Неточные совпадения
Она вспоминала
свое усилие
в первое
время, чтобы преодолеть отвращение, которое она испытывала к нему, как и ко всем чахоточным, и старания, с которыми она придумывала, что
сказать ему.
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после
своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал
в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с
своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое
в губках и ужасное
в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во
время ссоры
сказала ему.
— Я
в этом отношении не то что равнодушен, но
в ожидании, —
сказал Степан Аркадьич с
своею самою смягчающею улыбкой. — Я не думаю, чтобы для меня наступило
время этих вопросов.
— Да нельзя же
в коридоре разговаривать! —
сказал Левин, с досадой оглядываясь на господина, который, подрагивая ногами, как будто по
своему делу шел
в это
время по коридору.
—
В третий раз предлагаю вам
свою руку, —
сказал он чрез несколько
времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и не знала, что
сказать. Княгиня Бетси пришла ей на помощь.
«Да, пройдет
время, всё устрояющее
время, и отношения восстановятся прежние, —
сказал себе Алексей Александрович, — то есть восстановятся
в такой степени, что я не буду чувствовать расстройства
в течении
своей жизни.
Обдумывая, что он
скажет, он пожалел о том, что для домашнего употребления, так незаметно, он должен употребить
свое время и силы ума; но, несмотря на то,
в голове его ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей речи.
— Слава Богу! —
сказал Максим Максимыч, подошедший к окну
в это
время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник едет на следствие
в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не
свой брат, растрясут хоть англинскую!
— Вот он вас проведет
в присутствие! —
сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил
в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.)
в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их
в комнату присутствия, где стояли одни только широкие кресла и
в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами, сидел один, как солнце, председатель.
Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший
в это
время к окну индейский петух — окно же было очень близко от земли — заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на
своем странном языке, вероятно «желаю здравствовать», на что Чичиков
сказал ему дурака.
— Да шашку-то, —
сказал Чичиков и
в то же
время увидел почти перед самым носом
своим и другую, которая, как казалось, пробиралась
в дамки; откуда она взялась, это один только Бог знал. — Нет, —
сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Чичиков заглянул из-под низа ему
в рожу, желая знать, что там делается, и
сказал: «Хорош! а еще воображает, что красавец!» Надобно
сказать, что Павел Иванович был сурьезно уверен
в том, что Петрушка влюблен
в красоту
свою, тогда как последний
временами позабывал, есть ли у него даже вовсе рожа.
А вот пройди
в это
время мимо его какой-нибудь его же знакомый, имеющий чин ни слишком большой, ни слишком малый, он
в ту же минуту толкнет под руку
своего соседа и
скажет ему, чуть не фыркнув от смеха: «Смотри, смотри, вон Чичиков, Чичиков пошел!» И потом, как ребенок, позабыв всякое приличие, должное знанию и летам, побежит за ним вдогонку, поддразнивая сзади и приговаривая: «Чичиков!
В то
время как бабушка
сказала, что он очень вырос, и устремила на него
свои проницательные глаза, я испытывал то чувство страха и надежды, которое должен испытывать художник, ожидая приговора над
своим произведением от уважаемого судьи.
— Я угощаю вас, паны-братья, — так
сказал Бульба, — не
в честь того, что вы сделали меня
своим атаманом, как ни велика подобная честь, не
в честь также прощанья с нашими товарищами: нет,
в другое
время прилично то и другое; не такая теперь перед нами минута.
Знайте же, я пришел к вам прямо
сказать, что если вы держите
свое прежнее намерение насчет моей сестры и если для этого думаете чем-нибудь воспользоваться из того, что открыто
в последнее
время, то я вас убью, прежде чем вы меня
в острог посадите.
— А я именно хотел тебе прибавить, да ты перебил, что ты это очень хорошо давеча рассудил, чтобы тайны и секреты эти не узнавать. Оставь до
времени, не беспокойся. Все
в свое время узнаешь, именно тогда, когда надо будет. Вчера мне один человек
сказал, что надо воздуху человеку, воздуху, воздуху! Я хочу к нему сходить сейчас и узнать, что он под этим разумеет.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше
сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до
времени не высказывать
своих чувств, хотя и решила
в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал
свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым
в степи, во
время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я
сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во
время бедственной оренбургской осады.
— Батюшка Петр Андреич! —
сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться
в дорогу
в нынешнее
время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть
своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
— Революция неизбежна, —
сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит
время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя
в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его
в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
— Ведь вот я — почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется. Вот про вас Иван рассказывает как про человека
в самом деле необыкновенного, как про одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее
своего времени… Кажется, так он
сказал…
Он ушел
в свою комнату с уверенностью, что им положен первый камень пьедестала, на котором он, Самгин, со
временем, встанет монументально.
В комнате стоял тяжелый запах масла, — утром стекольщик замазывал на зиму рамы, — Клим понюхал, открыл вентилятор и снисходительно, вполголоса
сказал...
— Попы, но невежеству
своему, зовут кормщиков — христами, кормщиц — богородицами. А организация, — как ты
сказал, — есть церковь, и немалая, живет почти
в четырех десятках губерний,
в рассеянии, — покамест, до
времени…
Самгин взглянул
в неряшливую серую бороду на бледном, отечном лице и
сказал, что не имеет
времени, просит зайти
в приемные часы. Человек ткнул пальцем
в свою шапку и пошел к дверям больницы, а Самгин — домой, определив, что у этого человека, вероятно, мелкое уголовное дело. Человек явился к нему ровно
в четыре часа, заставив Самгина подумать...
