Неточные совпадения
Узнав об этом, новая партия успела во время прений о Флерове послать на извозчике своих обмундировать дворянина и из двух напоенных привезти одного в
собрание.
— А
знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на
собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог
знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не
знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах,
собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед
собранием, ибо давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел
знать, что скажет Бовдюг.
— Час тому назад я был в
собрании людей, которые тоже шевелятся, обнаруживают эдакое,
знаешь, тараканье беспокойство пред пожаром. Там была носатая дамища с фигурой извозчика и при этом — тайная советница, генеральша, да! Была дочь богатого винодела, кажется, что ли. И много других, все отличные люди, то есть действующие от лица масс. Им — денег надобно, на журнал. Марксистский.
День
собрания у патрона был неприятен, холодный ветер врывался в город с Ходынского поля, сеял запоздавшие клейкие снежинки, а вечером разыгралась вьюга. Клим чувствовал себя уставшим, нездоровым,
знал, что опаздывает, и сердито погонял извозчика, а тот, ослепляемый снегом, подпрыгивая на козлах, философски отмалчиваясь от понуканий седока, уговаривал лошадь...
Это было не очень приятно: он не стремился посмотреть, как работает законодательный орган Франции, не любил больших
собраний, не хотелось идти еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо
знает язык французов.
Самгин, видя, что этот человек прочно занял его место, — ушел; для того, чтоб покинуть
собрание, он — как ему казалось — всегда находил момент, который должен был вызвать в людях сожаление: вот уходит от нас человек, не сказавший главного, что он
знает.
Он опасался выступать в больших
собраниях, потому что видел: многие из людей владеют искусством эристики изощреннее его,
знают больше фактов, прочитали больше книг.
— Оно не подтвердило, потому что не входило и не может входить в рассмотрение самого дела, — сказал Селенин, щуря глаза. — Ты, верно, у тетушки остановился, — прибавил он, очевидно желая переменить разговор. — Я вчера
узнал от нее, что ты здесь. Графиня приглашала меня вместе с тобой присутствовать на
собрании приезжего проповедника, — улыбаясь губами, сказал Селенин.
— Да, господа, — заговорил князь, обращаясь ко всему
собранию и не глядя, впрочем, ни на кого в особенности, — вы
знаете, сегодня в театре Вержембицкую вызывать.
Когда он, бывало, приходил в нашу аудиторию или с деканом Чумаковым, или с Котельницким, который заведовал шкапом с надписью «Materia Medica», [Медицинское вещество (лат.).] неизвестно зачем проживавшим в математической аудитории, или с Рейсом, выписанным из Германии за то, что его дядя хорошо
знал химию, — с Рейсом, который, читая по-французски, называл светильню — baton de coton, [хлопчатобумажной палкой вместо: «cordon de coton» — хлопчатобумажным фитилем (фр.).] яд — рыбой (poisson [Яд — poison; рыба — poisson (фр.).]), а слово «молния» так несчастно произносил, что многие думали, что он бранится, — мы смотрели на них большими глазами, как на
собрание ископаемых, как на последних Абенсерагов, представителей иного времени, не столько близкого к нам, как к Тредьяковскому и Кострову, — времени, в котором читали Хераскова и Княжнина, времени доброго профессора Дильтея, у которого были две собачки: одна вечно лаявшая, другая никогда не лаявшая, за что он очень справедливо прозвал одну Баваркой, [Болтушкой (от фр. bavard).] а другую Пруденкой.
Губернатор Рыхлевский ехал из
собрания; в то время как его карета двинулась, какой-то кучер с небольшими санками, зазевавшись, попал между постромок двух коренных и двух передних лошадей. Из этого вышла минутная конфузия, не помешавшая Рыхлевскому преспокойно приехать домой. На другой день губернатор спросил полицмейстера,
знает ли он, чей кучер въехал ему в постромки и что его следует постращать.
— Ах, не говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно друг друга заметили; в театре, в
собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог
знает в какую даль, а что у нас под носом делается, не видим. Оттого иногда…
Не
знаю, чувствовал ли кто-нибудь, когда я очень активно участвовал в
собрании людей, до какой степени я далек, до какой степени чужд.
