Неточные совпадения
Обнаруживала ли ими болеющая душа
скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее
слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Вид ее был болезненный и несколько
скорбный, но лицо и взгляд ее были довольно приятны; с первых
слов заявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства.
Противовесом этому настроению являлась религия, та практическая и
скорбная религия, какая создавалась
словами, поступками и чувствами Парасковьи Ивановны и мастерицы Таисьи.
Согласно лилась
скорбная мелодия и, точно вздохи опечаленных ангелов, звучали великие
слова...
На улице с нею здоровались слободские знакомые, она молча кланялась, пробираясь сквозь угрюмую толпу. В коридорах суда и в зале ее встретили родственники подсудимых и тоже что-то говорили пониженными голосами.
Слова казались ей ненужными, она не понимала их. Все люди были охвачены одним и тем же
скорбным чувством — это передавалось матери и еще более угнетало ее.
Потугин произнес все эти
слова с тем же горьким и
скорбным видом, так что даже Литвинов не мог не заметить странного противоречия между выражением его лица и его речами.
«Так я найдëн и поднят был…
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим
словамИли не верь, мне всё равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье
скорбное ничье
На имя темное мое.
Это была тихая,
скорбная просьба, безо всякого оттенка вчерашней раздражительности, но вместе с тем послышалось и что-то такое, как будто она и сама была вполне уверена, что просьбу ее ни за что не исполнят. Чуть только Вельчанинов, совсем в отчаянии, стал уверять ее, что это невозможно, она молча закрыла глаза и ни
слова более не проговорила, как будто и не слушала и не видела его.
Один говорил глухим голосом, полным задушевности и
скорбных нот сожаления к заблуждающемуся противнику; другой — спокойно, с сознанием своего умственного превосходства, с желанием не употреблять тех
слов, колющих самолюбие противника, которых всегда так много в споре двух людей о том, чья истина ближе к истине.
Вавило играет песню: отчаянно взмахивает головой, на высоких,
скорбных нотах — прижимает руки к сердцу, тоскливо смотрит в небо и безнадежно разводит руками, все его движения ладно сливаются со
словами песни. Лицо у него ежеминутно меняется: оно и грустно и нахмурено, то сурово, то мягко, и бледнеет и загорается румянцем. Он поет всем телом и, точно пьянея от песни, качается на ногах.
А все-таки ни одной ночи Дуня не может провести спокойно: то звучат отцовские
слова, то видится ей Петр Степаныч,
скорбный, унылый… И становится Дуне жалко отца, жалко становится и Петра Степаныча.
Скудно
слово его, но зато он не может утешать
скорбное сердце движением губ, а
слово его — это искра в движении его сердца.