Неточные совпадения
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная
картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Алексеев стал
ходить взад и вперед по комнате, потом остановился перед
картиной, которую видел тысячу раз прежде, взглянул мельком в окно, взял какую-то вещь
с этажерки, повертел в руках, посмотрел со всех сторон и положил опять, а там пошел опять
ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так
прошло минут десять.
Дня через три
картина бледнела, и в воображении теснится уже другая. Хотелось бы нарисовать хоровод, тут же пьяного старика и проезжую тройку. Опять дня два носится он
с картиной: она как живая у него. Он бы нарисовал мужика и баб, да тройку не сумеет: лошадей «не
проходили в классе».
А его резали ножом, голова у него горела. Он вскочил и
ходил с своей
картиной в голове по комнате, бросаясь почти в исступлении во все углы, не помня себя, не зная, что он делает. Он вышел к хозяйке, спросил,
ходил ли доктор, которому он поручил ее.
Мы
с Дерсу
прошли вдоль по хребту. Отсюда сверху было видно далеко во все стороны. На юге, в глубоком распадке, светлой змейкой извивалась какая-то река; на западе в синеве тумана высилась высокая гряда Сихотэ-Алиня; на севере тоже тянулись горные хребты; на восток они шли уступами, а дальше за ними виднелось темно-синее море.
Картина была величественная и суровая.
Покончивши
с портретною галереею родных и сестрицыных женихов, я считаю нужным возвратиться назад, чтобы дополнить изображение той обстановки, среди которой протекло мое детство в Малиновце. Там скучивалась крепостная масса, там жили соседи-помещики, и
с помощью этих двух факторов в результате получалось пресловутое пошехонское раздолье. Стало быть,
пройти их молчанием — значило бы пропустить именно то, что сообщало тон всей
картине.
Когда
проходишь по площади, то воображение рисует, как на ней шумит веселая ярмарка, раздаются голоса усковских цыган, торгующих лошадьми, как пахнет дегтем, навозом и копченою рыбой, как мычат коровы и визгливые звуки гармоник мешаются
с пьяными песнями; но мирная
картина рассеивается в дым, когда слышишь вдруг опостылевший звон цепей и глухие шаги арестантов и конвойных, идущих через площадь в тюрьму.
Максим Яценко заслушался грустного напева. В его воображении, вызванная чудесным мотивом, удивительно сливающимся
с содержанием песни, всплыла эта
картина, будто освещенная меланхолическим отблеском заката. В мирных полях, на горе, беззвучно наклоняясь над нивами, виднеются фигуры жнецов. А внизу бесшумно
проходят отряды один за другим, сливаясь
с вечерними тенями долины.
Дядя, как скоро садился сам за свою
картину, усаживал и меня рисовать на другом столе; но учение сначала не имело никакого успеха, потому что я беспрестанно вскакивал, чтоб посмотреть, как рисует дядя; а когда он запретил мне
сходить с места, то я таращил свои глаза на него или влезал на стул, надеясь хоть что-нибудь увидеть.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер.
Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою.
Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
Улыбка внезапно
сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро,
с настойчивым выражением зашевелились губы, и вдруг опять улыбка — шаловливая и насмешливая. Вот покачала головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про меня?» — робко подумал Ромашов. Чем-то тихим, чистым, беспечно-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой, давно знакомой
картине. «Шурочка!» — прошептал Ромашов нежно.
Проходя мимо огромных домов, в бельэтажах которых при вечернем освещении через зеркальные стекла виднелись цветы, люстры, канделябры, огромные
картины в золотых рамах, он невольно приостанавливался и
с озлобленной завистью думал: «Как здесь хорошо, и живут же какие-нибудь болваны-счастливцы!» То же действие производили на него экипажи, трехтысячные шубы и, наконец, служащий, мундирный Петербург.
