Неточные совпадения
У окошка за особым столом
сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь
над бумагою, готовый записывать мои показания.
А Миша постепенно вызывал чувство неприязни к нему. Молчаливый, скромный юноша не давал явных поводов для неприязни, он быстро и аккуратно убирал комнаты, стирал пыль не хуже опытной и чистоплотной горничной, переписывал
бумаги почти без ошибок, бегал в суд, в магазины, на почту, на вопросы отвечал с предельной точностью. В свободные минуты
сидел в прихожей на стуле у окна, сгибаясь
над книгой.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в восторг, — вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и село, и дом священника, где он
сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись
над бумагой и держа перо у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
Сейчас Галактион
сидел почти безвыходно дома и все работал в своей комнате
над какими-то
бумагами, которые приносил ему Штофф.
Сидит однажды зверь лесной (это мужа они так шутя прозвали) у себя в кабинете запершись,
над бумагой свирепствует. Стучатся. Входит Порфирий Петрович, и прямо в ноги.
Офицер этот так спокойно свертывает папироску из желтой
бумаги,
сидя на орудии, так спокойно прохаживается от одной амбразуры к другой, так спокойно, без малейшей афектации говорит с вами, что, несмотря на пули, которые чаще, чем прежде, жужжат
над вами, вы сами становитесь хладнокровны и внимательно расспрашиваете и слушаете рассказы офицера.
Вот он
сидит в вольтеровских креслах. Перед ним лист
бумаги, на котором набросано несколько стихов. Он то наклонится
над листом и сделает какую-нибудь поправку или прибавит два-три стиха, то опрокинется на спинку кресел и задумается. На губах блуждает улыбка; видно, что он только лишь отвел их от полной чаши счастия. Глаза у него закроются томно, как у дремлющего кота, или вдруг сверкнут огнем внутреннего волнения.
Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый зеленым сукном; в углу — другой стол поменьше, за которым,
над кипой
бумаг,
сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.
Рассказывал им за меня всё Постельников, до упаду смеявшийся
над тем, как он будто бы на сих днях приходит ко мне, а я будто
сижу на кровати и говорю, что «я дитя кормлю»; а через неделю он привез мне чистый отпуск за границу, с единственным условием взять от него какие-то
бумаги и доставить их в Лондон для напечатания в «Колоколе».
В полночь, когда в верхнем этаже
над нами, встречая Новый год, задвигали стульями и прокричали «ура», Зинаида Федоровна позвонила мне из комнаты, что рядом с кабинетом. Она, вялая от долгого лежанья,
сидела за столом и писала что-то на клочке
бумаги.
У Ежова на диване
сидел лохматый человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые,
над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы.
Сидел он на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и положив на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди книг и
бумаг на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все
бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи
сидел над этими
бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Он очень долго
сидел над этим вторым письмом, многое в нем перемарывал и переделывал и, тщательно списав его на тонком листе почтовой
бумаги, сложил его как можно мельче и положил в карман.
Тихий барин
сидел в тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно белой
бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа темнее.
Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
За конторкой в рабочем кабинете
сидел человек в штатском платье и с кавалергардским шлемом на голове. Орел победно взвивался
над потускневшим металлом со звездой. Перед человеком сверх вороха
бумаг лежала толстая клеенчатая тетрадь. На первой странице бисерным почерком было написано вверху...
— Не без того-с… привычка: сначала, когда поступил, так очень было дико; только что вышел из военной службы, никого, ничего не знаю; первое время
над бумагами покорпел, а тут, как поогляделся, так понял, что,
сидя в суде, многого, не сделаешь, и марш в уезд, да с тех пор все и езжу.
Однажды Ардальон Михайлович
сидел над перепиской длинной
бумаги к какому-то чересчур важному лицу.
— Смешно!
Сидя в своем темном уголке
над канцелярскими
бумагами, вы, кажется, хотите знать, что делается в политическом мире, лучше меня. Недаром вращаюсь я в тайных и открытых высших сферах.
Два месяца не касался я дневника, совсем позабыл о его существовании. Но сегодня достал и вот уже полчаса
сижу над ним, но не пишу, а все рассматриваю последнюю страницу, где написано одно слово: умерла. Да, умерла, одно только слово, а кругом него обыкновенная белая
бумага, и на ней ничего нет, гладко. Боже мой, до чего ничтожен человек!
Даву
сидел на конце комнаты
над столом с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какою-то
бумагой, лежавшею пред ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил: Qui êtes vous? [ — Кто вы такой?]