Неточные совпадения
— И я уверен
в себе, когда вы опираетесь на меня, —
сказал он, но тотчас же испугался того, что̀
сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком
лбу ее вспухла морщинка.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща
лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что
сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал
в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
—
В самом деле? —
сказал он, ударив себя по
лбу. — Прощай… пойду дожидаться ее у подъезда. — Он схватил фуражку и побежал.
Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на
лоб, и, пристально всматриваясь
в ее лицо,
сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел, глядя на нее.
Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и
скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка
сказала: «Charmant», [Прелестно (фр.).] и поцеловала меня
в лоб.
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по
лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их,
в восьмом часу,
в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы
сказать… совсем перемешал!
— И,
сказав это, Порфирий Петрович прищурился, подмигнул; что-то веселое и хитрое пробежало по лицу его, морщинки на его
лбу разгладились, глазки сузились, черты лица растянулись, и он вдруг залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом и прямо смотря
в глаза Раскольникову.
Осёл, уставясь
в землю
лбом,
«Изрядно», говорит: «
сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно...
Впрочем, — прибавил Николай Петрович, потирая
лоб и брови рукою, что у него всегда служило признаком внутреннего смущения, — я тебе сейчас
сказал, что ты не найдешь перемен
в Марьине…
— Головастик этот, Томилин, читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже можно было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются
лбами в двери казенной церкви, — простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она
сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
Его окружали люди,
в большинстве одетые прилично, сзади его на каменном выступе ограды стояла толстенькая синеглазая дама
в белой шапочке, из-под каракуля шапочки на розовый
лоб выбивались черные кудри, рядом с Климом Ивановичем стоял высокий чернобровый старик
в серой куртке, обшитой зеленым шнурком,
в шляпе странной формы пирогом, с курчавой сероватой бородой. Протискался высокий человек
в котиковой шапке, круглолицый, румяный, с веселыми усиками золотого цвета, и шипящими словами
сказал даме...
— Ты — про это дело? — ‹
сказал› Дронов, входя, и вздохнул, садясь рядом с хозяином, потирая
лоб. — Дельце это — заноза его, —
сказал он, тыкая пальцем
в плечо Тагильского, а тот говорил...
Когда он наклонился поцеловать ее руку, Марина поцеловала его
в лоб, а затем, похлопав его по плечу,
сказала, как жена мужу...
Тугое лицо ее лоснилось радостью, и она потягивала воздух носом, как бы обоняя приятнейший запах. На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких усов вылетел пронзительный писк. Вместе с Гогиным пришла девушка с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым
лбом; бесцеремонно глядя
в лицо Клима золотистыми зрачками, она
сказала...
Глубоко
в кресле сидел компаньон Варавки по изданию газеты Павлин Савельевич Радеев, собственник двух паровых мельниц, кругленький, с лицом татарина, вставленным
в аккуратно подстриженную бородку, с ласковыми, умными глазами под выпуклым
лбом. Варавка, видимо, очень уважал его, посматривая
в татарское лицо вопросительно и ожидающе.
В ответ на возмущение Варавки политическим цинизмом Константина Победоносцева Радеев
сказал...
— Революционеры — это большевики, —
сказал Макаров все так же просто. — Они бьют прямо:
лбом в стену. Вероятно — так и надо, но я, кажется, не люблю их. Я помогал им, деньгами и вообще… прятал кого-то и что-то. А ты помогал?
— Как потрясен, —
сказал человек с французской бородкой и, должно быть, поняв, что говорить не следовало, повернулся к окну, уперся
лбом в стекло, разглядывая тьму, густо закрывшую окна.
— Зашел
сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый
лоб. — И — как не вовремя! Ее бы надо послать
в одно место, а она вот…
— Милый мой, —
сказала мать, обняв его, поцеловав
лоб. —
В твоем возрасте можно уже не стыдиться некоторых желаний.
Она тоже очень крепко поцеловала его
в лоб,
сказав...
Сам Савелий отвез ее и по возвращении, на вопросы обступившей его дворни, хотел что-то
сказать, но только поглядел на всех, поднял выше обыкновенного кожу на
лбу, сделав складку
в палец толщиной, потом плюнул, повернулся спиной и шагнул за порог своей клетушки.