С этою целью он отправился вечером в клуб, это надежнейшее и вернейшее горнило, в котором проверяются и крепнут всевозможные помпадурские убеждения. Обычная
картина высшего провинциального увеселительного учреждения представилась глазам его. Кухонный чад, смешанный
с табачным дымом, облаками
ходил по комнатам; помещики сидели за карточными столами; в столовой предводитель одолевал ростбиф; издали доносилось щелканье биллиардных шаров; стряпчий стоял у буфета и, как он выражался, принимал внутрь.
В
картине этой было что-то похожее на летний вечер в саду, когда нет ветру, когда пруд стелется, как металлическое зеркало, золотое от солнца, небольшая деревенька видна вдали, между деревьев, роса поднимается, стадо идет домой
с своим перемешанным хором крика, топанья, мычанья… и вы готовы от всего сердца присягнуть, что ничего лучшего не желали бы во всю жизнь… и как хорошо, что вечер этот
пройдет через час, то есть сменится вовремя ночью, чтоб не потерять своей репутации, чтоб заставить жалеть о себе прежде, нежели надоест.
Эту живую
картину я потом реализовал в своих мистификациях Пепке, а по утрам нарочно
проходил мимо дачи
с качелями, чтобы хотя издали полюбоваться чудной девушкой в белом платье.
Захар веселел
с каждым новым глотком.
Прошел какой-нибудь получас
с тех пор, как ушли женщины, но времени этого было достаточно ему, чтобы спеть несколько дюжин самых разнообразнейших песен. Песни эти, правда, редко кончались и становились нескладнее; но зато голос певца раздавался все звончее и размашистее. Изредка прерывался он, когда нужно было вставить в светец новую лучину. Он совсем уже как будто запамятовал происшествие ночи; самые приятные
картины рисовались в его воображении…
Она все смотрела на пейзаж
с грустною улыбкой, и то, что другие не находили в нем ничего особенного, волновало ее; потом она начала снова
ходить по залам и осматривать
картины, хотела понять их, и уже ей не казалось, что на выставке много одинаковых
картин.
Они
проходят по террасе в дверь отеля, точно люди
с картин Гогарта: [Гогарт Вильям (1697–1764) — английский художник, в
картинах которого проявились острая наблюдательность, тонкое понимание натуры и склонность к сатире.] некрасивые, печальные, смешные и чужие всему под этим солнцем, — кажется, что всё меркнет и тускнеет при виде их.
И вот теперь приходится опять об нем вспоминать, потому что провозглашатели"средостений"и"оздоровлений"почти силком ставят его на очередь. И вновь перед глазами моими, одна за другой, встают
картины моей молодости,
картины, в которых контингент действующих лиц в значительной мере наполнялся куроцапами. То было время крепостного права, когда мы
с вами, молодые, здоровые и довольные,
ходили рука в руку по аллеям парка и трепетно прислушивались к щелканью соловья…
Порой ему казалось, что он
сходит с ума от пьянства, — вот почему лезет ему в голову это страшное. Усилием воли он гасил эту
картину, но, лишь только оставался один и был не очень пьян, — снова наполнялся бредом, вновь изнемогал под тяжестью его. Желание свободы все росло и крепло в нем. Но вырваться из пут своего богатства он не мог.
Дни проводил я в этой тишине, в церковных сумерках, а в длинные вечера играл на бильярде или
ходил в театр на галерею в своей новой триковой паре, которую я купил себе на заработанные деньги. У Ажогиных уже начались спектакли и концерты; декорации писал теперь один Редька. Он рассказывал мне содержание пьес и живых
картин, какие ему приходилось видеть у Ажогиных, и я слушал его
с завистью. Меня сильно тянуло на репетиции, но идти к Ажогиным я не решался.
