Неточные совпадения
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы,
сняв тесемки, придерживавшие их
волоса, поздороваться с господами.
Вронский
снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей
волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой
волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин,
снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Когда после вечернего чая и ночной прогулки в лодке Дарья Александровна вошла одна в свою комнату,
сняла платье и села убирать свои жидкие
волосы на ночь, она почувствовала большое облегчение.
Он,
сняв китель, подставив обросшую
волосами красную шею под струю умывальника, растирал ее и голову руками.
Она
сняла платок, шляпу и, зацепив ею за прядь своих черных, везде вьющихся
волос, мотая головой, отцепляла
волоса.
— Вот мы и дома, — промолвил Николай Петрович,
снимая картуз и встряхивая
волосами. — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке с желтыми пятнами на груди, из-под коротко подстриженной бороды торчал лиловый галстух бабочкой.
Волосы на голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и лицо Томилина потеряло сходство с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда, хмурились колючие, рыжие брови.
Он
снял очки и, почти касаясь лбом стекла, погладил пальцем седоватые
волосы висков, покрутил бородку, показал себе желтые мелкие зубы, закопченные дымом табака.
Макаров выдернул пальцы из
волос,
снял со стола локти и удивленно спросил...
Дуняша, всхлипывая,
снимала шляпку с ее пышных
волос, и когда
сняла — Алина встала на ноги, растрепанная так, как будто долго шла против сильного ветра.
Он
снял фуражку, к виску его прилипла прядка
волос, и только одна была неподвижна, а остальные вихры шевелились и дыбились. Клим вздохнул, — хорошо красив был Макаров. Это ему следовало бы жениться на Телепневой. Как глупо все. Сквозь оглушительный шум улицы Клим слышал...
Сняв шапку, Егорша вытер ею потное лицо, сытое, в мягком, рыжеватом пухе курчавых
волос на щеках и подбородке, — вытер и ожидающе заглянул под очки Самгина узкими светленькими глазами.
— Виноват, виноват, — прошептал Иноков и даже
снял шляпу, из-под
волос на левую бровь косо опускался багровый рубец, он погладил его пальцем.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров,
сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые
волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули красные пятна, уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
Чебаков. Так вот что, Бальзаминов: нельзя иначе, надо непременно башмачником. А то как же вы к ним в дом войдете? А вы наденьте сертук похуже, да фуражку, вот хоть эту, которая у вас в руках,
волосы растреплите, запачкайте лицо чем-нибудь и ступайте. Позвоните у ворот, вам отопрут, вы и скажите, что, мол, башмачник, барышням мерку
снимать. Там уж знают, вас сейчас и проведут к барышням.
Она стригла седые
волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и
снимет.
Потом лесничий воротился в переднюю,
снял с себя всю мокрую амуницию, длинные охотничьи сапоги, оправился, отряхнулся, всеми пятью пальцами руки, как граблями, провел по густым
волосам и спросил у людей веничка или щетку.
Я любил смотреть на его
волосы, когда он
снимал шляпу.
Шляпы он всегда носил мягкие, широкополые, черные; когда он
снял в дверях шляпу — целый пук его густейших, но с сильной проседью
волос так и прянул на его голове.
Им налили чаю; они
сняли шапки, поправили
волосы и перекрестились, взяв стаканы.
Они опять подробно осматривали нас, трогали платье,
волосы, кожу на руках; у меня
сняли ботинки, осмотрели их, потом чулки, зонтик, фуражку.
Маслова, не отвечая, положила калачи на изголовье и стала раздеваться:
сняла пыльный халат и косынку с курчавящихся черных
волос и села.
— Вылей на голову! — скомандовал околоточный, и городовой,
сняв блинообразную шапку, вылил воду и на рыжие курчавые
волосы и на голый череп.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить:
снявши голову, по
волосам не плачут.
Одет он был в куртку и штаны из выделанной изюбровой кожи и сохатиные унты, на голове имел белый капюшон и маленькую шапочку с собольим хвостиком.
Волосы на голове у него заиндевели, спина тоже покрылась белым налетом. Я стал усиленно трясти его за плечо. Он поднялся и стал руками
снимать с ресниц иней. Из того, что он не дрожал и не подергивал плечами, было ясно, что он не озяб.
— А! (Он
снял картуз, величественно провел рукою по густым, туго завитым
волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела пропасть: за всем не усмотришь, а тот еще бранится. Мы завтра едем…
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец
снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми
волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Перед вечером первый раз появилась мошка. Местные старожилы называют ее гнусом. Уссурийская мошка — истинный бич тайги. После ее укуса сразу открывается кровоточивая ранка. Она ужасно зудит, и, чем больше расчесывать ее, тем зуд становится сильнее. Когда мошки много, ни на минуту нельзя
снять сетку с лица. Мошка слепит глаза, забивается в
волосы, уши, забивается в рукава и нестерпимо кусает шею. Лицо опухает, как при рожистом воспалении.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася
сняла шляпу; ее черные
волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей...
День был жаркий. Преосвященный Парфений принял меня в саду. Он сидел под большой тенистой липой,
сняв клобук и распустив свои седые
волосы. Перед ним стоял без шляпы, на самом солнце, статный плешивый протопоп и читал вслух какую-то бумагу; лицо его было багрово, и крупные капли пота выступали на лбу, он щурился от ослепительной белизны бумаги, освещенной солнцем, — и ни он не смел подвинуться, ни архиерей ему не говорил, чтоб он отошел.