— Нет, ты у меня «умный, добрый и высокой нравственности», —
сказала она, с своим застывшим смехом
в лице, и похлопала мужа по
лбу, потом поправила ему галстук, выправила воротнички рубашки и опять поглядела лукаво на Райского.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая
в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее
лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна
в сад,
в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да
сказал ему!
Вы только намереваетесь
сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного
в сторону, а одно ухо к вам; лицо все, особенно
лоб, собирается у него
в складки, губы кривятся на сторону, глаза устремляются к потолку.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел
сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский
в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем на
лоб и проговорил деловым тоном...
Она говорила очень мало, как вообще все уездные девицы, но
в ней по крайней мере я не замечал желанья
сказать что-нибудь хорошее, вместе с мучительным чувством пустоты и бессилия; она не вздыхала, словно от избытка неизъяснимых ощущений, не закатывала глаза под
лоб, не улыбалась мечтательно и неопределенно.
Полозова хватило, как обухом по
лбу. Ждать смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет
в живых — две вещи совершенно разные. Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен
в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы; минуты две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я на все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», —
сказал Кирсанов.
«Не годится, показавши волю, оставлять человека
в неволе», и после этого думал два часа: полтора часа по дороге от Семеновского моста на Выборгскую и полчаса на своей кушетке; первую четверть часа думал, не нахмуривая
лба, остальные час и три четверти думал, нахмуривая
лоб, по прошествии же двух часов ударил себя по
лбу и,
сказавши «хуже гоголевского почтмейстера, телятина!», — посмотрел на часы.
Вся история римского падения выражена тут бровями,
лбами, губами; от дочерей Августа до Поппеи матроны успели превратиться
в лореток, и тип лоретки побеждает и остается; мужской тип, перейдя, так
сказать, самого себя
в Антиное и Гермафродите, двоится: с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем на свете, безо
лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы; последний тип чудесно воспроизвелся
в неаполитанском короле.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко поцеловала покойника
в лоб и,
сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у окна.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше
сказать до ног, ибо хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною
в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и к концу очень острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по
лбу, лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком
в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц.
— Теодор! — продолжала она, изредка вскидывая глазами и осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы с розовыми лощеными ногтями, — Теодор, я перед вами виновата, глубоко виновата, —
скажу более, я преступница; но вы выслушайте меня; раскаяние меня мучит, я стала самой себе
в тягость, я не могла более переносить мое положение; сколько раз я думала обратиться к вам, но я боялась вашего гнева; я решилась разорвать всякую связь с прошедшим… puis, j’ai été si malade, я была так больна, — прибавила она и провела рукой по
лбу и по щеке, — я воспользовалась распространившимся слухом о моей смерти, я покинула все; не останавливаясь, день и ночь спешила я сюда; я долго колебалась предстать пред вас, моего судью — paraî tre devant vous, mon juge; но я решилась наконец, вспомнив вашу всегдашнюю доброту, ехать к вам; я узнала ваш адрес
в Москве.
Марья Дмитриевна совсем потерялась, увидев такую красивую, прелестно одетую женщину почти у ног своих; она не знала, как ей быть: и руку-то свою она у ней отнять хотела, и усадить-то ее она желала, и
сказать ей что-нибудь ласковое; она кончила тем, что приподнялась и поцеловала Варвару Павловну
в гладкий и пахучий
лоб.
— Я, право, не знаю, — начал было Райнер, но тотчас же ударил себя
в лоб и
сказал: — ах боже мой! верно, эта бумага, которую я писал к полякам.
Мать тихо подозвала меня к себе, разгладила мои волосы, пристально посмотрела на мои покрасневшие глаза, поцеловала меня
в лоб и
сказала на ухо: «Будь умен и ласков с дедушкой», — и глаза ее наполнились слезами.
— Клеопатра Петровна, —
сказал он вслух, — если я
в чем виноват перед вами, то поверьте мне, что мученьями моей совести, по крайней мере,
в настоящую минуту я наказан сторицею! — И потом он наклонился и сначала поцеловал ее
в голову,
лоб, а потом и
в губы.
