Неточные совпадения
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды. В темноте под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем в тишине прозвучали тихие
слова...
Он справился о температуре, о докторе, сказал несколько обычных в таких случаях — утешающих
слов, присмотрелся к лицу
Варвары и решил...
Варвара пригласила к столу. Сидя напротив еврея, Самгин вспомнил
слова Тагильского: «Одно из самых отвратительных явлений нашей жизни — еврей, зараженный русским нигилизмом». Этот — не нигилист. И — не Прейс…
В ее возбуждении, в жестах,
словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече с подругой, тронута ее радостью; они, обнявшись, сели на диван,
Варвара плакала, сжимая ладонями щеки Лидии, глядя в глаза ее.
Возвратясь в Москву, он остановился в меблированных комнатах, где жил раньше, пошел к
Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые
слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
Он уже понимал, что говорит не те
слова, какие надо бы сказать.
Варвара схватила его руку, прижалась к ней горячей щекой.
Он вошел не сразу.
Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал
слова, которые казались ему чужими...
Все-таки он вспомнил, что, когда умирал Спивак и над трубой флигеля струился гретый воздух,
Варвара, заметив это едва уловимое глазом колебание прозрачности, заставила его почувствовать тоже что-то неуловимое
словами.
Толкнув
Варвару и не извинясь пред нею, Лютов подскочил к нему, открыл рот, но тотчас судорожно чмокнул губами и выговорил явно не те
слова, какие хотел сказать.
Но
Варвара, должно быть, не расслышав его
слов, ласково и весело говорила...
Жизнь очень похожа на
Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в яркие
слова, в стихи, она, в сущности, хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил ее. Он вспомнил, с какой смешной гордостью рассказывала
Варвара про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев дяди Миши...
— Нет, — повторила
Варвара. Самгин подумал: «Спрашивает она или протестует?» За спиной его гремели тарелки, ножи, сотрясала пол тяжелая поступь Анфимьевны, но он уже не чувствовал аппетита. Он говорил не торопясь, складывая
слова, точно каменщик кирпичи, любуясь, как плотно ложатся они одно к другому.
И вдруг Самгин почувствовал, что его обожгло возмущение: вот это испорченное тело Лидия будет обнимать, может быть, уже обнимала? Эта мысль тотчас же вытолкнула его из кухни. Он быстро прошел в комнату
Варвары, готовясь сказать Лидии какие-то сокрушительные
слова.
— Он — здесь, — сказала
Варвара, но Самгин уже спрятался за чью-то широкую спину; ему не хотелось говорить с этими людями, да и ни с кем не хотелось, в нем все пышнее расцветали свои, необыкновенно торжественные, звучные
слова.
Ему уже хотелось сказать
Варваре какое-то необыкновенное и решительное
слово, которое еще более и окончательно приблизило бы ее к нему. Такого
слова Самгин не находил. Может быть, оно было близко, но не светилось, засыпанное множеством других
слов.
Наблюдая волнение
Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким
словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал
словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что в любую минуту он может взять девушку. Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
Кутузов ушел, а Самгин, прислушиваясь, как
Варвара, кашляя, захлебывается
словами, подумал...
Ему даже захотелось разбудить
Варвару, сказать в лицо ей жесткие
слова, избить ее
словами, заставить плакать.
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это — не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное, тысячи
Варвар с ужасом слушают такой шум, — тысячи, на разных улицах Москвы, в больших и маленьких уютных гнездах. Вспомнились
слова Макарова о не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
Варвара, встретив Митрофанова
словами благодарности, усадила его к столу, налила водки и, выпив за его здоровье, стала расспрашивать; Иван Петрович покашливал, крякал, усердно пил, жевал, а Самгин, видя, что он смущается все больше, нетерпеливо спросил...
Она взвизгивала все более пронзительно. Самгин, не сказав ни
слова, круто повернулся спиною к ней и ушел в кабинет, заперев за собою дверь. Зажигая свечу на столе, он взвешивал, насколько тяжело оскорбил его бешеный натиск
Варвары. Сел к столу и, крепко растирая щеки ладонями, думал...
Место Анфимьевны заняла тощая плоскогрудая женщина неопределенного возраста; молчаливая, как тюремный надзиратель, она двигалась деревянно, неприятно смотрела прямо в лицо, — глаза у нее мутновато-стеклянные; когда
Варвара приказывала ей что-нибудь, она, с явным усилием размыкая тонкие, всегда плотно сжатые губы, отвечала двумя
словами...
Но он видел, что
слова его не поняты и спросила
Варвара из вежливости. Тогда он подумал, что, если Лидия была почти бесстыдно болтлива, если она относилась к любви испытующе,
Варвара — слишком сдержанна и осторожна, даже, пожалуй, туповата.
Через месяц Клим Самгин мог думать, что театральные
слова эти были заключительными
словами роли, которая надоела
Варваре и от которой она отказалась, чтоб играть новую роль — чуткой подруги, образцовой жены. Не впервые наблюдал он, как неузнаваемо меняются люди, эту ловкую их игру он считал нечестной, и
Варвара, утверждая его недоверие к людям, усиливала презрение к ним. Себя он видел не способным притворяться и фальшивить, но не мог не испытывать зависти к уменью людей казаться такими, как они хотят.
