Неточные совпадения
Я
возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился на постель и заснул
сном Наполеона после Ватерлоо.
Но не теперь. Хоть я сердечно
Люблю героя моего,
Хоть
возвращусь к нему, конечно,
Но мне теперь не до него.
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь.
Перу старинной нет охоты
Марать летучие листы;
Другие, хладные мечты,
Другие, строгие заботы
И в шуме света и в тиши
Тревожат
сон моей души.
Сна как не бывало. На биваке поднялся шум. Голоса людей смешивались с лаем собак. Каждый старался рассказать, что он видел. Загурский говорил, что видел кабана, а Туртыгин спорил и доказывал, что это был медведь. Собаки отбегали от костра, лаяли, но тотчас же
возвращались обратно. Только перед рассветом они немного успокоились.
Мы переехали в Москву. Пиры шли за пирами…
Возвратившись раз поздно ночью домой, мне приходилось идти задними комнатами. Катерина отворила мне дверь. Видно было, что она только что оставила постель, щеки ее разгорелись ото
сна; на ней была наброшена шаль; едва подвязанная густая коса готова была упасть тяжелой волной… Дело было на рассвете. Она взглянула на меня и, улыбаясь, сказала...
Евгения Петровна тихо прошла со свечою по задним комнатам. В другой маленькой детской спала крепким
сном мамка, а далее, закинув голову на спинку дивана, похрапывала полнокровная горничная. Хозяйка тем же осторожным шагом
возвратилась в спальню. Вязмитинов еще не
возвращался. В зале стучал медленно раскачивающийся маятник стенных часов.
Абрамовна вышла из его комнаты с белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов.
Возвращаясь с новым льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому
сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
Некоторые из товарок пытались даже расшевелить ее. Давали читать романы, рассказывали соблазнительные истории; но никакой соблазн не проникал сквозь кирасу, покрывавшую ее грудь. Она слишком была занята своими обязанностями, чтобы дать волю воображению. Вставала рано; отправлялась на дежурство и вечером
возвращалась в каморку хотя и достаточно бодрая, но без иных мыслей, кроме мысли о
сне.
Заснув крепким
сном, он проснулся под вечер; в жарком воздухе комнаты таял, пройдя сквозь ставень, красный луч солнца, в саду устало перекликались бабы, мычало стадо,
возвращаясь с поля, кудахтали куры и пугливо кричали галчата.
И, таким образом, получив для страшных
снов прочную реальную основу, я с горестью убеждаюсь, что прежние веселые
сны не
возвратятся ко мне, по малой мере, до тех пор, пока не
возвратится порождавшее их крепостное право.
Я
возвращаюсь в свой нумер усталый, ошеломленный, полупьяный, нераздетый бросаюсь в постель и засыпаю тяжелым
сном.
— Как! — вскричал Рославлев, — так я был на кладбище?.. Я видел это не во
сне?.. Ну что же? говори, говори!.. — продолжал он, вскочив с постели; бледные щеки его вспыхнули, глаза сверкали; казалось, все силы его
возвратились.
Работал Персиков без особого жара в куриной области, да оно и понятно, — вся его голова была полна другим — основным и важным — тем, от чего оторвала его куриная катастрофа, т. е. от красного луча. Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у
сна и еды, порою не
возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института, Персиков ночи напролет возился у камеры и микроскопа.
Мы утаптываем яму, набрасываем на нее щебню и, гордые, счастливые, никем не замеченные,
возвращаемся домой, ложимся в наши постели и спим еще часок-другой — и каким легким и блаженным
сном!
Я только что
возвратился с одного кляузного следствия и спал крепким
сном. Вдруг меня разбудили. «Пожалуйте, говорят, к губернатору». — «Что еще такое?» — подумал я почти с бешенством, но делать было нечего: встал. В передней меня действительно дожидался жандарм.
Я
возвратился в гостиницу, но, узнав мой голос, хозяин захлопнул дверь. Ночь я провел на одной из зеленых скамеечек между тополями. Спать мне было тепло, и во
сне я видел славу. Но холодный утренник и ощущение голода разбудили меня довольно рано.
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде на луне или на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во
сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не
возвращусь, то, смотря с земли на луну, — было бы мне всё равно или нет?
Алеша
возвратился в дом и весь вечер просидел один в классных комнатах, между тем как на другой половине часу до одиннадцатого пробыли гости. Прежде, нежели они разъехались, Алеша пошел в нижний этаж, в спальню, разделся, лег в постель и потушил огонь. Долго не мог он заснуть. Наконец
сон его преодолел, и он только что успел во
сне разговориться с Чернушкой, как, к сожалению, пробужден был шумом разъезжающихся гостей.
О, какой это был
сон! Какой тяжелый, ужасный… Деревянная балюстрада стояла на своем месте. В лунном свете лицо императора улыбалось с портрета. Все было прежним — белые стены, парадные портреты, позолота массивных рам… Впору было бы успокоиться и
возвращаться в дортуар, однако новое необычное явление приковывало к себе мое внимание.
