Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой
стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то
и есть этот чиновник.
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе не
будет времени думать об этом.
И как можно
и с какой
стати себя обременять этакими обещаниями?
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не
станет печь топить…
Скажу я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне
поют: «Трудись...
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут
статья особая,
Не скука тут — война!
И сам,
и люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как
выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно
быть, богатырь».
— Коли всем миром велено:
«Бей!» —
стало,
есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого
и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все
стали в ряд почтительно
Поодаль от господ…
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали, как отрезали:
«У нас такой не водится,
А
есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут
быть,
Которая-то барыня
(Должно
быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми
и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка
стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
Оно
и правда: можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая
статья.
Да
быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли мир
(Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу
и я — покорствую,
А только что от должности
Увольте вы меня...
Доволен Клим. Нашел-таки
По нраву должность! Бегает,
Чудит, во все мешается,
Пить даже меньше
стал!
Бабенка
есть тут бойкая,
Орефьевна, кума ему,
Так с ней Климаха барина
Дурачит заодно.
Лафа бабенкам! бегают
На барский двор с полотнами,
С грибами, с земляникою:
Все покупают барыни,
И кормят,
и поят!
Стародум. А! Сколь великой душе надобно
быть в государе, чтоб
стать на стезю истины
и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных!
И во-первых, толпа скаредных льстецов…
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний
был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К
статью ли, покойник-свет
и руками
и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов,
и не
будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Вышел вперед белокурый малый
и стал перед градоначальником. Губы его подергивались, словно хотели сложиться в улыбку, но лицо
было бледно, как полотно,
и зубы тряслись.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху
и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде
была; стояла,
и хмельная улыбка бродила по лицу ее.
И стала им эта Домашка так люба, так люба, что
и сказать невозможно.
Муж ее, Дмитрий Прокофьев, занимался ямщиной
и был тоже под
стать жене: молод, крепок, красив.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг
стали вращаться
и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь
и вкось, встали на свои места
и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились
и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде
и в помине не
было,
и начали раздуваться
и свидетельствовать о нетерпении.
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми,
и покаяние его
было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете
и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу,
и чем дальше макал, тем больше
становилось оно ядовитым.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника
стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству
и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать
и выжидать, что
будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то
есть приступил к дознанию,
и в то же время всем
и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ
и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то
есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали:
было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились
и стали ждать, что из этого выйдет.
Квартальные нравственно
и физически истерзались; вытянувшись
и затаивши дыхание, они
становились на линии, по которой он проходил,
и ждали, не
будет ли приказаний; но приказаний не
было.
Потом остановились на мысли, что
будет произведена повсеместная «выемка»,
и стали готовиться к ней: прятали книги, письма, лоскутки бумаги, деньги
и даже иконы — одним словом, все, в чем можно
было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с;
стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может
быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой
и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар
и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения
было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник
и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что
и исполнялось. К вечеру Ионки не
стало.
Стало быть, если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они дойдут
и до таких вопросов, как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них обязательным претерпение даже такого бедствия, как, например, краткое, но совершенно бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше рассказ"Органчик")?
— То-то! уж ты сделай милость, не издавай! Смотри, как за это прохвосту-то (так называли они Беневоленского) досталось!
Стало быть, коли опять за то же примешься, как бы
и тебе
и нам в ответ не попасть!
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не
стало ни жен, ни дев
и нечем
было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.
Смотрел бригадир с своего крылечка на это глуповское «бунтовское неистовство»
и думал: «Вот бы теперь горошком — раз-раз-раз —
и се не бе!!» [«
И се не бе» (церковно-славянск.) — «
и этого не
стало», «
и этого не
было».]
Солнышко-то
и само по себе так стояло, что должно
было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства,
стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы,
и солнышко заодно с нами.
Стало быть, остается неочищенным лишь вопрос об оловянных солдатиках; но
и его летописец не оставляет без разъяснения.
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век
и на закате дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"
и"неблагонадежных элементов".
Стал проповедовать, что собственность
есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники
будут лизать раскаленные сковороды
и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда
было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
Стало быть,
и в самом деле предстоит что-нибудь решительное, коль скоро, для принятия этого решительного, потребны такие приготовления?
Сие
есть истинное млеко градоначальниково,
и напитавшийся им тверд
будет в единомыслии
и станет ревниво
и строго содержать свое градоначальство.
Трудно
было дышать в зараженном воздухе;
стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума,
и для предотвращения зла, сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии
и послали во все места по рапорту.
Хотя главною целью похода
была Стрелецкая слобода, но Бородавкин хитрил. Он не пошел ни прямо, ни направо, ни налево, а
стал маневрировать. Глуповцы высыпали из домов на улицу
и громкими одобрениями поощряли эволюции искусного вождя.
Когда почва
была достаточно взрыхлена учтивым обращением
и народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой
стала на очередь потребность в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг
и товарищ Сперанского по семинарии.
— Вот
и ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной калеными угольями трапезовать
станешь, а я, Семен, тем временем на лоне Авраамлем почивать
буду.
Стало быть, все дело заключалось в недоразумении,
и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже
и до сего дня не могут разъяснить значение слова"академия", хотя его-то именно
и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Минуты этой задумчивости
были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не
будучи в силах оторвать глаза от его светлого, как
сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась в этом взоре,
и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Все это
были, однако ж, одни faз́ons de parler, [Разговоры (франц.).]
и, в сущности, виконт готов
был стать на сторону какого угодно убеждения или догмата, если имел в виду, что за это ему перепадет лишний четвертак.
Но словам этим не поверили
и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее
становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это
было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир
и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем
и сказал...
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях
и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно
станут ходить ко всенощной
и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.
— Погоди.
И ежели все люди"в раю"в песнях
и плясках время препровождать
будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать
станет?
и вспахавши сеять?
и посеявши жать?
и, собравши плоды, оными господ дворян
и прочих чинов людей довольствовать
и питать?
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове
был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то,
стало быть, это так
и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.]
и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Бога забыли, в посты скоромное
едят, нищих не оделяют; смотри, мол, скоро
и на солнышко прямо смотреть
станут!
Отписав таким образом, бригадир сел у окошечка
и стал поджидать, не послышится ли откуда:"ту-ру! ту-ру!"Но в то же время с гражданами
был приветлив
и обходителен, так что даже едва совсем не обворожил их своими ласками.
А глуповцы стояли на коленах
и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это время! Думают:
станут они теперь
есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на
есть мерзость
есть не заставили; не
станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь, который может умиротворить
и ту
и другую сторону.
Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов да слепенькая нищенка Маремьянушка."
И было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", — говорит летописец, который в этом случае явно
становится на сторону угнетенного Линкина.
Когда он
стал спрашивать, на каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь, а
будет который уж высечен,
и такого более суток отнюдь не держать, а выпущать домой на излечение".
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте
и сейте,
ешьте и пейте, заводите фабрики
и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я
и в этом препятствовать не
стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго
и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!
Стал бригадир считать звезды («очень он
был прост», — повторяет по этому случаю архивариус-летописец), но на первой же сотне сбился
и обратился за разъяснениями к денщику. Денщик отвечал, что звезд на небе видимо-невидимо.