Неточные совпадения
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
К
плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая
спустиласьС ее прелестного
плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина
Сквозь пар яснеет. Там поток
Засеребрился; там рожок
Пастуший будит селянина.
Вот утро: встали все давно,
Моей Татьяне всё равно.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов.
Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то
плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса,
с удивлением сказал...
Светло-русые, кудрявые волосы,
спускаясь с головы до
плеч, внушали смешное желание взглянуть, нет ли за спиною Диомидова белых крыльев.
Самгин решил выйти в сад, спрятаться там, подышать воздухом вечера;
спустился с лестницы, но дверь в сад оказалась запертой, он постоял пред нею и снова поднялся в комнату, — там пред зеркалом стояла Марина, держа в одной руке свечу, другою спуская
с плеча рубашку.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая
спускалась на цепи
с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к
плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Оба молчали, не зная, что сталось
с беседкой. А
с ней сталось вот что. Татьяна Марковна обещала Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке», и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее
с Верой Савелий, взяв человек пять мужиков,
с топорами,
спустился с обрыва, и они разнесли беседку часа в два, унеся
с собой бревна и доски на
плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали и щепы.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков
с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в чем была накануне и
с открытой головой,
с наброшенной на
плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все комнаты, коридор,
спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал
с пьедестала и двинулся, ни на кого и ни на что не глядя.
Райский вспомнил это печальное предание, и у него
плечи немного холодели от дрожи, когда он
спускался с обрыва, в чащу кустов.
Вместо ответа, Семеныч привлек к себе бойкую девушку и поцеловал прямо в губы. Марья вся дрожала, прижавшись к нему
плечом. Это был первый мужской поцелуй, горячим лучом ожививший ее завядшее девичье сердце. Она, впрочем, сейчас же опомнилась, помогла
спуститься дорогому гостю
с крутой лестницы и проводила до ворот. Машинист, разлакомившись легкой победой, хотел еще раз обнять ее, но Марья кокетливо увернулась и только погрозила пальцем.
Приехал любоваться Рублихой и сам горный секретарь Илья Федотыч.
Спустился в шахту, отломил на память кусок кварцу
с золотом и милостиво потрепал старого штейгера по
плечу.
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в лице и фигуре висело вниз
с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови
спускались от переносья вниз к вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых
плечах и впалой груди, как на вешалке.
Борк пожал
плечами, и через минуту сверху
спустилась Анна. Старая барыня надела стеклышки на нос и оглядела девушку
с ног до головы. Лозищане тоже взглянули на нее, и им показалось, что барыня должна быть довольна и испуганным лицом Анны, и глазами, в которых дрожали слезы, и крепкой фигурой, и тем, как она мяла рукой конец передника.
По обеим же сторонам колонны непрерывной цепью,
спускаясь и поднимаясь по балкам, шли егеря в высоких сапогах, полушубках и папахах,
с ружьями на
плечах и патронами на перевязи.
Шаль
спустилась с круглых
плеч женщины, и стало видно, что гладкие волосы её заплетены в толстую косу, и в конец косы вплетена чёрная лента.
Не знаю, что подействовало неприятнее — грубость Геза или этот его странный порыв. Пожав
плечами, я
спустился на берег и, значительно отойдя, обернулся, еще раз увидев высокие мачты «Бегущей по волнам»,
с уверенностью, что Гез или Браун, или оба они вместе, должны будут отнестись к моему намерению самым положительным образом.
Она очень выросла, её чёрные кудри
спустились до
плеч, тёмные глаза стали серьёзнее и больше, и — тоненькая, гибкая — она хорошо играла роль хозяйки в своей норе: собирала щепы на постройках, пробовала варить какие-то похлёбки и до полудня ходила
с подоткнутым подолом, вся испачканная сажей, мокрая, озабоченная.
Человек двадцать были уже в одних рубашках и
с чегенями в руках
спускались по правому борту в воду, которая под кормовым
плечом доходила им по грудь. Будущий дьякон был в числе этих бурлаков, хотя Савоська и уговаривал его остаться у поносных
с бабами. Но дьякону давно уже надоели остроты и шутки над ним бурлаков, и он скрепя сердце залез в воду вместе
с другими.