— Дьякон, говорите? — спросил Митрофанов. — Что же он — пьяница? Эдакие
слова в пьяном виде говорят, — объяснил он, выпил водки, попросил: — Довольно,
Варвара Кирилловна, не наливайте больше, напьюсь.
Самгин посмотрел в окно — в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты
слова неоспоримых фраз. Улицу перешла
Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов — не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что
Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
— Все мужчины и женщины, идеалисты и материалисты, хотят любить, — закончила
Варвара нетерпеливо и уже своими
словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И — не сердись! — для этого я пожертвовала ребенком…
Самгин насторожился; в
словах ее было что-то умненькое. Неужели и она будет философствовать в постели, как Лидия, или заведет какие-нибудь деловые разговоры, подобно
Варваре? Упрека в ее беззвучных
словах он не слышал и не мог видеть, с каким лицом она говорит. Она очень растрогала его нежностью, ему казалось, что таких ласк он еще не испытывал, и у него было желание сказать ей особенные
слова благодарности. Но
слов таких не находилось, он говорил руками, а Никонова шептала...
Возникали смешные желания, конфузившие его, хотелось похлопать Митрофанова по плечу, запеть «Христос воскресе», сказать
Варваре ласковые и веселые
слова.
Самгин молчал, наблюдая за нею, за Сашей, бесшумно вытиравшей лужи окровавленной воды на полу, у дивана, где Иноков хрипел и булькал, захлебываясь бредовыми
словами. Самгин думал о Трусовой, о Спивак,
Варваре, о Никоновой, вообще — о женщинах.
Хотелось, чтоб ее речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала звучать, но
Варвара украшалась
словами еще минут двадцать, и Самгин не поймал среди них ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания уже не на
словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах
Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Маракуев смеялся,
Варвара тоже усмехалась небрежненькой и скучной усмешкой, а Самгин вдруг почувствовал, что ему жалко Диомидова, который, вскочив со стула, толкая его ногою прочь от себя, прижав руки ко груди, захлебывался
словами...
Пела Алина плохо, сильный голос ее звучал грубо, грубо подчеркивал бесстыдство
слов, и бесстыдны были движения ее тела, обнаженного разрезом туники снизу до пояса.
Варвара тотчас же и не без радости прошептала...
«Нашу» — он подчеркнул.
Варвара, одной рукой держась за голову и размахивая другой, подошла вплотную к нему и заговорила шипящими
словами...
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее шаги на лестнице и сам отпер дверь пред нею, а когда она, не раздеваясь, не сказав ни
слова, прошла в свою комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с минуту стоял в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти
слова,
Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Вспоминая эти
слова, Клим смотрел в лицо
Варвары и внутренне усмехался.
— Не знаю, — ответила
Варвара, глядя в лицо его, — Она, почти с первого
слова, начала об этом…
Два
слова, развернутые в десять, обнаружили скрытый в них анархизм. Это было неприятно. Депсамес, размахивая рукой с куском хлеба в ней, говорил
Варваре...
Несколько минут он расхаживал по столовой, возмущенно топая, сжимая кулаки в карманах, ходил и подбирал
слова, которые сейчас скажет
Варваре.
Он сел к столу, развернул пред собою толстую папку с надписью «Дело» и тотчас же, как только исчезла
Варвара, упал, как в яму, заросшую сорной травой, в хаотическую путаницу
слов.
Дома он расслабленно свалился на диван.
Варвара куда-то ушла, в комнатах было напряженно тихо, а в голове гудели десятки голосов. Самгин пытался вспомнить
слова своей речи, но память не подсказывала их. Однако он помнил, что кричал не своим голосом и не свои
слова.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных
слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь
Варвара, выданная за Привалова.
Прижмется, бывало, ко мне, обнимет, а то схватит на руки, таскает по горнице и говорит: «Ты, говорит, настоящая мне мать, как земля, я тебя больше
Варвары люблю!» А мать твоя, в ту пору, развеселая была озорница — бросится на него, кричит: «Как ты можешь такие
слова говорить, пермяк, солены уши?» И возимся, играем трое; хорошо жили мы, голуба́ душа!
В числе присутствующих здесь были и такие, которые готовы были просидеть тут хоть до утра, не вымолвив ни
слова, например
Варвара Ардалионовна, сидевшая весь вечер поодаль, молчавшая и всё время слушавшая с необыкновенным любопытством, имевшая, может быть, на то и свои причины.
И мать, и дочери, все тотчас же бросились к Нине Александровне, за ними сам отец семейства, Иван Федорович, только что явившийся домой; за ними же поплелся и князь Лев Николаевич, несмотря на изгнание и жесткие
слова; но, по распоряжению
Варвары Ардалионовны, его и там не пустили к Аглае.
— Два
слова только, позвольте-с; я у
Варвары Ардалионовны, а не у вас; вы мне не давали никакого гостеприимства, и я даже думаю, что вы сами пользуетесь гостеприимством господина Птицына.
— Ах, не говорите таких ужасных
слов, — перебила его
Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти
слова,
Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.