— Без грозы не обойдется, я сильно тревожусь, но, может быть, по
своей доброте, простит меня. Позволяю себе вам открыть, что я люблю обеих девиц, как родных дочерей, — прибавил он нежно, — обеих на коленях качал, грамоте вместе с Татьяной Марковной обучал; это — как моя семья. Не измените мне, — шепнул он, —
скажу конфиденциально, что и Вере Васильевне
в одинаковой мере я взял смелость изготовить
в свое время, при ее замужестве, равный этому подарок, который, смею думать, она благосклонно примет…
— Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела
в окно, прислушиваясь к стуку экипажей… —
сказала она и, наклонив голову,
в раздумье, тише пошла подле него, все держа
свою руку на его плече и по
временам сжимая сильно, как птицы когти,
свои тонкие пальцы.
— Полноте: ни
в вас, ни
в кого! —
сказал он, — мое
время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня
свое дело… Мне теперь предстоит одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому…
И надо так
сказать, что именно к этому
времени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным и неразгаданным, как
в то именно
время; но об этом-то и вся история, которую пишу; все
в свое время.
Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован
в Царское Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться
в свете и было на
время потушено, так
сказать,
в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от
своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне одна француженка, во Франции, на морском берегу, во
время сильнейшей грозы,
в своем ответе на мой вопрос, любит ли она грозу? «Oh, monsieur, c’est ma passion, — восторженно
сказала она, — mais… pendant l’orage je suis toujours mal а mon aise!» [«О сударь, это моя страсть.. но… во
время грозы мне всегда не по себе!» — фр.]
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят
в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший
в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к тому
времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не
скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Сковородников, сидевший против Вольфа и всё
время собиравший толстыми пальцами бороду и усы
в рот, тотчас же, как только Бе перестал говорить, перестал жевать
свою бороду и громким, скрипучим голосом
сказал, что, несмотря на то, что председатель акционерного общества большой мерзавец, он бы стоял за кассирование приговора, если бы были законные основания, но так как таковых нет, он присоединяется к мнению Ивана Семеновича (Бе),
сказал он, радуясь той шпильке, которую он этим подпустил Вольфу.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго
свое резюме,
в этот раз упустил
сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут
сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены
своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был
в комнате, он выходил
в то
время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали
в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он
в одно и то же
время кончил
свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов
сказал приказчику, что не надо мужиков звать к конторе, а что он сам пойдет на деревню, к тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов пошел на деревню.
— Она и опиумом могла лишить жизни, —
сказал полковник, любивший вдаваться
в отступления, и начал при этом случае рассказывать о том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы не близость доктора и принятые во
время меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого не достало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать
свою историю.
— Да, поэт, фантазер, такие люди не выдерживают одиночки, —
сказал Новодворов. — Я вот, когда попадал
в одиночку, не позволял воображению работать, а самым систематическим образом распределял
свое время. От этого всегда и переносил хорошо.
Нехлюдов видел, что ей и не нужно было ничего
сказать ему, но нужно было только показаться ему во всей прелести
своего вечернего туалета, с
своими плечами и родинкой, и ему было и приятно и гадко
в одно и то же
время.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул
свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел
сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский
в это
время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул
свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном...
Какая жизнь происходила
в этом дворце
в наше расчетливое, грошовое
время, — трудно даже представить; можно
сказать только, что русская натура развернулась здесь во всю
свою ширь.
Через день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел
в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все
время проговорил о делах по опеке над заводами и ни слова не
сказал о
своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Вы хотите
сказать о Nicolas? Это старая новость… Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше все
время хлопотал
в Петербурге по
своему делу.
Хиония Алексеевна
в эти немногие дни не только не имела
времени посетить
свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова
в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны
сказать, каким образом все это случилось.
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая
свою речь, — что подсудимый, входя
в залу, должен был смотреть на дам, а не прямо пред собою,
скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя
в залу суда,
в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного состояния
в данную минуту, но
в то же
время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо, ища глазами
своего защитника,
в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей
в приданое, он долгое
время и изо всех сил старался перевести на
свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так
сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал
в своей супруге ежеминутно
своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
— Я нарочно и
сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я
в свое время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь, и ты. Вам же, Петр Александрович, даже приличие велит теперь явиться к отцу игумену, надо извиниться
в том, что мы с вами там накутили…
— Как погляжу я, барин, на вас, — начала она снова, — очень вам меня жалко. А вы меня не слишком жалейте, право! Я вам, например, что
скажу: я иногда и теперь… Вы ведь помните, какая я была
в свое время веселая? Бой-девка!.. так знаете что? Я и теперь песни пою.
Признаться
сказать, ни
в какое
время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце
своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили
свое намерение моей жене, а жена
сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего не
скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как
в теперешнее позднее
время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы
сказали Верочке, и она говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Жюли, это
сказал не Карасен, — и лучше зови его: Карамзин, — Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках
сказал Пушкин, — его стихи были хороши для
своего времени, но теперь потеряли большую часть
своей цены. Кстати, эскимосы живут
в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды.