Неточные совпадения
А американец или англичанин какой-нибудь съездит, с толпой
слуг, дикарей, с ружьями, с палаткой, куда-нибудь в горы, убьет медведя — и весь
свет знает и кричит о нем!
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь человека, то можно в pendant к вопросу о том, «достовернее ли стала история с тех пор, как размножились ее источники» — поставить вопрос, «удобнее ли стало жить на
свете с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит
слуга: это варварство, отсталость, и притом
слуги дороги в Лондоне.
— А я так слышал, что третьего дня у Катерины Ивановны он отделывал меня на чем
свет стоит — вот до чего интересовался вашим покорным
слугой.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на
свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший
слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
Дворянство пьянствует на белом
свете, играет напропалую в карты, дерется с
слугами, развратничает с горничными, ведет дурно свои дела и еще хуже семейную жизнь.
Повстречался с ней тут младый юнош прекрасный (а и был он тот самый злохитрый
слуга сатанин), он снимал перед ней свою шапочку, ниже пояса старице кланялся, ласковые речи разговаривал:"Уж ты, матушка ли моя свет-Пахомовна истомилася ты во чужой во сторонушке, истомилася-заблудилася, настоящую праву дороженьку позапамятовала!"
Но есть завтра — слышите, Шура? — есть солнце, которое взойдет завтра с специальной целью показать вам вашего покорного
слугу совершенно в ином
свете.
А генерала жалко. Из всех людей, которых я встретил в это время, он положительно самый симпатичнейший человек. В нем как-то все приятно: и его голос, и его манеры, и его тон, в котором не отличишь иронии и шутки от серьезного дела, и его гнев при угрозе господством «безнатурного дурака», и его тихое: «вот и царского
слугу изогнули, как в дугу», и даже его не совсем мне понятное намерение идти в дворянский клуб спать до
света.
— Но я целовал крест добровольно. Отец Авраамий, не вынужденная клятва тяготит мою душу; нет, никто не побуждал меня присягать королевичу польскому! и тайный, неотступный голос моей совести твердит мне ежечасно: горе клятвопреступнику! Так, отец мой! Юрий Милославский должен остаться
слугою Владислава; но инок, умерший для
света, служит единому богу…
Нынче
Ко мне, чем
свет, дворецкий князь-Василья
И Пушкина
слуга пришли с доносом.
Вот уж и
слуг таких теперь тоже на
свете нету: старый был человек, с дворней строгий, а перед паном, как та собака.
— А пускай же, — говорит, — черти на том
свете учат такого человека, который разумную раду не слушает… Тебе, пане, видно, верного
слуги не надо.
В такую лачугу, коли зашел наш брат, именитый человек, — так он там как дома; а то ему и ходить незачем; а хозяин-то, как
слуга: «что угодно; да как прикажете?» Вот как от начала мира заведено, вот как водится у всех на
свете добрых людей!
Дон Боабдил,
слуга я ваш покорный!
Рекомендуюсь вам. Я в бога верю;
Но, может быть, я ошибаюсь. Если
Один лишь черт вселенной господин,
На том
свету прошу вас мне у черта
В протекции своей не отказать.
Кое-какие мелочные лавчонки, эти бессменные клубы дворовых и всяких людей, были отперты, другие же, которые были заперты, показывали, однако ж, длинную струю
света во всю дверную щель, означавшую, что они не лишены еще общества и, вероятно, дворовые служанки или
слуги еще доканчивают свои толки и разговоры, повергая своих господ в совершенное недоумение насчет своего местопребывания.
Ангелы будут ему
слуги, послужат ему солнце, и луна, и звезды,
свет, и пламя, и недра земные, реки и моря, ветры и дождь, снег и мороз, и все человеки, и все скоты, и все звери, и все живое, по земле ходящее, в воздухе летающее, в водах плавающее.
Слуга вошел в церковь, где причет готовился к священнослужению, отозвал к себе дьячка, вручил ему бумажку и два гроша, на третий взял восковую свечу, поставил ее пред образом спасителя и, положив пред ним три земных поклона, возвратился к молодой женщине. Дьячок передал бумажку священнику, а тот, развернув ее при
свете лампады, прочел вслух...
Толкачов. Какой я отец семейства? Я мученик! Я вьючная скотина, негр, раб, подлец, который все еще чего-то ждет и не отправляет себя на тот
свет! Я тряпка, болван, идиот! Зачем я живу? Для чего? (Вскакивает.) Ну, ты скажи мне, для чего я живу? К чему этот непрерывный ряд нравственных и физических страданий? Я понимаю быть мучеником идеи, да! но быть мучеником черт знает чего, дамских юбок да ламповых шаров, нет! —
слуга покорный! Нет, нет, нет! Довольно с меня! Довольно!
— Не лечить ли уж кого из ваших
слуг? Боже сохрани! Раз вздумал один здешний барон, старичок, полечиться у него: как пить дал, отправил на тот
свет! Да и мальчик баронский
слуга, которого он любил, как сына, лишь приложился к губам мертвого, чтобы с ним проститься последним христианским целованием, тут же испустил дух. Так сильно было зелье, которое Антон дал покойнику!
— Во-вторых, говорят, ваш коновал отправился на тот
свет лечить лошадей. Покуда сыщется другой (Фриц снял опять шляпу, почесал себе пальцем по шее и униженно поклонился), — гe, гe, ваш преданнейший и всеусерднейший
слуга, великий конюший двора ее светлости, баронессы Зегевольд, осмеливается предложить вам… гe, гe…
Они хотят не понизу идти, а поверху летать, но, имея, как прузи, крыльца малые, а чревища великие, далеко не залетят и не прольют ни
света веры, ни услады утешения в туманы нашей родины, где в дебрь из дебри ходит наш Христос — благий и добрый и, главное, до того терпеливый, что даже всякого самого плохенького из
слуг своих он научил с покорностью смотреть, как разоряют его дело те, которые должны бы сугубо этого бояться.