Три приемные комнаты, через которые
проходил Бегушев, представляли в себе как-то слишком много золота: золото в обоях, широкие золотые рамы на
картинах, золото на лампах и на держащих их неуклюжих рыцарях; потолки пестрели тяжелою лепною работою; ковры и салфетки, покрывавшие столы, были
с крупными, затейливыми узорами; драпировки на окнах и дверях ярких цветов…
Ходил Саша тайно от Линочки и в церковь, где была
картина, и нашел, что сестра права: какое-то сходство существовало; но он не долго думал над этим, порешив
с прямолинейностью чистого ребенка: «Все матери святые».
Он не был у нас, но Мане, должно быть, было что-нибудь передано, сказано или уж я не знаю, что такое, но только она вчера первый раз спросила про ту
картину, которую он подарил ей; вытирала ее, переставляла
с места на место и потом целый послеобед
ходила по зале, а ночь не спала и теперь вот что: подайте ей Истомина!
Он старался придумать способ к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так
прошел час,
прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие — женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали
картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем
с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Нелепые
картины рисовались мне. Вот солдата начинает трясти. Сперва он
ходит, рассказывает про Керенского и фронт, потом становится все тише. Ему уже не до Керенского. Солдат лежит на ситцевой подушке и бредит. У него — 40. Вся деревня навещает солдата. А затем солдат лежит на столе под образами
с заострившимся носом.
И видя, что я, не
сходя с места, сделал отрицательное движение головой, он сам пошел рыться в куче старых холстов, поставленных в углу. Потом надел на лампу рефлектор, поставил мою неоконченную
картину на мольберт и осветил ее. Он долго молчал.
Зачем же точно неведомый голос нашептывает мне их на ухо, зачем, когда я просыпаюсь ночью, передо мною в темноте
проходят знакомые
картины и образы, и зачем, когда является один бледный образ, лицо мое пылает, и руки сжимаются, и ужас и ярость захватывают дыхание, как в тот день, когда я стоял лицом к лицу
с своим смертельным врагом?
Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате
с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят,
ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых
картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своею пошлостью.
Наконец, для полноты
картины, Петрушка, следуя любимому своему обыкновению
ходить всегда в неглиже, по-домашнему, был и теперь босиком. Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, по-видимому, остался доволен. Ливрея, очевидно, была взята напрокат для какого-то торжественного случая. Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел
с каким-то странным ожиданием на барина и
с необыкновенным любопытством следил за всяким движением его, что крайне смущало господина Голядкина.
И я сижу перед своей
картиной, и на меня она действует. Смотришь и не можешь оторваться, чувствуешь за эту измученную фигуру. Иногда мне даже слышатся удары молота… Я от него
сойду с ума. Нужно его завесить.
Публика
проходит мимо бесстрастно или
с неприятной гримасой; дамы — те только скажут: «ah, comme il est laid, се глухарь» [Ах, как он уродлив, этот глухарь (фр.).], и проплывут к следующей
картине, к «девочке
с кошкой», смотря на которую, скажут: «очень, очень мило» или что-нибудь подобное.
Что касается Бельтова, то он, наверное, сочинял что-нибудь, да еще, кроме того, артистом был,
ходил в Эрмитаж и сидел за мольбертом, обдумывал большую
картину встречи Бирона, едущего из Сибири,
с Минихом, едущим в Сибирь…
Еще потемневший облик, облекающий старые
картины, не весь
сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался
с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании.
У тех и у других были свои кавалеры; у первых почтительные и важные, у вторых услужливые и порой неловкие!.. в середине же теснился кружок людей не светских, не знакомых ни
с теми, ни
с другими, — кружок зрителей. Купцы и простой народ
проходили другими дверями. — Это была миньятюрная
картина всего петербургского общества.
Иосаф робко
прошел по темной зале
с двумя просветами и в гостиной, слабо освещенной столовой лампой, он увидел на стенах огромные, масляной краски,
картины в золотых рамках, на которых чернели надписи: Мурильо [Мурильо Бартоломе Эстебан (1618—1682) — выдающийся испанский художник...
