Неточные совпадения
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех,
стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным
студентам и воскресные школы, и как потом он поступил в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
—
Студент,
стало быть, или бывший
студент! — вскричал чиновник, — так я и думал!
В публичных каретах, [Публичные кареты — казенные кареты почтового ведомства.] в лавках, поймав хоть какого-нибудь слушателя, наводила разговор на своего сына, на его
статью, как он помогал
студенту, был обожжен на пожаре и прочее.
— О, он давно уже в памяти, с утра! — продолжал Разумихин, фамильярность которого имела вид такого неподдельного простодушия, что Петр Петрович подумал и
стал ободряться, может быть отчасти и потому, что этот оборванец и нахал успел-таки отрекомендоваться
студентом.
Это командовал какой-то чумазый, золотоволосый человек, бесцеремонно расталкивая людей; за ним, расщепляя толпу, точно клином, быстро пошли
студенты, рабочие, и как будто это они толчками своими восстановили движение, — толпа снова двинулась, пение зазвучало стройней и более грозно. Люди вокруг Самгина отодвинулись друг от друга,
стало свободнее, шорох шествия уже потерял свою густоту, которая так легко вычеркивала голоса людей.
— Он очень не любит
студентов, повар. Доказывал мне, что их надо ссылать в Сибирь, а не в солдаты. «Солдатам, говорит, они мозги ломать
станут: в бога — не верьте, царскую фамилию — не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
Самгин нашел его усмешку нелестной для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили в нем недоверия к
студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной
становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением найти в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена французских поэтов, она говорила — так, как будто делилась с ним тайнами, знать которые достоин только он, Клим Самгин.
Университет, где настроение
студентов становилось все более мятежным, он
стал посещать не часто, после того как на одной сходке
студент, картинно жестикулируя, приглашал коллег требовать восстановления устава 64 года.
Посмотрев на него несколько раз, Самгин вспомнил отрывок из
статьи Ленина в «Искре»: «
Студент шел на помощь рабочему, — рабочий должен идти на помощь
студенту.
— «Лес рубят, молодой, зеленый, стройный лес», — процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, — он не выносил эти стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он видел, что возбуждение
студентов все растет, а насмешливое отношение зрителей к полиции
становится сердитым.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним —
студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще
студент. На улице
стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Казалось, что чем более грубо и свирепо полиция толкает
студентов, тем длиннее
становится нос и острее все лицо этого человека.
Видел он также, что этот человек в купеческом сюртуке ничем, кроме косых глаз, не напоминает Лютова-студента, даже строй его речи
стал иным, — он уже не пользовался церковнославянскими словечками, не щеголял цитатами, он говорил по-московски и простонародно.
Сюртук
студента, делавший его похожим на офицера, должно быть, мешал ему расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям,
стал еще длиннее, шире в плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза и рот
стали как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек был
студентом.
Было жалко его, но думать о нем — некогда. Количество раздражающих впечатлений быстро возрастало. Самгин видел, что молодежь
становится проще, но не так, как бы он хотел. Ему казалась возмутительной поспешность, с которой студенты-первокурсники, вчерашние гимназисты, объявляли себя эсерами и эсдеками, раздражала легкость, с которой решались ими социальные вопросы.
— Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового
студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы
стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там — кубок об пол!
Но
стал он слышать, что есть между
студентами особенно умные головы, которые думают не так, как другие, и узнал с пяток имен таких людей, — тогда их было еще мало.
Случай, с которого
стала устраиваться ее жизнь хорошо, был такого рода. Надобно
стало готовить в гимназию маленького брата Верочки. Отец
стал спрашивать у сослуживцев дешевого учителя. Один из сослуживцев рекомендовал ему медицинского
студента Лопухова.
Это черта любопытная; в последние лет десять
стала являться между некоторыми лучшими из медицинских
студентов решимость не заниматься, по окончании курса, практикою, которая одна дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных наук — для физиологии, химии, чего-нибудь подобного.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его
студентами, на горячие, восторженные строки об нем в их предисловиях, в журнальных
статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
До семи лет было приказано водить меня за руку по внутренней лестнице, которая была несколько крута; до одиннадцати меня мыла в корыте Вера Артамоновна;
стало, очень последовательно — за мной,
студентом, посылали слугу и до двадцати одного года мне не позволялось возвращаться домой после половины одиннадцатого.
В Московском 1 400 человек
студентов,
стало быть, надобно выпустить 1 200, чтобы иметь право принять сотню новых.
Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25 числа каждого месяца. Пять раз хаживали
студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки»; тяжелый номер рвали из рук в руки. «Есть Белинского
статья?» — «Есть», — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, уважений как не бывало.
Мы
стали спрашивать, казеннокоштные
студенты сказали нам по секрету, что за ним приходили ночью, что его позвали в правление, потом являлись какие-то люди за его бумагами и пожитками и не велели об этом говорить.
Вот этот-то профессор, которого надобно было вычесть для того, чтоб осталось девять,
стал больше и больше делать дерзостей
студентам;
студенты решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы пришли в политическую аудиторию, Малов был налицо и видел нас.
