Неточные совпадения
Вот, некогда,
на берегу морском,
При стаде он своём
В день ясный сидя
И видя,
Что
на Море едва колышется вода
(Так Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней
суда:
«Мой друг!»
сказал: «опять ты денег захотело,
Но ежели моих — пустое дело!
— Я Николая Петровича одного
на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я
на Страшном
суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
Красавина. Что же станешь
на суде говорить? Какие во мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А я и то
скажу, и другое
скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас с тобой сейчас и решат: мне превелегию
на листе напишут…
— Боже мой, если б я знал, что дело идет об Обломове, мучился ли бы я так! —
сказал он, глядя
на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней не было этого ужасного прошедшего.
На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он не казнит ее, не бежит! Что ей за дело до
суда целого света!
— И лень, и претит. Одна умная женщина мне
сказала однажды, что я не имею права других судить потому, что «страдать не умею», а чтобы стать судьей других, надо выстрадать себе право
на суд. Немного высокопарно, но в применении ко мне, может, и правда, так что я даже с охотой покорился суждению.
Я было стала ей говорить, всплакнула даже тут же
на постели, — отвернулась она к стене: «Молчите, говорит, дайте мне спать!» Наутро смотрю
на нее, ходит,
на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед
судом Божиим
скажу: не в своем уме она тогда была!
У Вусуна обыкновенно останавливаются
суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар
на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» —
сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Мы подвергались опасностям и другого рода, хотя не морским, но весьма вероятным тогда и обязательным, так
сказать, для военного
судна, которых не только нельзя было избегать, но должно было
на них напрашиваться. Это встреча и схватка с неприятельскими
судами.
Фаддеев принес чай и
сказал, что японец приезжал уж с бумагой, с которой, по форме, является
на каждое иностранное
судно.
Японцы еще третьего дня приезжали
сказать, что голландское купеческое
судно уходит наконец с грузом в Батавию (не знаю,
сказал ли я, что мы застали его уже здесь) и что губернатор просит — о чем бы вы думали? — чтоб мы не ездили
на судно!
До вечера: как не до вечера! Только
на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «
На море непременно не бывает», —
сказал он. «
На парусных
судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно
на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, —
сказали на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а
на корвете
сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого
судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб не было придирок да расспросов, где были в это время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и
сказал им в объяснение.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно
скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое
судно, называемое в море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или
на нос, или
на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
На последнее полномочные
сказали, что дадут знать о салюте за день до своего приезда. Но адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть
суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это
суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились с ним. Он проводил нас
на крыльцо и
сказал, что непременно побывает
на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже час утра, и мы отложили до другого дня.
Наконец тянуть далее было нельзя, и он
сказал, что место готово, но предложил пользоваться им
на таких условиях, что согласиться было невозможно: например, чтобы баниосы провожали нас
на берег и обратно к
судам.
— Так-с, —
сказал прокурор всё с той же чуть заметной улыбкой, как бы показывая этой улыбкой то, что такие заявления знакомы ему и принадлежат к известному ему забавному разряду. — Так-с, но вы, очевидно, понимаете, что я, как прокурор
суда, не могу согласиться с вами. И потому советую вам заявить об этом
на суде, и
суд разрешит ваше заявление и признает его уважительным или неуважительным и в последнем случае наложит
на вас взыскание. Обратитесь в
суд.
— Сенат не имеет права
сказать этого. Если бы Сенат позволял себе кассировать решения
судов на основании своего взгляда
на справедливость самих решений, не говоря уже о том, что Сенат потерял бы всякую точку опоры и скорее рисковал бы нарушать справедливость, чем восстановлять ее, —
сказал Селенин, вспоминая предшествовавшее дело, — не говоря об этом, решения присяжных потеряли бы всё свое значение.
— Не знаю, либерал ли я или что другое, — улыбаясь,
сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся
на то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо прежде выслушать его, что перед
судом все люди равны, что не надо мучать и бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. — Не знаю, либерал ли я или нет, но только знаю, что теперешние
суды, как они ни дурны, всё-таки лучше прежних.
— Ах, Фанарин! — морщась
сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году этот Фанарин
на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал
на смех. — Я бы не посоветовал тебе иметь с ним дело. Фанарин — est un homme taré. [человек с подорванной репутацией.]
—
Суд постановил решение
на основании ответов, данных вами же, —
сказал председатель, подвигаясь к выходной двери, — хотя ответы и
суду показались несоответственны делу.
— А отказал, то, стало быть, не было основательных поводов кассации, —
сказал Игнатий Никифорович, очевидно совершенно разделяя известное мнение о том, что истина есть продукт судоговорения. — Сенат не может входить в рассмотрение дела по существу. Если же действительно есть ошибка
суда, то тогда надо просить
на Высочайшее имя.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, —
сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей
на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из
суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, —
сказала она по-французски.