Ну, да уж дело сделано, а
снявши голову, по
волосам не тужат…
Войдя в залу и увидев Ганю, бегавшего взад и вперед по комнате, бледного от бешенства и чуть не рвавшего на себе
волосы, она поморщилась и опустилась с усталым видом на диван, не
снимая шляпки.
Едва мать и отец успели
снять с себя дорожные шубы, как в зале раздался свежий и громкий голос: «Да где же они? давайте их сюда!» Двери из залы растворились, мы вошли, и я увидел высокого роста женщину, в
волосах с проседью, которая с живостью протянула руки навстречу моей матери и весело сказала: «Насилу я дождалась тебя!» Мать после мне говорила, что Прасковья Ивановна так дружески, с таким чувством ее обняла, что она ту же минуту всею душою полюбила нашу общую благодетельницу и без памяти обрадовалась, что может согласить благодарность с сердечною любовью.
Он уже вошел в комнату, запер дверь на крюк и,
сняв шапку, тихо смеялся, приглаживая
волосы на голове. Упираясь локтями в диван, Егор поднялся, крякнул, кивая головой...
— Она
сняла с головы Ромашова фуражку и стала потихоньку гладить и перебирать его мягкие
волосы.
В то самое время, как взяточник
снимает с бедняка последний кафтан, из задней декорации вдруг является рука, которая берет взяточника за
волосы и поднимает наверх…
—
Снявши голову, по
волосам не тужат! И вы, кажется, этим оправдываете одно свое простое нежелание, — произнес с улыбкою Белавин.
— Надо
волосы в порядок привести, — проговорила Марья Николаевна. — А то увидит — осудит. — Она
сняла шляпу и начала заплетать свои длинные косы — молча и важно. Санин стоял перед нею… Ее стройные члены явственно рисовались под темными складками сукна, с кое-где приставшими волокнами моха.
Они поехали. Одним сильным взмахом руки Марья Николаевна отбросила назад свои
волосы. Посмотрела потом на свои перчатки — и
сняла их.
Часто, глядя на нее, когда она, улыбающаяся, румяная от зимнего холоду, счастливая сознанием своей красоты, возвращалась с визитов и,
сняв шляпу, подходила осмотреться в зеркало, или, шумя пышным бальным открытым платьем, стыдясь и вместе гордясь перед слугами, проходила в карету, или дома, когда у нас бывали маленькие вечера, в закрытом шелковом платье и каких-то тонких кружевах около нежной шеи, сияла на все стороны однообразной, но красивой улыбкой, — я думал, глядя на нее: что бы сказали те, которые восхищались ей, ежели б видели ее такою, как я видел ее, когда она, по вечерам оставаясь дома, после двенадцати часов дожидаясь мужа из клуба, в каком-нибудь капоте, с нечесаными
волосами, как тень ходила по слабо освещенным комнатам.
В этот момент она,
сняв руку с плеча юнкера, поправляет
волосы над лбом.
С этими словами Сусанна Николаевна встала и
сняла свою шляпку, причем оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая
волосами уши и с виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.
Солдат, присев на дрова около кухни, дрожащими руками
снял сапоги и начал отжимать онучи, но они были сухи, а с его жиденьких
волос капала вода, — это снова рассмешило публику.
Поспорят немного и лениво, и вот из темной кладовой вылезает тощий, безбородый, скуластый парень в длинном драповом пальто, подпоясанный красным кушаком, весь облепленный клочьями шерсти. Почтительно
сняв картуз с маленькой головы, он молча смотрит мутным взглядом глубоко ввалившихся глаз в круглое лицо хозяина, налитое багровой кровью, обросшее толстым, жестким
волосом.
Хозяин сакли, Садо, был человек лет сорока, с маленькой бородкой, длинным носом и такими же черными, хотя и не столь блестящими глазами, как у пятнадцатилетнего мальчика, его сына, который бегал за ним и вместе с отцом вошел в саклю и сел у двери.
Сняв у двери деревянные башмаки, хозяин сдвинул на затылок давно не бритой, зарастающей черным
волосом головы старую, истертую папаху и тотчас же сел против Хаджи-Мурата на корточки.
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он с полудня до вечера сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли седые баки, — сливаясь с жёлтыми
волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей
снимал картуз и почтительно кланялся.
— Да уж теперь нечего горевать-с, — ввязалась вдруг девица Перепелицына, — коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с, Егор Ильич-с.
Снявши голову, по
волосам не плачут-с. Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и не плакали-с.
Круциферская была поразительно хороша в эту минуту; шляпку она
сняла; черные
волосы ее, развитые от сырого вечернего воздуха, разбросались, каждая черта лица была оживлена, говорила, и любовь струилась из ее синих глаз; дрожащая рука то жала платок, то покидала его и рвала ленту на шляпке, грудь по временам поднималась высоко, но казалось, воздух не мог проникнуть до легких.
Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает… а потому я уже был совершенно не в духе, когда появился на дороге новый товарищ, стройный юноша, в толстой блузе, в серой шляпе с огромными полями, с котомкой за плечами и с трубкой в зубах; он сел под тень того же дерева; садясь, он дотронулся до края шляпы; когда я ему откланялся, он
снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот с лица и с прекрасных каштановых
волос.