Неточные совпадения
Дубельт — лицо оригинальное, он, наверно, умнее всего Третьего и всех трех отделений
собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу — явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой
груди, прежде чем голубой мундир победил или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив.
Казалось, она была частью его самого; звуки, которые она издавала, лились будто из
собственной его согретой и разнеженной
груди, и каждый изгиб его чувства, каждый оттенок его скорби тотчас же дрожал в чудесной дудке, тихо срывался с нее и звучно несся вслед за другими, среди чутко слушавшего вечера.
А впрочем, знаете ли, и меня начинает уж утомлять мое
собственное озлобление; я чувствую, что в
груди у меня делается что-то неладное: то будто удушье схватит, то начнет что-то покалывать, словно буравом сверлит… Как вы думаете, доживу ли я до лета или же, вместе с зимними оковами реки Крутогорки, тронется, почуяв весеннее тепло, и душа моя?.."
В тот самый день, как пришел к нему капитан, он целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов
собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая
грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом.
Я слышал, как Фаинушка всхлипывала от боли, силясь не отставать, как"наш
собственный корреспондент"задыхался, неся в
груди зачатки смертельного недуга, как меняло, дойдя до экстаза, восклицал: накатил, сударь, накатил!
Генерал опять затопал, закричал и кричал долго что-то такое, в чем было немало добрых и жалких слов насчет спокойствия моих родителей и моего
собственного будущего, и затем вдруг, — представьте вы себе мое вящее удивление, — вслед за сими словами непостижимый генерал вдруг перекрестил меня крестом со лба на
грудь, быстро повернулся на каблуках и направился к двери.
Причитание, готовое уже вырваться из
груди ее, мгновенно замерло; она как словно забыла вдруг свое
собственное горе, поспешно отерла слезы и бросилась подсоблять старику, который, по-видимому, не терял надежды возвратить дочь к жизни.
Служи ему
собственным лицом, а не чрез посредство наемников; не процветай особо, но совместно с твоими соотечественниками, не утопай в бездельничестве и равнодушии, но стой
грудью за други своя, жертвуй своими интересами, своею личностью, самоотвергайся!
— Да ведь это, позвольте вам доложить, сударыня, ведь и ребенок тоже от чего-нибудь тоже бывает, а не так же. Нешто теперь, по хозяевам столько лет живши и на эдакую женскую жизнь по купечеству глядючи, мы тоже не понимаем? Песня поется: «без мила дружка обуяла грусть-тоска», и эта тоска, доложу вам, Катерина Ильвовна,
собственному моему сердцу столь, могу сказать, чувствительна, что вот взял бы я его вырезал булатным ножом из моей
груди и бросил бы к вашим ножкам. И легче, сто раз легче бы мне тогда было…
Катерина Львовна вдруг побледнела,
собственный ребенок у нее впервые повернулся под сердцем, и в
груди у нее потянуло холодом. Постояла она среди комнаты и вышла, потирая стынущие руки.
Буланин вдруг почувствовал странный, раздражающий холод в
груди, и кисти его рук, мгновенно похолодев, сделались влажными и слабыми. Ему представилось, что на его
собственное лицо наложили мягкую подушку и что он задыхается под ней.
— Это гретые тарелки-с, раскаленные-с! — говорил он чуть не в восторге, накладывая разгоряченную и обернутую в салфетку тарелку на больную
грудь Вельчанинова. — Других припарок нет-с, и доставать долго-с, а тарелки, честью клянусь вам-с, даже и всего лучше будут-с; испытано на Петре Кузьмиче-с,
собственными глазами и руками-с. Умереть ведь можно-с. Пейте чай, глотайте, — нужды нет, что обожжетесь; жизнь дороже… щегольства-с…
Впрочем, из этого следует, что бабе было холодно, что болела у нее слабая
грудь, а наконец и то, что ее беспокоило состояние
собственного ребенка — чувство весьма обыкновенное, понятное каждому.
Скоро он уехал; и когда он садился в свой дешевый тарантас и кашлял, то даже по выражению его длинной худой спины видно было, что он уже не помнил ни об Осипе, ни о старосте, ни о жуковских недоимках, а думал о чем-то своем
собственном. Не успел он отъехать и одну версту, как Антип Седельников уже выносил из избы Чикильдеевых самовар, а за ним шла бабка и кричала визгливо, напрягая
грудь...
