Неточные совпадения
«А» Дьякон рявкнул оглушительно и так, что заставил Самгина ожидать площадного ругательства. Но, оттолкнув ногою стул, на котором он
сидел, Дьякон встряхнулся, точно намокшая
под дождем птица, вытащил из кармана пестрый шарф и, наматывая его на шею, пошел к
двери.
За церковью, в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую комнату, сел у
двери, в угол,
под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они
сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Как-то вечером Самгин
сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула
дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно
под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и щек.
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких.
Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет
под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв
дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна
сидела в своей комнате, стоять, плотно прижавшись в уголке у
двери, и вязать чулок, держа клубок
под мышкой, но стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша и по возможности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей пальцем, подать платок, затворить или отворить
дверь, или велит позвать кого-нибудь.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У
дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые,
сидят на прилавках, сложа ноги
под себя.
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо
под орех, выцветшие драпировки на окнах и
дверях. Одна комната была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках
сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
Когда у него нет посещения, он обыкновенно
сидит, как мешок, на земле перед
дверью своей избы, подвернув
под себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими.
Именно
под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил
дверь и остановился на пороге, — в его комнате
сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Тихо, без всякого движения
сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась,
под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за
двери игуменьиной кельи.
Только у самых
дверей сидел, застенчиво и неуклюже поджав
под стул ноги, молоденький телеграфный чиновник и старался завести с толстомясой Катькой тот светский, непринужденный разговор, который полагается в приличном обществе за кадрилью, в антрактах между фигурами.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли в свою комнату без
дверей и окон, а как она не представляла никакой защиты, то сели на кровать
под рединный полог, и хотя душно было
сидеть под ним, но зато спокойно.
Был конец ноября. Днем на мерзлую землю выпал сухой мелкий снег, и теперь было слышно, как он скрипит
под ногами уходившего сына. К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку,
сидела и, глядя на
дверь, ждала…
Однажды вечером мать
сидела у стола, вязала носки, а хохол читал вслух книгу о восстании римских рабов; кто-то сильно постучался, и, когда хохол отпер
дверь, вошел Весовщиков с узелком
под мышкой, в шапке, сдвинутой на затылок, по колена забрызганный грязью.
Сжавшись в комочек, забившись
под навес лба — я как-то исподлобья, крадучись, видел: они шли из комнаты в комнату, начиная с правого конца коридора, и все ближе. Одни
сидели застывшие, как я; другие — вскакивали им навстречу и широко распахивали
дверь — счастливцы! Если бы я тоже…
Направо от
двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах,
сидела главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились в разных углах комнаты: один из них, подложив
под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у стола.
Я
сидел, углубившись в чтение календаря, как вдруг передо мной, словно из-под земли, вырос неизвестный мужчина (надо сказать, что с тех пор, как произошло мое вступление на путь благонамеренности, я держу
двери своей квартиры открытыми, чтоб"гость"прямо мог войти в мой кабинет и убедиться в моей невинности).
Передонов был уверен, что за
дверью стоит и ждет валет и что у валета есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то отвести, в какой-то страшный участок. А
под столом
сидит недотыкомка. И Передонов боялся заглянуть
под стол или за
дверь.
Я застал обеих женщин дома. Старуха возилась около ярко пылавшей печи, а Олеся пряла лен,
сидя на очень высокой скамейке; когда я, входя, стукнул
дверью, она обернулась, нитка оборвалась
под ее руками, и веретено покатилось по полу.
И снова сквозь темную листву орешника, ольхи и ветел стала просвечивать соломенная, облитая солнцем кровля; снова между бледными ветвями ивы показалась раскрытая
дверь.
Под вечер на пороге усаживался дедушка Кондратий, строгавший дряхлою рукою удочку, между тем как дочка
сидела подле с веретеном, внук резвился, а Ваня возвращался домой с вершами
под мышкой или неся на плече длинный сак, наполненный рыбой, которая блистала на солнце, медленно опускавшемся к посиневшему уже хребту высокого нагорного берега.
У
двери белой кантины, [Кантина — погребок-закусочная.] спрятанной среди толстых лоз старого виноградника,
под тенью навеса из этих же лоз, переплетенных вьюнком и мелкой китайской розой,
сидят у стола, за графином вина, Винченцо, маляр, и Джиованни, слесарь.
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В
дверях кузни, на место, где
сидел Савелий, сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.
Войдя наверх, Илья остановился у
двери большой комнаты, среди неё,
под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола
сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
На широкой кушетке, подобрав
под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру, расположилась хозяйка; у окна за пяльцами
сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt [м-ль Бонкур (фр.).] — гувернантка, старая и сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос
под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле
двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и заложив руки за спину, стоял господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками — некто Африкан Семеныч Пигасов.
Но, открыв
дверь, стоя на пороге её, он тотчас убедился, что всё уже было: хладнокровный поручик, строго сдвинув брови, стоял среди комнаты в расстёгнутом кителе, держа руки в карманах, из-под кителя было видно подтяжки, и одна из них отстёгнута от пуговицы брюк; Полина
сидела на кушетке, закинув ногу на ногу, чулок на одной ноге спустился винтом, её бойкие глаза необычно круглы, а лицо, густо заливаясь румянцем, багровеет.
Эта вывеска помещается над узенькой
дверью маленького магазина, по сторонам
двери пыльные окна, у одного
сидит Ф. Калугин, лысый, с шишкой на желтом черепе и с лупой в глазу; круглолицый, плотный, он почти непрерывно улыбается, ковыряя тонкими щипчиками в механизме часов, или что-то распевает, открыв круглый рот, спрятанный
под седою щеткой усов.
