Неточные совпадения
Он состарился,
поседел;
сидеть по вечерам
в клубе, желчно скучать, равнодушно поспорить
в холостом обществе стало для него потребностию, — знак, как известно, плохой.
У окна
сидел и курил человек
в поддевке, шелковой шапочке на голове,
седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на человека против него, у этого человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а лоб опрокинут к затылку, рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
В купе вагона, кроме Самгина,
сидели еще двое: гладенький старичок
в поддевке, с большой серебряной медалью на шее, с розовым личиком, спрятанным
в седой бороде, а рядом с ним угрюмый усатый человек с большим животом, лежавшим на коленях у него.
Через два часа Клим Самгин
сидел на скамье
в парке санатории, пред ним
в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было
в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его голове, перебирал пряди
седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
Через час он
сидел в маленькой комнатке у постели, на которой полулежал обложенный подушками бритоголовый человек с черной бородой, подстриженной на щеках и раздвоенной на подбородке белым клином
седых волос.
В столовой, у стола,
сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый,
в седой щетине на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув на него плоскими глазами...
Разгорался спор, как и ожидал Самгин. Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей,
в коляске
сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый человек с
седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он говорил что-то, обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
Захар, произведенный
в мажордомы, с совершенно
седыми бакенбардами, накрывает стол, с приятным звоном расставляет хрусталь и раскладывает серебро, поминутно роняя на пол то стакан, то вилку; садятся за обильный ужин; тут
сидит и товарищ его детства, неизменный друг его, Штольц, и другие, все знакомые лица; потом отходят ко сну…
Она надела на
седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо
сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах
в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.
Хотя Райский не разделял мнения ни дяди, ни бабушки, но
в перспективе у него мелькала собственная его фигура, то
в гусарском, то
в камер-юнкерском мундире. Он смотрел, хорошо ли он
сидит на лошади, ловко ли танцует.
В тот день он нарисовал себя небрежно опершегося на
седло, с буркой на плечах.
Среди этого увидишь старого китайца, с
седой косой, голого, но
в очках; он
сидит и торгует.
В предместье мы опять очутились
в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи,
в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги,
сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему
седую косу. Другие у лавок ели, брились.
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там других нет), — я сама ехала
в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или
сидишь; я даже вязала дорогой. А верхом вы измучитесь по болотам; якутские
седла мерзкие…»
Ближе же всех к столу
сидела седая в черном платье женщина, очевидно мать.
Еще
сидела без дела на нарах невысокая, вся
в морщинках, добродушная старушка с
седыми волосами и горбатой спиной.
А рядом с ним
сидела на полу женщина с ребенком,
в хорошем шерстяном платке, и рыдала, очевидно
в первый раз увидав того
седого человека, который был на другой стороне
в арестантской куртке, с бритой головой и
в кандалах.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета.
В соседней комнате через отворенную дверь видны были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него
сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый старик с длинной
седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно было заключить, что шла очень серьезная игра.
В передней
сидели седые лакеи, важно и тихо занимаясь разными мелкими работами, а иногда читая вполслуха молитвенник или псалтырь, которого листы были темнее переплета. У дверей стояли мальчики, но и они были скорее похожи на старых карликов, нежели на детей, никогда не смеялись и не подымали голоса.
В окно был виден ряд карет; эти еще не подъехали, вот двинулась одна, и за ней вторая, третья, опять остановка, и мне представилось, как Гарибальди, с раненой рукой, усталый, печальный,
сидит, у него по лицу идет туча, этого никто не замечает и все плывут кринолины и все идут right honourable'и —
седые, плешивые, скулы, жирафы…
В кухне
сидел обыкновенно бурмистр,
седой старик с шишкой на голове; повар, обращаясь к нему, критиковал плиту и очаг, бурмистр слушал его и по временам лаконически отвечал: «И то — пожалуй, что и так», — и невесело посматривал на всю эту тревогу, думая: «Когда нелегкая их пронесет».