Никита Пустосвят, из левого раскола, однажды на
собрании подошел ко мне и сказал: «Если хочешь
знать истину, то пригласи меня к себе».
Мой интерес к
собраниям «Union pour la vérité» исчерпался, но я многое от них
узнал.
О последней так много писалось тогда и, вероятно, еще будет писаться в мемуарах современников, которые
знали только одну казовую сторону: исполнительные
собрания с участием знаменитостей, симфонические вечера, литературные собеседования, юбилеи писателей и артистов с крупными именами, о которых будут со временем писать… В связи с ними будут, конечно, упоминать и Литературно-художественный кружок, насчитывавший более 700 членов и 54 875 посещений в год.
Память у меня была хорошая, и я быстро усвоил механически два текста: польский и славяномалорусский, но
знал их просто по слуху, как
собрание звуков.
Едва ужасоносный молот испустил тупой свой звук и четверо несчастных
узнали свою участь, — слезы, рыдание, стон пронзили уши всего
собрания.
Англичане это
знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших
собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить: но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения.
Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я
знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии, напишу к сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из
собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
Нечаянный и быстрый отъезд Вихрова из
собрания остался далеко не незамеченным, и больше всех он поразил и почти испугал добродушного Кергеля, который нарочно сбегал в переднюю, чтобы
узнать, кто именно приходил за Вихровым, и когда ему сказали, что — m-lle Прыхина, он впал в крайнее недоумение.
«Завален работою, а в
собрание, однако, едет!» — подумала Клеопатра Петровна и от такого невнимания Вихрова даже заболела. Катишь Прыхина,
узнав об ее болезни, немедленно прискакала утешать ее, но Клеопатра Петровна и слушать ее не хотела: она рыдала, металась по постели и все выговаривала подруге...
— Непременно-с буду! — отвечал тот, в самом деле решившись непременно быть в
собрании. Об этом посещении Клеопатра Петровна весьма скоро, должно быть,
узнала от своей сыромасленицы, бывшей именно в этот день в Воздвиженском, потому что на другой же день после того прислала очень тревожную записку к m-lle Прыхиной, жившей опять в городе.
«Когда он с визитом приедет — там не
знают, но он будет непременно в следующее воскресенье в наше
собрание! Воображаю, как будет ему весело!..»
Ришелье заявился в
собрание «князей и владык мира сего» с самым смиренным видом; он всем кланялся, улыбался заискивающей улыбкой: но все отлично
знали пущенную в курятник лису и держали ухо востро.
Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать
знала, что они устраивают
собрания в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
В дверях стояло двое штатских — их
знали все офицеры в полку, так как они бывали на вечерах в
собрании: один — чиновник казначейства, а другой — брат судебного пристава, мелкий помещик, — оба очень приличные молодые люди.
У ворот
собрания уже стояли пароконные фаэтоны, но никто не
знал, откуда они взялись.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в
собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не
знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
— То американцы… Эк вы приравняли… Это дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не служить. Да и вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить? Куда мы годимся, когда мы только и
знаем — левой, правой, — а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб ели. Так-то, господин филозуф. Пойдем после ученья со мной в
собрание?
Когда же учение окончилось, они пошли с Веткиным в
собрание и вдвоем с ним выпили очень много водки. Ромашов, почти потеряв сознание, целовался с Веткиным, плакал у него на плече громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту и тоску жизни, и на то, что его никто не понимает, и на то, что его не любит «одна женщина», а кто она — этого никто никогда не
узнает; Веткин же хлопал рюмку за рюмкой и только время от времени говорил с презрительной жалостью...
Я
знала, что ему хотелось иметь полное
собрание сочинений Пушкина, в последнем издании, и я решила купить Пушкина.
Эта строго официальная речь Калиновича как громом оглушила все
собрание. Прохоров побледнел; члены не
знали, куда глаза направить. Губернатор первый нашелся...
