Неточные совпадения
— C’est devenu tellement commun les écoles, [Школы
стали слишком
обычным делом,] — сказал Вронский. — Вы понимаете, не от этого, но так, я увлекся. Так сюда надо в больницу, — обратился он к Дарье Александровне, указывая на боковой выход из аллеи.
— Хотя невероятное
становится обычным в наши
дни.
Потом он задумывался, задумывался все глубже. Он чувствовал, что светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом
деле становилась долгом, что она мешалась со всею жизнью, входила в состав ее
обычных отправлений и начинала линять, терять радужные краски.
«Играющие» тогда уже
стало обычным словом, чуть ли не характеризующим сословие, цех, дающий, так сказать, право жительства в Москве. То и
дело полиции при арестах приходилось довольствоваться ответами на вопрос о роде занятий одним словом: «играющий».
Этот вопрос
стал центром в разыгравшемся столкновении. Прошло
дня два, о жалобе ничего не было слышно. Если бы она была, — Заруцкого прежде всего вызвал бы инспектор Рущевич для
обычного громового внушения, а может быть, даже прямо приказал бы уходить домой до решения совета. Мы ждали… Прошел
день совета… Признаков жалобы не было.
Хохол заметно изменился. У него осунулось лицо и отяжелели веки, опустившись на выпуклые глаза, полузакрывая их. Тонкая морщина легла на лице его от ноздрей к углам губ. Он
стал меньше говорить о вещах и
делах обычных, но все чаще вспыхивал и, впадая в хмельной и опьянявший всех восторг, говорил о будущем — о прекрасном, светлом празднике торжества свободы и разума.
Иногда
обычный репертуар
дня видоизменялся, и мы отправлялись смотреть парижские"редкости". Ездили в Jardin des plantes [Ботанический сад] и в Jardin d'acclimatation, [Зоологический сад] лазили на Вандомскую колонну, побывали в Musee Cluny и, наконец, посетили Луврский музей. Но тут случился новый казус: увидевши Венеру Милосскую, Захар Иваныч опять вклепался и
стал уверять, что видел ее в Кашине. Насилу мы его увели.
— Князь, — сказал Перстень, — должно быть, близко
стан; я чаю, за этим пригорком и огни будут видны. Дозволь, я пойду повысмотрю, что и как; мне это
дело обычное, довольно я их за Волгой встречал; а ты бы пока ребятам дал вздохнуть да осмотреться.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой
дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень,
стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Я слушал доктора и по своей всегдашней привычке подводил к нему свои
обычные мерки — материалист, идеалист, рубль, стадные инстинкты и т. п., но ни одна мерка не подходила даже приблизительно; и странное
дело, пока я только слушал и глядел на него, то он, как человек, был для меня совершенно ясен, но как только я начинал подводить к нему свои мерки, то при всей своей откровенности и простоте он
становился необыкновенно сложной, запутанной и непонятной натурой.
Скоро вся душа Елены загорелась жаждою деятельного добра, и жажда эта
стала на первый раз удовлетворяться
обычными делами милосердия, какие возможны были для Елены.
Все, что в нем было живого, здравого и сознательного, как-то не выливалось в
обычную форму, в которой он доселе сидел так хорошо, и, едва поднявшись, оседало опять на
дно его души, но оседало как-то беспорядочно, болезненно, совершенно не под
стать к стройности того чиновного механизма, в котором он был вставлен.
— Аль уж в самом
деле попрощаться с матушкой-то? — смеясь, молвила, обращаясь к подругам, головщица и, приняв степенный вид,
стала перед образами класть земные поклоны, творя вполголоса
обычную молитву прощения. Кончив ее, Марьюшка обратилась к матушке Виринее, чинно сотворила перед нею два уставные «метания», проговоривши вполголоса...
И все, с ноковыми [Ноковые матросы, работающие на самых концах рей.] впереди, разбежались по реям, держась одной рукой за приподнятые рейки, служащие вроде перил, словно по гладкому полу и, стоя, перегнувшись, на страшной высоте, над бездной моря,
стали делать свое
обычное матросское трудное
дело.
Что было потом, Дорушка и Дуня помнили смутно. Как они вышли от надзирательницы, как сменили рабочие передники на
обычные, «дневные», как долго стояли, крепко обнявшись и тихо всхлипывая в уголку коридора, прежде чем войти в рукодельную, — все это промелькнуло смутным сном в маленьких головках обеих девочек. Ясно представлялось только одно: счастье помогло избегнуть наказания Дорушке, да явилось сознание у Дуни, что с этого
дня маленькая великодушная Дорушка
стала ей дороже и ближе родной сестры.
Андрей Иванович уже пять
дней не ходил в мастерскую: у него отекли ноги, появилась одышка и
обычный кашель
стал сильнее.
У мамы
стало серьезное лицо с покорными светящимися глазами. «Команда» моя была в восторге от «подвига», на который я шел. Глаза Инны горели завистью. Маруся радовалась за меня, по-обычному не воспринимая опасных сторон
дела. У меня в душе был жутко-радостный подъем, было весело и необычно.
Молодой Суворов знал, что у его отца есть вкус. Понятно, что он не
стал противиться его просьбам и это важное в жизни каждого человека
дело завершил с
обычною своею решимостью и с быстротою.
Он принялся за свои
обычные занятия,
стал изредка посещать соседей и принимать их у себя. Кроме того, он весь отдался
делам хозяйственным.
Стали один за другим подниматься крестьяне, говорили
обычное: что никто на всех не
станет работать, как на себя, что заварят
дело — и сейчас же пойдут склоки, неполадки, бабы меж собой разругаются, и все подобное.
Входили молча, опасливо ступая ногами, и
становились, где пришлось — не на своем
обычном месте, где хотелось и где привычно стоять, как будто нехорошо и неуместно было в этот жуткий, тревожный
день придерживаться каких-то привычек, заботиться о каких-то удобствах.
Жизнь опять встала на
обычные рельсы. Опять оба, — и Марина и Темка, закрутились в кипучей работе, где исчезали
дни, опять аудитории сменялись лабораториями, бюро ячейки — факультетской комиссией. Во взаимных отношениях Марина и Темка
стали осторожнее и опытнее. Случившееся неожиданное осложнение больше не повторялось.
Князь Николай Андреевич сел на свое
обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и
стал расспрашивать о политических
делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.