Тут только я разглядел, что
в углу
сидел старый священник с
седой бородой и красно-синим лицом.
День был жаркий. Преосвященный Парфений принял меня
в саду. Он
сидел под большой тенистой липой, сняв клобук и распустив свои
седые волосы. Перед ним стоял без шляпы, на самом солнце, статный плешивый протопоп и читал вслух какую-то бумагу; лицо его было багрово, и крупные капли пота выступали на лбу, он щурился от ослепительной белизны бумаги, освещенной солнцем, — и ни он не смел подвинуться, ни архиерей ему не говорил, чтоб он отошел.
— Ишь когда его забрало… Я четверть часа
сижу здесь, а был уж он там… Аки лев рыкающий
в пустыне Ливийской. Всех запарит! — обращается ко мне из ванны рядом бритый старичок с начесанными к щекам
седыми вихорками волос.
Спустились к Театральной площади, «окружили» ее по канату. Проехали Охотный, Моховую. Поднялись
в гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала карета на высоких рессорах, с гербом на дверцах.
В ней
сидела седая дама. На козлах, рядом с кучером, — выездной лакей с баками,
в цилиндре с позументом и
в ливрее с большими светлыми пуговицами. А сзади кареты, на запятках, стояли два бритых лакея
в длинных ливреях, тоже
в цилиндрах и с галунами.
Всё болело; голова у меня была мокрая, тело тяжелое, но не хотелось говорить об этом, — всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты
сидели чужие люди: священник
в лиловом,
седой старичок
в очках и военном платье и еще много; все они
сидели неподвижно, как деревянные, застыв
в ожидании, и слушали плеск воды где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
В углу гостиной, у печки,
в креслах,
сидела маленькая старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно
седая и (с первого взгляда заключить было можно) впавшая
в совершенное детство.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне
в камин: весь влезу, всю голову свою
седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный
сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было
в камин.
Именно
в этот момент точно из земли вырос над Карачунским верховой; его обдало горячее дыхание лошади, а
в седле неподвижно
сидел, свесившись на один бок по-киргизски, Кожин.
Теперь на том, кого мы до сих пор называли Ярошиньским, был надет длинный черный сюртук. Толсто настеганная венгерка,
в которой он
сидел до этого времени, лежала на диване, а на столе, возле лампы, был брошен артистически устроенный
седой клочковатый парик и длинные польские усы.
Темная синева московского неба, истыканная серебряными звездами, бледнеет, роса засеребрится по сереющей
в полумраке травке, потом поползет редкий
седой туман и спокойно поднимается к небу, то ласкаясь на прощанье к дремлющим березкам, то расчесывая свою редкую бороду о колючие полы сосен;
в стороне отчетисто и звучно застучат зубами лошади, чешущиеся по законам взаимного вспоможения; гудя пройдет тяжелым шагом убежавший бык, а люди без будущего всё
сидят.
Пока студенты пили коньяк, пиво и водку, Рамзес все приглядывался к самому дальнему углу ресторанного зала, где
сидели двое: лохматый,
седой крупный старик и против него, спиной к стойке, раздвинув по столу локти и опершись подбородком на сложенные друг на друга кулаки, сгорбился какой-то плотный, низко остриженный господин
в сером костюме. Старик перебирал струны лежавших перед ним гуслей и тихо напевал сиплым, но приятным голосом...
Павел догадался, что это был старший сын Захаревского — правовед; другой сын его —
в безобразных кадетских штанах,
в выворотных сапогах, остриженный под гребенку —
сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который все еще был исправником и
сидел в той же самой позе, как мы видели его
в первый раз, только от лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно
поседел.
Старик монах-мельник,
седой, как лунь, и сверх того перепачканный еще
в муке,
сидел на солнышке и чинил себе сапоги.
Сзади судей
сидел, задумчиво поглаживая щеку, городской голова, полный, солидный мужчина; предводитель дворянства,
седой, большебородый и краснолицый человек, с большими, добрыми глазами; волостной старшина
в поддевке, с огромным животом, который, видимо, конфузил его — он все старался прикрыть его полой поддевки, а она сползала.