— Поди сюда, Нелли, —
сказал старик, протягивая наконец ей руку. — Сядь здесь, сядь возле меня, вот тут, — сядь! — Он нагнулся, поцеловал ее
в лоб и тихо начал гладить ее по головке. Нелли так вся и затрепетала… но сдержала себя. Анна Андреевна а умилении, с радостною надеждою смотрела, как ее Николай Сергеич приголубил наконец сиротку.
— Это понятно, —
сказал хохол со своей усмешкой, — к ним закон все-таки ласковее, чем к нам, и нужды они
в нем имеют больше, чем мы. Так что, когда он их по
лбу стукает, они хоть и морщатся, да не очень. Своя палка — легче бьет…
Однажды, когда я, по обыкновению, утром проходил по аллеям сада, я увидел
в одной из них отца, а рядом старого Януша из зáмка. Старик подобострастно кланялся и что-то говорил, а отец стоял с угрюмым видом, и на
лбу его резко обозначалась складка нетерпеливого гнева. Наконец он протянул руку, как бы отстраняя Януша с своей дороги, и
сказал...
Живновский (выступая вперед). Губерния точно что, можно
сказать, обширная — это не то что какое-нибудь немецкое княжество, где плюнул, так уж
в другом царстве ногой растереть придется! Нет, тут надо-таки кой-что подумать. (Вертит пальцем по
лбу.)
— А добрый парень был, — продолжает мужичок, — какова есть на свете муха, и той не обидел, робил непрекословно, да и
в некруты непрекословно пошел, даже голосу не дал, как «
лоб»
сказали!
Пактрегеры не спотыкаются, не задевают друг друга, но степенно двигаются, гордые сознанием, что именно они,а не динстманы призваны заменять ломовых лошадей; динстманы не перебивают друг у друга работу, не кричат взапуски: я сбегаю! я, ваше сиятельство! меня вчера за Анюткой посылали, господин купец! но солидно стоят
в ожидании, кого из них потребитель облюбует, кому
скажет:
лоб!
«А у меня нынче лучшего комендора убили, прямо
в лоб влепило»,
скажет другой.
— Здорово, Семенов, —
сказал он одному рекруту с таким же бритым
лбом, как и другие, который,
в толстом солдатском белье и
в серой шинели внакидку, сидел с ногами на нарах и, разговаривая с другим рекрутом, ел что-то.
— Знаешь что, Дмитрий, —
сказал я моему другу, подходя ближе к Вареньке, так чтобы она могла слышать то, что я буду говорить, — я нахожу, что ежели бы не было комаров, и то ничего хорошего нет
в этом месте, а уж теперь, — прибавил я, щелкнув себя по
лбу и действительно раздавив комара, — это совсем плохо.
Мать поцеловала его
в лоб (так она всегда измеряла температуру у своих детей) и
сказала...
Мать, не торопясь, надела на нос большие
в металлической оправе очки и внимательно прочитала записочку. А потом вздела очки на
лоб и
сказала...
И он наставил Кириллову револьвер прямо
в лоб; но почти
в ту же минуту, опомнившись наконец совершенно, отдернул руку, сунул револьвер
в карман и, не
сказав более ни слова, побежал из дому. Липутин за ним. Вылезли
в прежнюю лазейку и опять прошли откосом, придерживаясь за забор. Петр Степанович быстро зашагал по переулку, так что Липутин едва поспевал. У первого перекрестка вдруг остановился.
Отошел, запер Лермонтова
в ящик своего стола и принялся за работу.
В мастерской было тихо, люди осторожно расходились к своим столам; Ситанов подошел к окну, прислонился
лбом к стеклу и застыл, а Жихарев, снова отложив кисть,
сказал строгим голосом...
В зале Передонов присел на корточки перед печкою, свалил книги на железный лист, — и Володин сделал то же, — и принялся с усилием запихивать книгу за книгою
в неширокое отверстие. Володин сидел на корточках рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами и склоненным от избытка понимания крутым
лбом. Варвара заглядывала на них через дверь. Со смехом
сказала она...