Вернется, бывало, вместе со стадом в избу — на дворе стужа смертная, вся она окоченела от холода, — ноги едва движутся; рубашонка забрызгана сверху донизу грязью и еле-еле держится на посиневших
плечах; есть хочется; чем бы скорее пообедать, закутаться да на печку, а тут как раз подвернется Домна, разгневанная каким-нибудь побочным обстоятельством, снова ушлет ее куда вздумается или, наконец, бросит ей в сердцах кусок хлеба, тогда как другие все,
спустившись с полатей, располагаются вокруг стола
с дымящимися щами и кашею.
Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди,
спустилась с одного
плеча, а
плечо было такое белое, вкусное.
На нем была рубаха, расстегнутая на груди, и высокие сапоги со шпорами, и
с плеч спускался черный плащ, тащившийся по земле, как шлейф.
Задумалась Дуня.
Спустилась с ее
плеч сорочка, обнажилась белоснежная грудь. Стыдливо взглянула она и торопливо закрылась.
Аллея кончалась калиточкой. За нею по косогору
спускалась к реке узкая тропинка. Наташа неожиданно положила руки на
плечи Веры и вместе
с нею быстро побежала под гору.
Вышли на террасу.
С горы по дороге
спускался высокий молодой офицер
с лентою патронов через
плечо, в очень высоких сапогах со шпорами… В руке у него была винтовка, из-за пояса торчали две деревянные ручки ручных гранат. На горе, на оранжевом фоне заходившего солнца, чернела казенная двуколка и еще две фигуры
с винтовками.
Эта гадина, молодая, длинноволосая, смуглая,
с черными глазами и
с жирными губами, бесстыдная и наглая, оскалила свои белые, как снег, зубы и улыбалась, как будто хотела сказать: «Поглядите, какая я наглая, какая красивая!» Шелк и парча красивыми складками
спускались с ее
плеч, но красота не хотела прятаться под одеждой, а, как молодая зелень из весенней почвы, жадно пробивалась сквозь складки.
И так сладостно помнится: косим
с работниками и поденными мужиками лощину. Медленно
спускаемся по откосу один за другим в запахе луговой травы, коса жвыкает, сзади у пояса позвякивает в бруснице брусок, спереди и сзади шипят соседние косы. Потом, внизу, резкий запах срезаемой резики и осоки, из-под сапог выступает ржавая вода. И, закинув косы на
плечи,
с ощущаемой на спине мокрой рубахой, гуськом поднимаемся вверх.
Из него приподнялась женщина, одетая в одну белую рубашку
с высоким воротом и длинными рукавами. Черные как смоль волосы, заплетенные в густую косу,
спускались через левое
плечо на высокую грудь, колыхавшуюся под холстиной, казалось, от прерывистого дыхания. Лицо ее,
с правильными, красивыми чертами, было снежной белизны, и на нем рельефно выдавались черные дугой брови, длинные ресницы, раздувающиеся ноздри и губы, — красные, кровавые губы. Глаза были закрыты.
Мы застаем ее полулежащею на канапе в ее будуаре,
с обвязанной ярко-красным шелковым шарфом головой. Шарф закрывал лоб до бровей и крепким узлом был завязан на затылке, а концы его
спускались на правое
плечо, вместе
с полураспущенною косою.
Длинная горностаевая мантия волной
спускалась с его
плеч, а от серебряной бороды и седых локонов пахло дорогими духами.
Но, уже помолившись Богу и укладываясь спать, Настя долго сидела на кровати и размышляла. Худенькая спина ее,
с острыми лопатками и отчетливыми звеньями хребта, сильно горбилась; грязная рубашка
спустилась с острого
плеча; обняв руками колени и покачиваясь, похожая на черную сердитую птицу, застигнутую в поле морозом, она смотрела вперед своими немигающими глазами, простыми и загадочными, как глаза зверя. И
с задумчивым упрямством прошептала...