Понурив свою рановременно начавшую
седеть голову,
сидел он
в коляске.
Отдельно от них, на бержерке,
сидел старик, по-видимому отставной военный, с двумя клочками
седых волос под носом и со множеством ленточек
в петлице. Он толковал с каким-то пожилым человеком о предстоявших откупах.
Я даже впал
в другую крайность и обрадовался весьма, увидав на ближайшей лавке одного чрезвычайно дурно, нечистоплотно одетого господина, еще не старого, но почти совсем
седого, который,
в отдалении от других,
сидел на задней лавке.
Семенов, который поступал
в один факультет со мной,
в математический, до конца экзаменов все-таки дичился всех,
сидел молча один, облокотясь на руки и засунув пальцы
в свои
седые волосы, и экзаменовался отлично.
Семенов, с своими
седыми всклокоченными волосами и белыми зубами,
в расстегнутом сюртуке,
сидел недалеко от меня и, облокотясь, грыз перо.
Это были скучнейшие, но всегда многолюдные вечера с ужинами, на которых, кроме трех-четырех ораторов, гости, большею частию московские педагоги,
сидели, уставя
в молчании «брады свои»
в тарелки, и терпеливо слушали, как по часу, стоя с бокалами
в руках, разливались
В.А. Гольцев на всевозможные модные тогда либеральные темы, Н.Н. Златовратский о «золотых сердцах народа», а сам Д.И. Тихомиров, бия себя кулаками
в грудь и потрясая огромной
седой бородищей, вопиял...
— Затевай!.. Я с тобой до
седых волос
в ефтом деле торговаться буду. Значит, ты богатый, коли сложа руки
сидеть хочешь?
И видит вдруг перед собой:
Владимир,
в гриднице высокой,
В кругу
седых богатырей,
Между двенадцатью сынами,
С толпою названных гостей
Сидит за браными столами.
Это всё то же, что происходило последние года
в воинских присутствиях:
сидят за столом за зерцалом, на первых местах, под портретом во весь рост императора, старые, важные,
в регалиях чиновники и свободно, развязно беседуют, записывают, приказывают и вызывают. Тут же
в наперсном кресте и шелковой рясе с выпростанными
седыми волосами на эпитрахили благообразный старец священник перед аналоем, на котором лежит золотой крест с кованным
в золоте Евангелием.
В этой улице его смущал больше всех исправник:
в праздники он с полудня до вечера
сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли
седые баки, — сливаясь с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Первое впечатление было не
в пользу «академии». Ближе всех
сидел шестифутовый хохол Гришук, студент лесного института, рядом с ним
седой старик с военной выправкой — полковник Фрей, напротив него Молодин, юркий блондин с окладистой бородкой и пенсне. Четвертым оказался худенький господин с веснушчатым лицом и длинным носом.
Так наступила зима и прошли святки.
В нашей жизни никаких особенных перемен не случилось, и мы так же скучали. Я опять писал повесть для толстого журнала и опять мучился. Раз вечером
сижу, работаю, вдруг отворяется дверь, и Пепко вводит какого-то низенького старичка с окладистой
седой бородой.
Раз на рекогносцировке я попал
в турецкую деревушку, захожу
в один дом, чтобы напиться, — вижу,
сидит на полу на ковре старый-старый турок с
седой длинной бородой и читает коран.
В переднем углу
сидит седой старик, рядом бородатый мужик и мальчонка.
Я вошел.
В столовой кипел самовар и за столом
сидел с трубкой во рту
седой старик с четырехугольным бронзовым лицом и
седой бородой, росшей густо только снизу подбородка. Одет он был
в дорогой шелковый, китайской материи халат, на котором красовался офицерский Георгий. Рядом мать Гаевской, с которой Гаевская познакомила меня
в театре.
На полянке, с которой был виден другой конец пруда, стоял мольберт, за ним
сидел в белом пиджаке высокий, величественный старец, с
седой бородой, и писал картину. Я видел только часть его профиля.