Бледная, изможденная, вышла на крыльцо мать ребенка. Месяца два назад она родила, и теперь в дороге, несмотря на все трудности, на
собственные страдания, она с материнской неутомимостью и энергией отстаивала юную жизнь. И, по-видимому, старанья не оставались безуспешны: достаточно было прислушаться к звонкому, крепкому и настойчивому крику ребенка, чтобы получить представление о здоровой
груди и хороших легких.
— Я всё с тобой могу говорить, — стукнув себя в
грудь ладонью и вставая со стула, с сознанием
собственного достоинства заявил мельник: — Я — лицо в округе… Меня на сто вёрст кругом знают и уважают, а тебе вся цена восемнадцать рублей в месяц.
Певец чистой, идеальной женской любви, г. Тургенев так глубоко заглядывает в юную, девственную душу, так полно охватывает ее и с таким вдохновенным трепетом, с таким жаром любви рисует ее лучшие мгновения, что нам в его рассказе так и чуется — и колебание девственной
груди, и тихий вздох, и увлаженный взгляд, слышится каждое биение взволнованного сердца, и наше
собственное сердце млеет и замирает от томного чувства, и благодатные слезы не раз подступают к глазам, и из
груди рвется что-то такое, — как будто мы свиделись с старым другом после долгой разлуки или возвращаемся с чужбины к родимым местам.
Кунин теперь почти ненавидел отца Якова. Этот человек, его жалкая, карикатурная фигура, в длинной, помятой ризе, его бабье лицо, манера служить, образ жизни и канцелярская, застенчивая почтительность оскорбляли тот небольшой кусочек религиозного чувства, который оставался еще в
груди Кунина и тихо теплился наряду с другими нянюшкиными сказками. А холодность и невнимание, с которыми он встретил искреннее, горячее участие Кунина в его же
собственном деле, было трудно вынести самолюбию…
Врачи, насколько помню, дали приблизительно такое заключение: a) смерть произошла от малокровия, которое последовало за значительной потерей крови; потеря крови объясняется присутствием на правой стороне
груди зияющей раны; b) рану головы следует отнести к тяжким повреждениям, а рану
груди к безусловно смертельным; последнюю следует признать за непосредственную причину смерти; c) рана головы нанесена тупым орудием, а рана
груди — режущим, и притом, вероятно, обоюдоострым; d) все вышеописанные повреждения не могли быть нанесены
собственною рукою умершей и e) покушения на оскорбление женской чести, вероятно, не было.
— А тогда что же? Кто с вами? И что вы хотите делать? Сложить руки на
груди, вздыхать о погибшей революции и негодовать? Разводить курочек и поросяточек? Кто в такие эпохи не находит себе дела, тех история выбрасывает на задний двор. «Хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь, — да! Но еще больше льют свою
собственную. А благородные интеллигенты, «истинные» революционеры, только смотрят и негодуют!..
Он начал пятиться, но не прошел и двух аршин, как почувствовал, что его правая рука слабеет и отекает. Затем вскоре наступил момент, когда он услышал свой
собственный душу раздирающий крик и почувствовал острую боль в правом плече и влажную теплоту, разлившуюся вдруг по всей руке и по
груди… Затем он слышал голос Максима, понял выражение ужаса на лице прибежавшего следователя…
Рассказывали, — и если даже это неправда, то характерна самая возможность таких рассказов, — будто Линевич, обходя госпиталь, повесил георгиевский крест на
грудь тяжело раненному солдату, солдата же этого, как оказалось, пристрелил его
собственный ротный командир за отказ идти в атаку.
У меня на месте сердца сплошная рана в
груди. Во всю свою коротенькую двадцатипятилетнюю жизнь я не знала такого горя. Теперь чувствую ясно: в нем, в маленьком принце, вся моя жизнь, и без него мое
собственное существование немыслимо, невозможно…
Здесь он взял обеих девочек под мышки, вытряс на землю бывшее на дне плетушки сено, уложил на него детей, сел над ними на корточки, как наседка, и, подобрав их под
грудь, в течение всей короткой ночи согревал их животною теплотою
собственного тела и сам плакал… сладко плакал от счастья.
Здесь он взял обеих девочек подмышки, вытряс на землю бывшее на дне плетушки сено, уложил на него детей, сел над ними на корточки, как наседка, и, подобрав их под
грудь, в течение всей короткой ночи согревал их животною теплотою
собственного тела.