Возвратившись на бивак, я еще раз подбросил дров в огонь и, завернувшись в одеяло, лег около костра и тотчас все покончил глубоким
сном.
Другой страх, пережитый мною, был вызван не менее ничтожным обстоятельством… Я
возвращался со свидания. Был час ночи — время, когда природа обыкновенно погружена в самый крепкий и самый сладкий, предутренний
сон. В этот же раз природа не спала и ночь нельзя было назвать тихой. Кричали коростели, перепелы, соловьи, кулички, трещали сверчки и медведки. Над травой носился легкий туман, и на небе мимо луны куда-то без оглядки бежали облака. Не спала природа, точно боялась проспать лучшие мгновения своей жизни.
Голова Филаретова скрывается. Попиков поворачивается на другой бок, закрывает глаза, но
сон уже больше не
возвращается к нему. Повалявшись еще с полчаса, он с чувством потягивается и выкуривает папиросу, потом медленно, чтобы растянуть время, один за другим выпивает три стакана молока…
Кто-то босиком, глухо стуча пятками, пробегает по террасе и хлопает дверью. Господский дом погружен в
сон. Окна черны, как сажа, глядят пасмурно, по-осеннему, и только в одном из них виден слабый, тусклый свет от ночника с розовым колпаком. Тут, где горит ночник, почивает молодая барыня Марья Сергеевна. Муж ее, Николай Алексеевич, уехал куда-то играть в карты и еще не
возвращался.
Минут через пять она еще раз повернулась, закрыла плотнее глаза, но
сон уже не
возвращался к ней.
А так как я, ходя к Капитону и
возвращаясь назад, изрядно устал, то меня одолел
сон, но и
сон этот был тоже исполнен тревоги: то я видел, что давно уже купил себе сказанное Капитоном поле, и живу уже в светлом доме, и близко меня журчит родник свежей воды, и бальзамный куст мне точит аромат, и ветвистая пальма меня отеняет.
— Удивительно! удивительно! Я все это вижу, как во
сне! — говорила баронесса,
возвращаясь с своим семейством и Гликом домой в придворной, богатой карете и кивая важно народу, который скидал перед каретою шапки за четверть версты.
К полудню просыпается она в прекраснейшем настроении духа.
Сон благотворно повлиял на нее. Но вот, протерев глаза, она глядит на то место, где так недавно ворочался Вася, и обхватывавшее ее чувство радости сваливается с нее, как тяжелая пуля. Вася ушел, чтобы
возвратиться поздно ночью в нетрезвом виде, как
возвращался он вчера, третьего дня… всегда… Опять она будет мечтать, опять на лице его мелькнет омерзение.
Наступила ночь, а Костя не
возвращался. Дарья Николаевна провела эту ночь без
сна. Она разделась, но с открытыми, горящими бессильной злобой глазами, пролежала до раннего утра. Посланная ею Даша
возвратилась с докладом, что барина все нет. Салтыкова вскочила с постели, оделась и снова помчалась в дом «власть имущей в Москве особе». Она надеялась, что в приемные часы — это был и приемный день — ее пропустят, но надежды ее рушились в подъезде. Грозный швейцар загородил ей дорогу, произнеся вчерашнее...
Возвращаясь из мастерской, она, охваченная холодом пустой, неприютной комнаты, проворно ложилась в постель, пытаясь убить
сном скуку долгих, особенно зимних, вечеров.
Он кричал во
сне так страшно, что Федюшка, разбуженный этими криками, встал, приложил ухо к двери нумера, но, успокоенный наступившим затем молчанием,
возвратился на свой войлочек.
Совершенно успокоенная, радостная и довольная,
возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко
сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и
сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в прекрасном расположении духа.
Это объяснение, казалось ему, должно было удовлетворить не только его, но даже и Петра Ананьева; Фиме надо было, — чего же больше — такова логика безумно влюбленных людей. Часы бежали, а Петр Ананьев не
возвращался. Наступила ночь, и эта была, кажется, первая ночь для Кузьмы Терентьева, которую он провел без
сна.
Николай Герасимович просидел у Марифоски до поздней ночи.
Возвратившись домой, он заснул
сном счастливого, полного надежд, человека.
И, уже стараясь взволновать себя, вернуться к потерянным ощущениям страха и беспокойства, она стала припоминать и рассказывать, немного сочиняя, свои темные
сны, но страх не
возвращался, и чем глубже было спокойное внимание Юрия Михайловича, тем явно несообразнее, просто глупее становились убедительные
сны.
Восстав от послеобеденного
сна, отец Савелий прошелся, навестил городничего и
возвратился домой, когда для него на том же самом диване уже была постлана белая простыня и положены две большие подушки и легкое ситцевое одеяло.
Но
сон долго не
возвращался к Вадиму Петровичу. Он сидел в постели со сложенными на груди руками и мысленно задал себе несколько вопросов.