Неточные совпадения
Точно так же и Левин в душе презирал и городской образ
жизни своего приятеля и его службу, которую считал пустяками, и
смеялся над этим.
— Еще Герцен, в 40-х годах,
смеялся над позитивистами, которые считают
жизнь ступенью для будущего.
«Моя ошибка была та, что я предсказывал тебе эту истину:
жизнь привела бы к ней нас сама. Я отныне не трогаю твоих убеждений; не они нужны нам, — на очереди страсть. У нее свои законы; она
смеется над твоими убеждениями, — посмеется со временем и
над бесконечной любовью. Она же теперь пересиливает и меня, мои планы… Я покоряюсь ей, покорись и ты. Может быть, вдвоем, действуя заодно, мы отделаемся от нее дешево и уйдем подобру и поздорову, а в одиночку тяжело и скверно.
Артистический период оставляет на дне души одну страсть — жажду денег, и ей жертвуется вся будущая
жизнь, других интересов нет; практические люди эти
смеются над общими вопросами, презирают женщин (следствие многочисленных побед
над побежденными по ремеслу).
Молодые философы наши испортили себе не одни фразы, но и пониманье; отношение к
жизни, к действительности сделалось школьное, книжное, это было то ученое пониманье простых вещей,
над которым так гениально
смеялся Гете в своем разговоре Мефистофеля с студентом.
Просто, реально и тепло автор рассказывал, как Фомка из Сандомира пробивал себе трудную дорогу в
жизни, как он нанялся в услужение к учителю в монастырской школе, как потом получил позволение учиться с другими учениками, продолжая чистить сапоги и убирать комнату учителя, как сначала
над ним
смеялись гордые паничи и как он шаг за шагом обгонял их и первым кончил школу.
Вместо того чтобы привлекать людей удобствами
жизни нашего союза, мы замкнулись в своем узком кружочке и обратились в шутов,
над которыми начинают
смеяться.
Разве можно сказать про такую
жизнь, что это
жизнь? разве можно сравнить такое существование с французским, хотя и последнее мало-помалу начинает приобретать меняльный характер? Француз все-таки хоть
над Гамбеттой посмеяться может, назвать его le gros Leon, [толстяк Леон] а у нас и Гамбетты-то нет. А
над прочими, право, и
смеяться даже не хочется, потому что… Ну, да уж Христос с вами! плодитеся, множитеся и населяйте землю!
— Крайность, конечно, но вовсе не смешная. Земству теперь едва удается отстоять свои школы от резвого натиска… Да, брат, вот тебе и увлечение. Прежде мы
смеялись над фортепиано, но
жизнь шла к просвещению, к равноправию, к законности…
И, ощущая упрямое желание напугать её, он вспоминал тихую, кошмарную окуровскую
жизнь, которую эта женщина отрицала, не зная,
над которой
смеётся, не испытав её власти.
Полуобразованный, очень неглупый, он решительно презирал всех и каждого, не имел никаких правил,
смеялся над всем и
над всеми и к старости, от болезней, бывших следствием не совсем правильной и праведной
жизни, сделался зол, раздражителен и безжалостен.
Жадов (нежно). Мне
смеяться над вами, Полина! Я всю
жизнь хочу посвятить вам. Посмотрите на меня хорошенько, могу ли я
смеяться над вами?
Чтобы она не тревожила вашего покоя, вы, подобно тысячам ваших сверстников, поспешили смолоду поставить ее в рамки; вы вооружились ироническим отношением к
жизни, или как хотите называйте, и сдержанная, припугнутая мысль не смеет прыгнуть через тот палисадник, который вы поставили ей, и когда вы глумитесь
над идеями, которые якобы все вам известны, то вы похожи на дезертира, который позорно бежит с поля битвы, но, чтобы заглушить стыд,
смеется над войной и
над храбростью.