Ераст вздыхает, кланяется и уходит. Вера Филипповна
сидит у стола в задумчивости. Из
двери налево входят Аполлинария Панфиловна, Каркунов; одной рукой опирается на палку,
под другую его поддерживает Xалымов.
— Ну что ж, что фантазии, Сергей Фирсыч? Что тут плохого? Я, знаете, иногда
сижу в школе или у вас вечером, и вдруг мне кажется, что вот-вот произойдет что-то совершенно необыкновенное. Вдруг бубенцы
под окнами. Собака лает. Кто-то входит в сени, отворяет
дверь. Лица не видать, потому что воротник у шубы поднят и занесло снегом.
Вхожу это и вижу,
дверь из зальцы в спальню к нему затворена, а какой-то этакой господин
под окном, надо полагать вояжный; потому ледунка у него через плечо была, и
сидит в кресле и трубку курит.
Вот, глядит, отворена
Дверь в покой; в покое том
Вьется лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Всходит вверх и видит — там
Старушоночка
сидит;
Гребень
под носом торчит...
Платонов (хватает себя за голову). О несчастный, жалкий! Боже мой! Проклятие моей богом оставленной голове! (Рыдает.) Прочь от людей, гадина! Несчастьем был я для людей, люди были для меня несчастьем! Прочь от людей! Бьют, бьют и никак не убьют!
Под каждым стулом,
под каждой щепкой
сидит убийца, смотрит в глаза и хочет убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не убил! (Бежит к
двери.) Не бейте меня по груди! Растерзали мою грудь! (Кричит.) Саша! Саша, ради бога! (Отворяет
дверь.)
Сели. Варварушка стала чай разливать.
Под святыми
сидит Таисея, по сторонам стола казанец да саратовец, вдали, в уголке, у самой у́
двери, мать Ираида.
У затворенных
дверей комнаты стоял муж больной и пожилая женщина. На диване
сидел священник, опустив глаза и держа что-то завернутым в епитрахили. В углу, в вольтеровском кресле, лежала старушка — мать больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей
под чепчик в седую голову.
Ночь уходила; пропели последние петухи; Михаил Андреевич Бодростин лежал бездыханный в большой зале, а Иосаф Платонович Висленев
сидел на изорванном кресле в конторе; пред ним, как раз насупротив, упираясь своими ногами в ножки его кресла, помещался огромный рыжий мужик, с длинною палкой в руках и дремал, у
дверей стояли два другие мужика, тоже с большими палками, и оба тоже дремали, между тем как
под окнами беспрестанно шмыгали дворовые женщины и ребятишки, старавшиеся приподняться на карниз и заглянуть чрез окно на убийцу, освещенного сильно нагоревшим сальным огарком.
Сначала мне показалось, что это горит лампада, но, привстав и поглядев в
дверь, я увидал, что то горела
под абажуром свеча, перед которою матушка
сидела за столиком, как была одетая днем, и писала.
Был десятый час утра. Дул холодный, сырой ветер, тающий снег с шорохом падал на землю. Приемный покой N-ской больницы был битком набит больными. Мокрые и иззябшие, они
сидели на скамейках, стояли у стен; в большом камине пылал огонь, но было холодно от постоянно отворявшихся
дверей. Служители в белых халатах подходили к вновь прибывшим больным и совали им
под мышки градусники.
Приехали в Нижнее Городище. Около трактира, на унавоженной земле,
под которой был еще снег, стояли подводы: везли большие бутыли с купоросным маслом. В трактире было много народа, всё извозчики, и пахло тут водкой, табаком и овчиной. Шел громкий разговор, хлопали
дверью на блоке. За стеной в лавочке, не умолкая ни на минуту, играли на гармонике. Марья Васильевна
сидела и пила чай, а за соседним столом мужики, распаренные чаем и трактирной духотой, пили водку и пиво.
На одной из лавок
сидела Мариула с устремленным куда-то вдаль взглядом своих черных, не потерявших девического блеска глаз, составлявших разительный контраст с седыми прядями волос, выбивавшихся из-под головной повязки. Домаша некоторое время смотрела на сидевшую из полуотворенной
двери, затем открыла эту
дверь совсем и вошла в горницу.
Мы с Михайлой
сидели в сенцах сторожки, — он на бочонке из-под кваса, я на скамейке. В
дверь тянуло бодрящею, влажною прохладою; грудь жадно дышала. Михайло оживился: его суровое, всегда нахмуренное лицо смотрело теперь мягко и радостно.
Полина быстро вскочила со своего места. Валя уронила ложку, которой барабанила по столу и осталась
сидеть с разинутым ртом и выпученными глазами. Так вот о чем так долго совещалась нынче с их матерью новая гувернантка! — хотя они всячески старались подслушать
под дверью, о чем шла речь y взрослых, но это им не удалось. Плотно запертая
дверь и тяжелая портьера скрадывали звуки голосов, раздававшихся в материнской спальне, и им не удалось услышать ни слова.
Из-за
двери слышен был в это время оживленно-недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский
сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки, и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко
под окном дома, — по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что-нибудь важное и несчастливое.
В таком «Случае лакей должен был столкнуть его с крыльца и водку выплеснуть ему в спину, а закусочные пятьдесят рублей взять себе в свою пользу и дернуть за веревку, а эта веревка шла к железной клямке от
двери, за которою
сидели под крыльцом меделянские собаки.
Под низкими потолками
дверей сидели на соломенных стульях женщины в фартуках; они выскакивали при виде матросов и, выбегая на середину улицы, загораживали им дорогу и заманивали каждая в свой притон.