Вот и они вышли. А уж пан сидит на ковре, велел подать фляжку и чарку, наливает в чарку горелку и подчивает Романа. Эге, хороша была у пана и фляжка и чарка, а горелка еще лучше. Чарочку выпьешь — душа радуется, другую выпьешь — сердце
скачет в груди, а если человек непривычный, то с третьей чарки и под лавкой валяется, коли баба на лавку не уложит.
Неточные совпадения
Не бойсь, минуты не потратим,
И возик свой мы не свезём, а
скатим!»
Тут, выгнувши хребет и понатужа
грудь,
Тронулася лошадка с возом
в путь...
Редела тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И
скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Но виновный был нужен для мести нежного старика, он бросил дела всей империи и
прискакал в Грузино. Середь пыток и крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма, и Александр отвечал ему: «Приезжай отдохнуть на
груди твоего друга от твоего несчастия». Должно быть, баронет Виллие был прав, что у императора перед смертью вода разлилась
в мозгу.
Там — по зеленой пустыне — коричневой тенью летало какое-то быстрое пятно.
В руках у меня бинокль, механически поднес его к глазам: по
грудь в траве, взвеяв хвостом,
скакал табун коричневых лошадей, а на спинах у них — те, караковые, белые, вороные…
Но другой кавалер старался помешать ему сделать это и всячески поворачивал и дергал свою даму из стороны
в сторону; а сам то пятился, то
скакал боком и даже пускал
в ход левый свободный локоть, нацеливая его
в грудь противнику.
Вдруг стон тяжелый вырвался из
груди,
Как будто сердца лучшая струна
Оборвалась… он вышел мрачно, твердо,
Прыгнул
в седло и поскакал стремглав,
Как будто бы гналося вслед за ним
Раскаянье… и долго он
скакал,
До самого рассвета, без дороги,
Без всяких опасений — наконец
Он был терпеть не
в силах… и заплакал!
Там я была сама себе госпожа. Выпустив поводья и вцепившись
в черную гриву моего вороного, я изредка покрикивала: «Айда, Шалый, айда! [Айда — вперед на языке горцев.]» — и он несся, как вихрь, не обращая внимания на препятствия, встречающиеся на дороге. Он
скакал тем бешеным галопом, от которого захватывает дух и сердце бьется
в груди, как подстреленная птичка.
Кто
скачет, кто мчится на белом коне
Навстречу свистящих гранат?
Стоит невредимым кто
в адском огне
Без брони, без шлема, без лат?
Кто
в кителе белом, с крестом на
груди,
Мишенью врагам нашим служит?..
Николай Павлович делал смотры, парады, учения, ходил по маскарадам, заигрывал с масками,
скакал без надобности по России из Чугуева
в Новороссийск, Петербург и Москву, пугая народ и загоняя лошадей, и когда какой-нибудь смельчак решался просить смягчения участи ссыльных декабристов или поляков, страдавших из-за той самой любви к отечеству, которая им же восхвалялась, он, выпячивая
грудь, останавливал на чем попало свои оловянные глаза и говорил: «Пускай служат.