Неточные совпадения
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог,
отошел. Да и все они…
Солдаты — работают, а они смотрят…
Самгин встал, вышел из барака, пошел по тропе вдоль рельс,
отойдя версты полторы от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор
солдат, рассеянный по равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
Получив свои письма, Нехлюдов
отошел к деревянной лавке, на которой сидел, дожидаясь чего-то,
солдат с книжкой, и сел с ним рядом, пересматривая полученные письма.
— Это за две-то тысячи верст пришел киселя есть… прошу покорно! племянничек сыскался! Ни в жизнь не поверю. И именье, вишь, промотал… А коли ты промотал, так я-то чем причина? Он промотал, а я изволь с ним валандаться!
Отошлю я тебя в земский суд — там разберут, племянник ты или
солдат беглый.
— Я на то здесь поставлен… а велят, я и пущу, — ответил
солдат и
отошел в сторону.
Веткин
отошел в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и ударю Сливу по щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: „Стыдно тебе, старому человеку, играть в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели били
солдат“.
— Perforatio pectoris… [Прободение грудной полости.] Севастьян Середа, рядовой… какого полка?….. впрочем, не пишите: moritur. [Умирает.] Несите его, — сказал доктор,
отходя от
солдата, который, закатив глаза, хрипел уже………..
Первое ощущение, когда он очнулся, была кровь, которая текла по носу, и боль в голове, становившаяся гораздо слабее. «Это душа
отходит, — подумал он, — что будет там? Господи! приими дух мой с миром. Только одно странно, — рассуждал он, — что, умирая, я так ясно слышу шаги
солдат и звуки выстрелов».
Параша
отходит и издали кланяется. Вася подходят к воротам с
солдатом.
— Павленков
отошел, ваше благородие, — доложил
солдат.
Певцы вдруг замолкают. Меркулов долго дожидается, чтобы они опять запели; ему нравится неопределенная грусть и жалость к самому себе, которую всегда вызывают в нем печальные мотивы. Но
солдаты лежат молча на животах, головами друг к другу: должно быть, заунывная песня и на них навеяла молчаливую тоску. Меркулов глубоко вздыхает, долго скребет под шинелью зачесавшуюся грудь, сделав при этом страдальческое лицо, и медленно
отходит от певцов.
Чорта ударило в пот, и из-под свитки хвост у него так и забегал по земле, даже пыль поднялась на плотине. А
солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб идти далее, да в это время чертяка догадался, чем его взять.
Отошел себе шага на три и говорит...
Не знаю, догадался ли Гаврилов о настоящей причине этого эпизода. Я
отошел от угла, чтобы он не увидел устроенной арестантами лестницы, и продолжал надевать пальто на ходу.
Солдат оглядывался чутко и беспокойно. Гаврилов хотел было пнуть собаку ногой, но она отбежала так разумно и с таким видом своей правоты, что он не пошел за ней к ее куче мусора и только задумчиво несколько раз перевел свои глаза то на нее, то на меня…
С этими словами он упал на спину, и через пять минут, когда я, подходя к группе, образовавшейся подле него, спросил у
солдата: «чтò прапорщик?» мне отвечали: «
отходит».
«Что скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: „Надо связать его!..“ Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой да и
отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый
солдат Данило!
На Кавказе тогда война была. По дорогам ни днем, ни ночью не было проезда. Чуть кто из русских отъедет или
отойдет от крепости, татары или убьют, или уведут в горы. И было заведено, что два раза в неделю из крепости в крепость ходили провожатые
солдаты. Спереди и сзади идут
солдаты, а в средине едет народ.
Исправник позвал
солдат, велел связать и вести его на телегу. Когда его с связанными ногами взвалили на телегу, Аксенов перекрестился и заплакал. У Аксенова обобрали вещи и деньги,
отослали его в ближний город, в острог. Послали во Владимир узнать, какой человек был Аксенов, и все купцы и жители владимирские показали, что Аксенов смолоду пил и гулял, но был человек хороший. Тогда его стали судить. Судили его за то, что он убил рязанского купца и украл 20000 денег.
В толпе четырехсот здоровых
солдат и матросов пять больных не бросаются в глаза; ну, согнали вас на пароход, смешали со здоровыми, наскоро сосчитали, и в суматохе ничего дурного не заметили, а когда пароход
отошел, то и увидели: на палубе валяются параличные да чахоточные в последнем градусе…
Прежде всего он
солдат, он — русский, и все личные переживания, все личные волнения должны заглохнуть и
отойти на второй план, пока он не выполнит того, что должен выполнить в силу своего долга…
Оставив
солдат рассуждать о том, как татары ускакали, когда увидели гранату, и зачем они тут ездили, и много ли их еще в лесу есть, я
отошел с ротным командиром за несколько шагов и сел под деревом, ожидая разогревавшихся битков, которые он предложил мне.
—
Отойди! — сказал
солдат. —
Отойди, а не то…
На одной из следующих станций, когда
отходил шедший перед нами эшелон,
солдаты, на команду «по вагонам!», остались стоять.
Нарядный человечек
отошел несколько от палатки фельдмаршальской, стал на бугор, важно раскланялся шляпою на все стороны, вытянул шею и, приставив к одному из сверкающих глаз своих бумагу, сложенную в трубку, долго и пристально смотрел на Муннамегги.
Солдаты выглядывали сначала из палаток, как лягушки из воды, потом выползли из них и составили около него кружок.
— А ты чтò же думаешь? — вдруг приподнявшись из-за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький
солдат, которого называли ворона. — Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мòчи моей нет, — сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю; — вели в госпиталь
отослать; ломота одолела; а то всё одно отстанешь…
— Как куда?
Отсылаю под росписки! — вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. — И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе трудно
отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я прямо скажу, честь
солдата.
Ну видит
солдат — дело не так плохо: вся королева в своем виде, одни пятки золотые. Зря в корчме набрехали. Повеселел. Всех девушек
отослал, одну Дуню, самую из себя разлапушку, оставил.
Пьер видел, как француз избил русского
солдата за то, что тот
отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер-офицеру за побег русского
солдата и угрожал ему судом.
Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами
отходили от фельдфебеля.
Однако сестрица от койки не
отходит, вертится. Очень ей по ученой части интересно, как так
солдат то гладкий был, то вдруг рубец у него наливным алым перцем с исподу опять засиял. Как, мол, такое, Лушников, могло произойти?
— Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это чтò? — крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3-й роты на
солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. — Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы
отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…