Подхалюзин. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то — важнейшим манером. Зимой в Купеческое
собрание будем ездить-с. Вот и
знай наших-с! Польку станем танцевать.
— Осмелюсь сделать один вопрос, — мягко проговорил доселе молчавший и особенно чинно сидевший хромой учитель, — я желал бы
знать, составляем ли мы здесь, теперь, какое-нибудь заседание или просто мы
собрание обыкновенных смертных, пришедших в гости? Спрашиваю более для порядку и чтобы не находиться в неведении.
В
собрании между тем происходил шум. Все уже успели
узнать, что вместо Тулузова Егор Егорыч пожертвовал пятьдесят тысяч на пансион, и когда губернский предводитель подошел к своему столу и объявил, что господин Тулузов отказался от баллотировки, то почти все закричали: «Мы желаем выбрать в попечители гимназии Марфина!» Но вслед за тем раздался еще более сильный голос Егора Егорыча...
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее
знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за
собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему,
узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
Я
знаю, что они это устраивают, и полагаю, что ты будешь записан у них раньше всех, потому что всякий раз, как я бываю у них, муж и жена тебя до небес расхваливают, — проговорила Миропа Дмитриевна, очень довольная подобным желанием Аггея Никитича, так как это могло его несколько сблизить с откупщиком и с милой откупщицей; кроме того, такое благородное развлечение, как дворянские
собрания, отвлечет Аггея Никитича от других гадких удовольствий, которые, может быть, он устраивает себе где-нибудь по деревням.
— Пан Зверев,
узнайте, пожалуйста, когда начнутся
собрания: их затевает здешний откупщик, но муж от меня это таит, а я непременно хочу бывать на этих
собраниях!
Узнаете?
— Подробностей я не
знаю, но, как рассказывают, они продолжали свои
собрания и скакания, имели что-то вроде церкви у себя.
— Братия! — сказал он, обращаясь к
собранию, — свидетельствуюсь вами, что я хотел
узнать истину.
По
собранию пробежал ропот. Все опричники
знали, как совершилось нападение, и сколь ни закоренели они в злодействе, но не всякий из них решился бы присягнуть ложно.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие народы, но нельзя, как это делают ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не существует или что признание за известными лицами или
собраниями людей (тем менее, когда эти люди мы сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все
знаем, что такое признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть люди, не признающие за известными людьми или
собраниями этого права.
«Однажды один председатель, слывший в обществе остроумцем (я в то время служил уже симбирским помпадуром), сказал в одном публичном месте: „Ежели бы я был помпадуром, то всегда ходил бы в колпаке!“
Узнав о сем через преданных людей и улучив удобную минуту, я, в свою очередь, при многолюдном
собрании, сказал неосторожному остроумцу (весьма, впрочем, заботившемуся о соблюдении казенного интереса): „Ежели бы я был колпаком, то, наверное, вмещал бы в себе голову председателя!“ Он тотчас же понял, в кого направлена стрела, и закусил язык.
— Чтоб дворянин пошел продавать себя за двугривенный — да это Боже упаси! Значит, вы, сударь, не
знаете, что русский дворянин служит своему государю даром, что дворянское, сударь, дело — не кляузничать, а служить, что писаря, сударь, конечно, необходимы, однако и у меня в депутатском
собрании, пожалуй, найдутся писаря, да дворянами-то их, кукиш с маслом, кто же назовет?
И, глубоко
зная психологию деловых людей, Василий Терентьевич уже считал делом решенным новый и весьма выгодный лично для него выпуск акций, на который до сих пор не соглашалось общее
собрание.
Не угодно ли проверить на деле?» Эти, которые схватили меня, кричат: «Врёт, мы его
знаем!» Но я уже сделал лицо, как у обер-полицеймейстера, и его голосом кричу: «Кто ра-азрешил
собрание толпы?» И слышу — господи! — смеются уже!..
— Охота тебе, право, Дора! — отговаривалась Анна Михайловна. — В благородном
собрании бывает гораздо веселее — да не ездишь, а тут что? Кого мы
знаем?