Неточные совпадения
Тунгусы — охотники, оленные промышленники и ямщики. Они возят зимой на
оленях, но, говорят, эта езда вовсе не так приятна, как на Неве, где какой-то выходец из Архангельска катал публику: издали все ведь кажется или хуже, или лучше, но во всяком случае иначе, нежели вблизи. А здесь езда на
оленях даже опасна, потому что Мая
становится неровно, с полыньями, да, кроме того,
олени падают во множестве, не выдерживая гоньбы.
Тогда он понял, что убитый
олень принадлежал не ему, а тигру. Вот почему он и не мог его убить, несмотря на то что стрелял шесть раз. Дерсу удивился, как он об этом не догадался сразу. С той поры он не ходил больше в эти овраги. Место это
стало для него раз навсегда запретным. Он получил предупреждение…
Зимой
олень становится буро-серым и пятна почти совсем исчезают.
Тигр бросился вниз, к
оленю, и
стал его обнюхивать.
Летом гибли пятнистые
олени, потом
стали падать изюбры, а зимой — кабаны.
Заметив отступление противника, другой
олень стал нападать еще яростнее.
Отдышавшись немного,
олень поднялся на ноги и, шатаясь, пошел в сторону, но, не доходя до леса, увидел ручей и, не обращая на нас более внимания,
стал жадно пить воду.
Я вспомнил про самку и
стал искать ее глазами. Она стояла на том же месте и равнодушно смотрела на обоих своих поклонников, сцепившихся в смертельной схватке. Шум борьбы постепенно удалялся. Очевидно, один
олень гнал другого. Самка следовала сзади в некотором расстоянии.
Перейдя ручей, я остановился среди редколесья и
стал ждать. Через несколько минут я увидел
оленя: он пробежал по опушке леса. Рядом в орешнике шумели кабаны и взвизгивали поросята.
После 5 часов полудня погода
стала портиться: с моря потянул туман; откуда-то на небе появились тучи. В сумерках возвратились казаки и доложили, что в 3 ямах они еще нашли 2 мертвых
оленей и 1 живую козулю.
Днем мы видели изюбра; он пасся около горящего валежника.
Олень спокойно перешагнул через него и
стал ощипывать кустарники. Частые палы, видимо, приучили животных к огню, и они перестали его бояться.
— Рогаль, — проговорил он. И отчаянно бросив наземь ружье,
стал дергать себя за седую бороду. — Тут стоял! С дорожки подойти бы! Дурак! Дурак! — И он злобно ухватил себя за бороду. — Дурак! свинья! — твердил он, больно дергая себя за бороду. Над лесом в тумане как будто пролетало что-то; всё дальше и дальше, шире и шире гудел бег поднятого
оленя…
И ему ясно
стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар или такой же фазан или
олень, как те, которые живут теперь вокруг него.
Бежит
олень, летит златорогий, серебряным копытом хочет в воду ступить. И
станет от того вода студена́, и пойдет солнце нá зиму, а лето на жары.
Один раз пустынник лег под дерево, а ворон, голубь,
олень и змея собрались ночевать к тому же месту. Звери
стали рассуждать, отчего зло бывает на свете.
Олень спрятался от охотников в виноградник. Когда охотники проминовали его,
олень стал объедать виноградные листья.
Олень подошел к речке напиться, увидал себя в воде и
стал радоваться на свои рога, что они велики и развилисты, а на ноги посмотрел и говорит: «Только ноги мои плохи и жидки». Вдруг выскочи лев и бросься на
оленя.
Олень пустился скакать по чистому полю. Он уходил, а как пришел в лес, запутался рогами за сучья, и лев схватил его. Как пришло погибать
оленю, он и говорит: «То-то глупый я! Про кого думал, что плохи и жидки, то спасали, а на кого радовался, от тех пропал».
— Ох уж эти мне затеи! — говорила она. — Ох уж эти выдумщики! Статочно ль дело по ночам в лодке кататься! Теперь и в поле-то опасно, для того что росистые ночи пошли, а они вдруг на воду… Разум-от где?.. Не диви молодым, пожилые-то что? Вода ведь теперь холодна, давно уж
олень копытом в ней ступил. Долго ль себя остудить да нажить лихоманку. Гляди-ка, какая
стала — в лице ни кровинки. Самовар поскорее поставлю, липового цвету заварю. Напейся на ночь-то.
И ему ясно
стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, а просто такой же комар или такой же фазан или
олень, как и те, которые живут теперь вокруг него».
Оленин лежит в первобытном лесу, в логове
оленя. «И вдруг на него нашло такое странное чувство безграничного счастья и любви ко всему, что он по старой детской привычке
стал креститься и благодарить кого-то».
Вдруг в кустах, как раз против нашей лодки, раздался сильный шум. Таинственное животное, все время следившее за нами, бросилось в чащу. Испугалось ли оно, увидев людей, или почуяло
оленя, не знаю. Изюбр шарахнулся из воды, и в это время Чжан-Бао спустил курок ружья. Грохот выстрела покрыл все другие звуки, и сквозь отголосок эха мы все трое ясно услышали тоскливый крик
оленя, чей-то яростный храп и удаляющийся треск сучьев. С песчаной отмели сорвались кулички и с жалобным писком
стали летать над протокой.
Между тем дедушка Магомет поднял заздравный кубок в честь моего отца и
стал славить его по старому кавказскому обычаю. Он сравнивал его силу с силой горного орла Дагестана, его смелость — со смелостью ангела-меченосца, его красоту и породу — с красотою горного
оленя, царя гор.
На третий день к вечеру и этот путь прекратился: снега
стали рыхлее, и мы заменили нескладных
оленей собаками — такие серенькие, мохнатые и востроухие, как волчки, и по-волчьи почти и тявкают.