Смеется не он, —
жизнь смеется над ним…
Елена очень хорошо понимала, что при той цели
жизни, которую она в настоящее время избрала для себя, и при том идеале, к которому положила стремиться, ей не было никакой возможности опять сблизиться с князем, потому что, если б он даже не стал мешать ей действовать, то все-таки один его сомневающийся и несколько подсмеивающийся вид стал бы отравлять все ее планы и надежды, а вместе с тем Елена ясно видела, что она воспламенила к себе страстью два новые сердца: сердце m-r Николя,
над чем она, разумеется,
смеялась в душе, и сердце m-r Жуквича, который день ото дня начинал ей показывать все более и более преданности и почти какого-то благоговения.
— Но это следствие ужасной
жизни его, ужасного пятилетнего заключения под надзором этой адской женщины. Его надо жалеть, а не
смеяться над ним. Он даже меня не узнал; вы были сами свидетелем. Это уже, так сказать, вопиет! Его, решительно, надо спасти! Я предлагаю ему ехать за границу, единственно в надежде, что он, может быть, бросит эту… торговку!
Тузенбах. Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в
жизни значение вдруг, ни с того ни с сего. По-прежнему
смеешься над ними, считаешь пустяками, и все же идешь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться. О, не будем говорить об этом! Мне весело. Я точно первый раз в
жизни вижу эти ели, клены, березы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет. Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая
жизнь!
Все
засмеялись, возбужденные, взволнованные, как всегда волнуются люди, когда в обычную, мирную, плохо, хорошо ли текущую
жизнь врывается убийство, кровь и смерть. И только Соловьев
смеялся просто и негромко, как
над чем-то действительно смешным и никакого другого смысла не имеющим; да и не так уж оно смешно, чтобы стоило раздирать рот до ушей!
Мы не менее других готовы
смеяться над реторикою; но, признавая законными все потребности человеческого сердца, как скоро замечаем их всеобщность, мы признаем важность этих поэтических распространений, потому что всегда и везде видим стремление к ним в поэзии: в
жизни всегда есть эти подробности, не нужные для сущности дела, но необходимые для сто действительного развития; должны они быть и в поэзии.
— Доктог… я не обидел никого… не
смеялся ни
над кем… Доктог… вот тут, сейчас за стеной… сотни людей мучатся целую
жизнь… Женщины… дети, доктог!.. мой пгоэкт… там все сказано!..
Возьмите другой порок, который преследовала наша сатира, — невежество. Кантемир
смеялся над теми, которые не слушаются указов Петра I; чувства его очень похвальны, хотя опять нельзя сказать, чтоб они предупредили
жизнь… Но посмотрим, что из того вышло. Прошло 30–40 лет; Сумароков опять выводит господина, который говорит...
И в самом деле, под утро он уже
смеялся над своею нервностью и называл себя бабой, но для него уже было ясно, что покой потерян, вероятно, навсегда и что в двухэтажном нештукатуренном доме счастье для него уже невозможно. Он догадывался, что иллюзия иссякла и уже начиналась новая, нервная, сознательная
жизнь, которая не в ладу с покоем и личным счастьем.
Сверх, своей религии тяготения, которою он был совершенно доволен, он упорно не хотел суда на том свете и язвительно
смеялся над людьми, верившими в ад, — хотя против бессмертия души он не только ничего не имел, но говорил, что оно крайне нужно для
жизни.
Николаев(растрепанный).Шш… болваны (на музыкантов). Нет, такого свинства я в
жизнь свою не видал! (Бросает шляпу оземь.) Я тебе говорил, старому дураку! Нет, брат, я
над собой
смеяться никому не позволю. Я тебе не брат, не друг и знать тебя не хочу. Вот что! (К жене.)Софья Андреевна, поедем.
Не знаю за что, но император Павел I любил Шишкова; он сделал его генерал-адъютантом, что весьма не шло к его фигуре и
над чем все тогда
смеялись, особенно потому, что Шишков во всю свою
жизнь не езжал верхом и боялся даже лошадей; при первом случае, когда Шишкову как дежурному генерал-адъютанту пришлось сопровождать государя верхом, он объявил, что не умеет и боится сесть на лошадь.