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен был, так
студенты Москву чуть с ума не свели! И на улицах, и в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре ям нарыли, чтоб липки сажать, а они ночью их опять землей закидали. Вот тебе и республика! Коли который человек с умом — никогда бунтовать не
станет. А вот шематоны да фордыбаки…
— Бабочка молодая, — говорили кругом, — а муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со
студентами стал сводить. Городят
студенты промеж себя чепуху, а она сидит, глазами хлопает. Домой воротился, и дома опять чепуху понес. «Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
Вступив на престол, Александр III
стал заводить строгие порядки. Они коснулись и университета. Новый устав 1884 года уничтожил профессорскую автономию и удвоил плату за слушание лекций, чтобы лишить бедноту высшего образования, и, кроме того, прибавился новый расход —
студентам предписано было носить новую форму: мундиры, сюртуки и пальто с гербовыми пуговицами и фуражками с синими околышами.
Устав окончательно скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из университетских стен. «Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились на
студентов рядом
статей в защиту нового устава, и первый выход
студентов на улицу был вызван этой газетой.
Было поздно, когда
студент стал прощаться. Молодежь с девицами его провожала. Они удалились веселой гурьбой по переулку, смеясь, перебивая друг друга, делясь новыми аргументами, радостно упраздняя бога и бессмертие. И долго этот шумливый комок двигался, удаляясь по спящей улице, сопровождаемый лаем деревенских собак.
Молодежь
стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и
студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а
студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Драгоманов, Драгоманов! Я вспомнил эту фамилию из сочинений Добролюбова. В полемику по поводу пироговского инцидента вмешался
студент Драгоманов, причем в своих
статьях, направленных против Добролюбова, довольно бесцеремонно раскрыл его инициалы. Неужели этот господин с крутым лбом и таким умным взглядом — тот самый «
студент Драгоманов»?
Варя(Трофимову).
Студенту надо быть умным! (Мягким тоном, со слезами.) Какой вы
стали некрасивый, Петя, как постарели! (Любови Андреевне, уже не плача.) Только вот без дела не могу, мамочка. Мне каждую минуту надо что-нибудь делать.
С своей стороны, Владимир Николаич во время пребывания в университете, откуда он вышел с чином действительного
студента, познакомился с некоторыми знатными молодыми людьми и
стал вхож в лучшие дома.
Студент этот, по имени Михалевич, энтузиаст и стихотворец, искренно полюбил Лаврецкого и совершенно случайно
стал виновником важной перемены в его судьбе.
Белоярцев, молодой маркиз, оставшийся единственною особою в Москве,
студент Коренев, некий
студент Незабитовский (из богородицких дачников) и вообще все уцелевшие особы рассыпавшегося кодла
стали постоянно стекаться к Лизе на ее вечерние чаи и засиживались долго за полночь, препровождая время в прениях или чаще всего в безмолвном слушании бычковских лекций.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных
статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и
студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
Это именно она достигла того, что квартира Лихонина очень скоро
стала милым, тихим центром, где чувствовали себя как-то просто, по-семейному, и отдыхали душою после тяжелых мытарств, нужды и голодания все товарищи Лихонина, которым, как и большинству
студентов того времени, приходилось выдерживать ожесточенную борьбу с суровыми условиями жизни.
Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается
студентом и сам
станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел
стал часто видать у Салова какого-то молоденького
студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
— Всю дорогу плакала, выгибалась, так что я придерживать ее
стал. А народ — фабричные эти встречаются: «Ишь, говорят,
студент девку пьяную везет!»
Павел, когда он был гимназистом,
студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо понимала, что он — не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, — и в то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей
стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
Как я пришла домой, все мамаше и рассказала. А мамаше все
становилось хуже и хуже. К гробовщику ходил один
студент; он лечил мамашу и велел ей лекарства принимать. А я ходила к дедушке часто; мамаша так приказывала.
Только как открыла она нумера, князь Зубров — в ту пору он
студентом был — и
стал, знаете, около нее похаживать.
Девушка эта встретилась в Петербурге с
студентом Тюриным, сыном земского начальника Симбирской губернии, и полюбила его, но полюбила она не обыкновенной женской любовью с желанием
стать его женой и матерью его детей, а товарищеской любовью, питавшейся преимущественно одинаковым возмущением и ненавистью не только к существующему строю, но и к людям, бывшим его представителями, и [сознанием] своего умственного, образовательного и нравственного превосходства над ними.
Студента, однако ж, это не остановило: он все-таки
стал потихоньку упрашивать Настеньку. Она его почти не слушала и, развернув Ромео, который попался ей в первый еще раз, сама не замечая того, зачиталась.
Только тогда я решился отойти от стола, и мне
стало стыдно за то, что я своим молчаливым присутствием как будто принимал участие в униженных мольбах Иконина. Не помню, как я прошел залу мимо
студентов, что отвечал на их вопросы, как вышел в сени и как добрался до дому. Я был оскорблен, унижен, я был истинно несчастлив.
Когда уже все начали ходить аккуратнее на лекции, профессор физики кончил свой курс и простился до экзаменов,
студенты стали собирать тетрадки и партиями готовиться, я тоже подумал, что надо готовиться.
Князь Иван Иваныч был генерал-аншеф, старик, богач и один;
стало быть, я, шестнадцатилетний
студент, должен был иметь с ним прямые отношения, которые, я предчувствовал, не могли быть для меня лестны.
Не притворялся, может быть, только дерптский
студент; он все более и более
становился румяным и вездесущим, всем подливал пустые стаканы и все больше и больше заливал стол, который весь сделался сладким и липким.