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в
суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен
сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь
на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— Только одно, —
сказал Алеша, прямо смотря ей в лицо, — чтобы вы щадили себя и не показывали ничего
на суде о том… — он несколько замялся, — что было между вами… во время самого первого вашего знакомства… в том городе…
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что подсудимый, входя в залу, должен был смотреть
на дам, а не прямо пред собою,
скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя в залу
суда, в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного состояния в данную минуту, но в то же время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево
на дам, а, напротив, именно направо, ища глазами своего защитника, в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
— Завтра их
на суде покажу, —
сказал он.
— Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо
сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока
скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя
на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь
на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то
суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал
на обеих ручках, а потом распял
на стене, прибил гвоздями и распял, а потом
на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и
на него любовался. Это хорошо!
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул
на него Митя, — ах, ты про
суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот
суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра
суд, только я не про
суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице смотришь?
Скажу вперед, и
скажу с настойчивостью: я далеко не считаю себя в силах передать все то, что произошло
на суде, и не только в надлежащей полноте, но даже и в надлежащем порядке.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не
скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в виде, так
сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
— Ну, так и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что! И приревновал он теперь меня, чтобы потом
на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «Ты, говорит, веришь, что я убил», — это мне-то он говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул! Бог с ним! Ну постой, плохо этой Катьке будет от меня
на суде! Я там одно такое словечко
скажу… Я там уж все
скажу!
Да и не могли вы меня потом преследовать вовсе, потому что я тогда все и рассказал бы
на суде-с, то есть не то, что я украл аль убил, — этого бы я не сказал-с, — а то, что вы меня сами подбивали к тому, чтоб украсть и убить, а я только не согласился.
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с
судом мы управимся. Умрем, а не выдадим». Владимир смотрел
на них, и странные чувства волновали его. «Стойте смирно, —
сказал он им, — а я с приказным переговорю». — «Переговори, батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных».
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и
сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился
на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас велю арестовать, я вас отдам под
суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту —
скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
— Так и есть! Так я и знала, что он бунтовщик! —
сказала она и, призвав Федоса, прикрикнула
на него: — Ты что давеча Аришке про каторгу говорил? Хочешь, я тебя, как бунтовщика, в земский
суд представлю!
— Уж коли тебя из уездного
суда за кляузы выгнали, значит, ты дока! —
сказал он. — Переходи
на службу ко мне, в убытке не будешь.
Как умер Петро, призвал Бог души обоих братьев, Петра и Ивана,
на суд. «Великий есть грешник сей человек! —
сказал Бог.
— Молчать… Я говорю: тай — ные сборы, потому что вы о них ничего не
сказали мне, вашему директору… Я говорю: незаконные, потому… — он выпрямился
на стуле и продолжал торжественно: — …что
на — ло — ги устанавливаются только государственным советом… Знаете ли вы, что если бы я дал официальный ход этому делу, то вы не только были бы исключены из гимназии, но… и отданы под
суд…
[Г-н Каморский, тюремный инспектор при здешнем генерал-губернаторе,
сказал мне: «Если в конце концов из 100 каторжных выходит 15–20 порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим русским
судам, присылающим
на каторгу так много хорошего, надежного элемента».]
Но нередкий в справедливом негодовании своем
скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей
на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду
на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Пред ее
судом стоят лица, созданные автором, и их действия; она должна
сказать, какое впечатление производят
на нее эти лица, и может обвинять автора только за то, ежели впечатление это неполно, неясно, двусмысленно.
Нас подхватили под руки, перевели и перенесли в это легкое
судно; мы расселись по лавочкам
на самой его середине, оттолкнулись, и лодка, скользнув по воде, тихо поплыла, сначала также вверх; но, проплыв сажен сто, хозяин громко
сказал: «Шапки долой, призывай бога
на помочь!» Все и он сам сняли шапки и перекрестились; лодка
на минуту приостановилась.
Находившиеся
на улице бабы уняли, наконец, собак, а Мелков, потребовав огромный кол, только с этим орудием слез с бревна и пошел по деревне. Вихров тоже вылез из тарантаса и стал осматривать пистолеты свои, которые он взял с собой, так как в земском
суде ему прямо
сказали, что поручение это не безопасно.
Нас попросили выйти из вагонов, и, надо
сказать правду, именно только попросили,а отнюдь не вытурили. И при этом не употребляли ни огня, ни меча — так это было странно! Такая ласковость подействовала
на меня тем более отдохновительно, что перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная мысль:"Да что ж они об Страшном
суде говорили! какой же это Страшный
суд! — или, быть может, он послебудет?
Матери хотелось
сказать ему то, что она слышала от Николая о незаконности
суда, но она плохо поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в сторону от людей и заметила, что
на нее смотрит какой-то молодой человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое плечо было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся к ней спиной, а она была озабочена воспоминаниями и тотчас же забыла о нем.
Живновский. Помилуйте, ваше сиятельство, если б вам известно было, за какие дела я под
судом находился — самые пустяки-с! Можно
сказать, вследствие благородства своих чувств, как не могу стерпеть, чтоб мне кто-нибудь
на ногу наступил…
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский
суд, не столько для письма, сколько
на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться
сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
— Я знаю, вашим превосходительствам угодно, вероятно,
сказать, что в последнее время русская печать в особенности настаивала
на том, чтоб всех русских жарили по
суду 35.