Вот видишь, это дело важно: в свете
Смеюсь над этим сам…
А в сердце целый ад… так знай: в твоем ответе
Жизнь или смерть обоим нам.
Я был в отлучке долго… слух промчался,
Что Звездич в Нину был влюблен.
Он каждый день сюда являлся,
Но для кого? свет часто ошибался,
Его сужденья не закон;
Вчера здесь слышали признанья, объясненья,
Вы обе были тут; с которой же из вас!
Я должен знать сейчас,
О, если не с тобой — то нет ему спасенья!..
В мягком песке своем хоронила его пустыня и свистом ветра своего плакала и
смеялась над ним; тяжкие громады гор ложились на его грудь и в вековом молчании хранили тайну великого возмездия — и само солнце, дающее
жизнь всему, с беспечным смехом выжигало его мозг и ласково согревало мух в провалах несчастных глаз его.
Теперь он хотел уйти из
жизни, позабыть, но тихая ночь была жестока и безжалостна, и он то
смеялся над людской глупостью и глупостью своей, то судорожно стискивал железные скулы, подавляя долгий стон.
Было ли это днем, — Елене казалось, что свет бесстыден и заглядывает в щели из-за занавеса острыми лучами, и
смеется. Вечером безокие тени из углов смотрели на нее и зыбко двигались, и эти их движения, которые производились трепетавшим светом свеч, казались Елене беззвучным смехом
над ней. Страшно было думать об этом беззвучном смехе, и напрасно убеждала себя Елена, что это обыкновенные неживые и незначительные тени, — их вздрагивание намекало на чуждую, недолжную, издевающуюся
жизнь.
Обманутые все эти люди, — даже Христос напрасно страдал, отдавая свой дух воображаемому отцу, и напрасно думал, что проявляет его своею
жизнью. Трагедия Голгофы вся была только ошибка: правда была на стороне тех, которые тогда
смеялись над ним и желали его смерти, и теперь на стороне тех, которые совершенно равнодушны к тому соответствию с человеческой природой, которое представляет эта выдуманная будто бы история. Кого почитать, кому верить, если вдохновение высших существ только хитро придуманные басни?
Человека никогда не будут хвалить все. Если он хороший, дурные люди будут находить в нем дурное и будут или
смеяться над ним, или осуждать его. Если он дурной, хорошие не будут одобрять его. Для того, чтобы все хвалили человека, ему надо перед добрыми притворяться добрым, а перед дурными — дурным. Но тогда и те и другие угадают притворство, и те и другие будут презирать его. Одно средство: быть добрым и не заботиться о мнении других, а награду за свою
жизнь искать не в мнении людском, а в себе.
Берем приступом один мост, другой, потом третий… В одном месте увязли в грязь и едва не опрокинулись, в другом заупрямились лошади, а утки и чайки носятся
над нами и точно
смеются. По лицу Федора Павловича, по неторопливым движениям, по его молчанию вижу, что он не впервые так бьется, что бывает и хуже, и что давно-давно уже привык он к невылазной грязи, воде, холодному дождю. Недешево достается ему
жизнь!
«Жалкий твой ум, жалкое то счастье, которого ты желаешь, и несчастное ты создание, само не знаешь, чего тебе надобно… Да дети-то здраво смотрят на
жизнь: они любят и знают то, что должен любить человек, и то, что дает счастье, а вас
жизнь до того запутала и развратила, что вы
смеетесь над тем, что одно любите, и ищете одного того, что ненавидите, и что делает ваше несчастие».
— Чудак, — разъясняли другие, — лет пятьдесят бережет чью-то расписку, что за покойника где-то рубль долгу заплатил. Может, триста раз ему этот рубль возвращен, но он все свое: что мне дано, то я, говорит, за принадлежащее мне приемлю как раб, а долгу принять не могу. Так всю
жизнь над ним и
смеялись.