Сходите, гг. эксперты, осмотрите мою квартиру, — это будет для вас интересно. В левом верхнем ящике письменного стола вы найдете подробный каталог книг,
картин и безделушек; там же вы найдете ключи от шкапов. Вы сами — люди науки, и я верю, что вы
с должным уважением и аккуратностью отнесетесь к моим вещам. Также прошу вас следить, чтобы не коптили лампы. Нет ничего ужаснее этой копоти: она забирается всюду, и потом стоит большого труда удалить ее.
Ничего здесь нет для ума и для сердца: ни гимназии, ни библиотеки, ни театра, ни живых
картин, ни концертов, ни лекций
с волшебным фонарем. Самые плохие бродячие цирки и масленичные балаганы обегают этот город, и даже невзыскательный петрушка
проходил через него последний раз шесть лет тому назад, о чем до сих пор жители вспоминают
с умилением.
— Здесь сионская горница, — сказала Марья Ивановна. — Такая же, в какой некогда собраны были апостолы, когда
сошел на них дух святый. И здесь увидишь то же самое. Смотри, — продолжала она, подходя
с Дуней к
картине «Излияние благодати».
Из белой залы
прошли в гостиную… Ноги девочек теперь утонули в пушистых коврах… Всюду встречались им на пути уютные уголки из мягкой мебели
с крошечными столиками
с инкрустациями… Всюду бра, тумбочки
с лампами, фигурами из массивной бронзы, всюду ширмочки, безделушки, пуфы, всевозможные драгоценные ненужности и бесчисленные
картины в дорогих рамах на стенах…
Как автор романа, я не погрешил против субъективнойправды. Через все это
проходил его герой. Через все это
проходил и я. В романе — это монография, интимная история одного лица, род «Ученических годов Вильгельма Мейстера», разумеется
с соответствующими изменениями! Ведь и у олимпийца Гете в этой первой половине романа нет полной объективной
картины, даже и многих уголков немецкой жизни, которая захватывала Мейстера только
с известных своих сторон.
Спорить
с ними Станицына не могла. Пьеса
прошла перед ней точно ряд туманных
картин.
Из передней, где Тася сняла свое меховое пальтецо, она
прошла в гостиную
с двумя арками, сквозь которые виднелась большая столовая. Стол накрыт был к завтраку, приборов на шестнадцать. Гостиная
с триповой мебелью, ковром, лампой,
картинами и столовая
с ее простором и иностранной чистотой нравились Тасе. Пирожков говорил ей, что живет совершенно, как в Швейцарии, в каком-нибудь"пансионе", завтракает и обедает за табльдотом, в обществе иностранцев, очень доволен кухней.
Прошло три минуты, и в гостиную бесшумно вошла большая старуха в черном и
с повязанной щекой. Она поклонилась мне и подняла сторы. Тотчас же, охваченные ярким светом, ожили на
картине крысы и вода, проснулась Тараканова, зажмурились мрачные старики-кресла.
На станциях все были новые, необычные
картины. Везде был праздник очнувшегося раба, почувствовавшего себя полноценным человеком. На станции Зима мы
сошли пообедать. В зале I–II класса сидели за столом ремонтные рабочие
с грубыми, мозолистыми руками. Они обедали, пили водку. Все стулья были заняты. Рабочие украдкою следили смеющимися глазами, как мы оглядывали зал, ища свободных стульев.
— Значит, на вашу долю придется пятнадцать. Разве это деньги? Мы
с вами еще не жили, нам хочется жить. На сколько нам их хватит? А между тем, жизнь манит своими соблазнами. Ими пользуются другие под нашим носом. Почему же не мы? Деньги эти
пройдут быстро, наступит безденежье, и
картина окажется верна.
То казалось ему, что, вернувшись и войдя в жилище Ирены, он найдет ее мертвой. Живо неслась в его воображении
картина: эта красавица-женщина, лежащая в гробу со сжатыми, побелевшими губами,
с которых еще не успела
сойти та презрительная усмешка, которую он видел на них несколько часов тому назад,
с крестообразно сложенными руками.