертельно жаль ее.
Мне казалось мое дело так чисто и право, что я рассказал ему все, разумеется, не вступая в ненужные подробности. Старик слушал внимательно и часто смотрел мне в глаза. Оказалось, что он давнишний
знакомый с княгиней и долею мог,
стало быть, сам поверить истину моего рассказа.
Ему на ту минуту, когда он слушает,
становится что-то
знакомее, яснее.
Продолжать «Записки молодого человека» я не хочу, да если б и хотел, не могу. Улыбка и излишняя развязность не идут к похоронам. Люди невольно понижают голос и
становятся задумчивы в комнате, где стоит гроб не
знакомого даже им покойника.