Неточные совпадения
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его
сестрой, и
слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И мать и
сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже
слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка,
сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич
от кого-то
слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Слышала тоже, что Нина Александровна Иволгина, мать Гаврилы Ардалионовича, превосходная и в высшей степени уважаемая женщина; что
сестра его Варвара Ардалионовна очень замечательная и энергичная девушка; она много
слышала о ней
от Птицына.
— Еще бы тебе не видеть и не
слышать, когда ты только об этом и думаешь! Но вот что, мое сокровище: я не оставлю тебя здесь и увезу с собой в Москву; ты здесь окружена только тем, чего уж нельзя возвратить, а того, что ты желаешь видеть, нет около тебя. Кроме того, последнее твое видение может и сбыться: Терхов в самом деле может умереть
от тоски! — решилась уж немножко припугнуть
сестру Муза Николаевна.
Дарья поспешно захлопнула окно.
Сестры расхохотались звонко и неудержимо и убежали из гостиной в столовую, чтобы Передонов не
услышал. В этом веселом семействе умели
от самого сердитого настроения переходить к смеху и шуткам, и веселое слово зачастую решало дело.
Как-то вечером я тихо шел садом, возвращаясь с постройки. Уже начинало темнеть. Не замечая меня, не
слыша моих шагов,
сестра ходила около старой, широкой яблони, совершенно бесшумно, точно привидение. Она была в черном и ходила быстро, все по одной линии, взад и вперед, глядя в землю. Упало с дерева яблоко, она вздрогнула
от шума, остановилась и прижала руки к вискам. В это самое время я подошел к ней.
— Я не угадала, я
слышала, — сказала эта скуластая барышня (уже я был готов взреветь
от тоски, что она скажет: «Это — я, к вашим услугам»), двигая перед собой руками, как будто ловила паутину, — так вот, что я вам скажу: ее здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей
сестры. Идите, — девица махнула рукой, — туда по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж наверно готовит пакость, поэтому торопитесь.
— Теплота твоей одежды благоухает лучше, чем мирра, лучше, чем нард, — говорит он, жарко касаясь губами ее уха. — И когда ты дышишь, я
слышу запах
от ноздрей твоих, как
от яблоков.
Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце мое одним взглядом твоих очей, одним ожерельем на твоей шее.
(Удивительное известие: сейчас только
услышал от нашей няни, которую встретил на лестнице, что Марья Филипповна отправилась сегодня одна-одинешенька в Карлсбад, с вечерним поездом, к двоюродной
сестре. Это что за известие? Няня говорит, что она давно собиралась; но как же этого никто не знал? Впрочем, может, я только не знал. Няня проговорилась мне, что Марья Филипповна с генералом еще третьего дня крупно поговорила. Понимаю-с. Это наверное — m-lle Blanche. Да, у нас наступает что-то решительное.)
С окончанием завтрака мисс Бликс сочла своею обязанностью заявить графине, что никогда еще не видала она, чтобы дети вели себя так примерно, как в эти последние дни. Графиня возразила, что она уже
слышала об этом
от сестры и потому распорядилась, приказав взять к вечеру ложу в цирке.
— Вот что осталось
от «
сестер», — проговорил Мухоедов, указывая рукой на кабак. — Ты уж
слышал всю историю?
— Эх, Маша, Маша! И вы туда же!
Сестра моя тоже об этом убивается. Да, во-первых, я вовсе не пьяница; а во-вторых, знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку… Видите, как она смело распоряжается своим маленьким телом, куда хочет, туда его и бросит! Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула
от радости,
слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя куда хочешь, несись куда вздумается…
И, когда он, в ответ на её слова, покорно склонил голову, они ушли с террасы в комнаты, откуда вскоре раздались аккорды рояля и звуки настраиваемой скрипки. Ипполит Сергеевич сидел в удобном кресле у перил террасы, скрытой
от солнца кружевной завесой дикого винограда, всползавшего с земли до крыши по натянутым бечёвкам, и
слышал всё, что говорят
сестра и Бенковский. Окна гостиной, закрытые только зеленью цветов, выходили в парк.
Царица и
сестра!
По твоему, ты знаешь, настоянью,
Не без борьбы душевной, я решился
Исполнить волю земскую и царский
Приять венец. Но, раз его прияв,
Почуял я, помазанный
от Бога,
Что
от него ж и сила мне дана
Владыкой быть и что восторг народа
Вокруг себя недаром
слышу я.
Надеждой сердце полнится мое,
Спокойное доверие и бодрость
Вошли в него — и ими поделиться
Оно с тобою хочет!
— Бедная Нина, как ты настрадалась! — первое, что я
услышала от моей названной
сестры, когда открыла глаза после тяжелой болезни.
Я вздрогнул: это были почти те же самые слова, какие я
слышал в Твери
от сестры Волосатина, которой я написал и послал свое глупое письмо. Ненавистное воспоминание об этом письме снова бросило меня в краску, и я, продолжая стоять с поникшею головою перед моей матерью, должен был делать над собою усилие, чтобы понимать ее до глубины души моей проникавшие речи.
Пришедшие поздоровались. Сергей крепко и радостно пожал руку Токареву, — видимо, он уж
слышал о нем
от сестры.
Настоял. Стали играть. Но и самому было скучно говорить Мише «врешь» и
от сестры Юли
слышать «Витечка, ты». Совсем оказалась неинтересная игра. Как же я этого сразу не заметил? Очень я был сконфужен.
Зачем это она мне все выпалила? Ничего я этого не знаю и проверить не могу: слушал ее Гоголь или не слушал? Но уж тон у нее, признаюсь… уже нельзя грубее. Где она выучилась так кричать? Я про нее
слышала от кого-то, что она была держана ужасно строго. Мать их, светлейшая-то, держала ее и
сестру ее до двадцати лет в коротких платьях. Этикет был как при дворе. И после такого воспитания она говорит: навоз!