Вы представьте себе эту
жизнь с этим Павлом Дмитриевичем: карты, грубые шутки, кутеж; вы хотите сказать что-нибудь, что у вас накипело на душе, вас не понимают или
над вами еще
смеются, с вами говорят не для того, чтобы сообщить вам мысль, а так, чтоб, ежели можно, еще из вас сделать шута.
Солнце вставало
над туманным морем. Офицер сидел на камне, чертил ножнами шашки по песку и с удивлением приглядывался к одной из работавших. Она все время
смеялась, шутила, подбадривала товарищей. Не подъем и не шутки дивили офицера, — это ему приходилось видеть. Дивило его, что ни следа волнения или надсады не видно было на лице девушки. Лицо сияло рвущеюся из души, торжествующею радостью, как будто она готовилась к великому празднику, к счастливейшей минуте своей
жизни.
Но вечер скорее расстроил его, чем одушевил. Собралось человек шесть-семь, больше профессора из молодых, один учитель, два писателя. Были и дамы, Разговор шел о диспуте.
Смеялись над магистрантом, потом пошли пересуды и анекдоты. За ужином было шумно, но главной нотой было все-таки сознание, что кружки развитых людей — капля в этом море московской бытовой
жизни…"Купец"раздражал всех. Иван Алексеевич искренне излился и позабавил всех своими на вид шутливыми, но внутренне горькими соображениями.
Зашел Иринарх, передал мне просьбу Катры прийти к ней. И, как маньяк, опять заговорил о радости
жизни в настоящем, о бессмысленности
жизни для будущего. Возражаешь ему, — он смотрит со скрытою улыбкою, как будто тайно
смеется в душе
над непонятливостью людей.
Свивается все в один серый клубок, втягивается в него вся
жизнь кругом. Вьется, крутится, — вся неприемлемая, непонятная, — и,
смеясь над чем-то, выкрикивает на разные голоса...
Да дети-то здраво смотрят на
жизнь, они любят и знают то, что должен любить человек, и то, что даст счастие, а вас
жизнь до того запутала и развратила, что вы
смеетесь над тем, что одно любите, и ищете одного того, что ненавидите и что делает ваше несчастие.
Ну, не
смеется ли
над нею
жизнь?
Образ дочери Анжелики, этого честного, не тронутого растлевающим дыханием
жизни существа, неотступно носился перед глазами влюбленного князя. Он не узнавал себя, насильственно зло
смеялся над собой, составлял в уме планы, один другого решительнее, не доводил их до конца, чувствуя, что покорность, безусловное доверие к нему со стороны Ирены создали вокруг нее такую непроницаемую броню, разрушить которую не хватило сил даже в его развращенном сердце.
— Ну, так как же… Валентин Эльский? (Каждый раз весь зал начинал
смеяться.) Дело-то твое, Валентин, выходит неважное. Нужно будет тебе подумать
над своею
жизнью. Видал, сейчас на этом же твоем месте сидел парень, — как, хорош? Оба вы не хотите думать о социалистическом строительстве и о пятилетке. Раньше был старый капитал, при котором один хозяин сидел в кабинете и
над всем командовал…
Оноприй Опанасович Перегуд на этом кончил на память цитату из Овидия и минуты две жалостно вздыхал о быке, а потом прибавлял, что всякий раз, когда он «молодший был» и архиерей ему, бывало, читал это из Овидия, то он несколько дней совсем не мог есть ничего мясного, окромя как в колбасах, где ничего не видно, но потом
над этим язычеством
смеялись, и оно в нем «помалу сходило», и опять наставал обычный порядок учения и
жизни.
Но когда о. Василий оставался один, лицо его делалось серьезно и строго: наедине с мыслями своими не смел он шутить и
смеяться. И глаза его смотрели сурово и с гордым ожиданием, ибо чувствовал он, что и в эти дни покоя и надежды
над жизнью его тяготеет все тот же жестокий и загадочный рок.