Неточные совпадения
Оно было
в самом деле бескорыстно, потому что она ставила свечку
в церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел, и он никогда не узнал об этом.
Сидела она у
изголовья его ночью и уходила с зарей, и потом не было разговора о том.
Зося металась
в страшном бреду и никого не узнавала; доктор
сидел у ее
изголовья и по секундам отсчитывал ход болезни, как капитан, который ведет свой корабль среди бушующего моря.
…Три года тому назад я
сидел у
изголовья больной и видел, как смерть стягивала ее безжалостно шаг за шагом
в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около меня, я дичал
в тупом отчаянии, но не тешил себя надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за гробом.
Она повела нас
в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у
изголовья на креслах
сидела бабушка, а
в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели от слез.
Я поблагодарил ее и сел у
изголовья Нелли. Мне самому было тяжело, что я мог оставить ее
в такую минуту. Долго, до глубокой ночи
сидел я над нею, задумавшись… Роковое это было время.
Когда Ромашов вошел
в мертвецкую, два человека
сидели на кроватях у
изголовий, около окна.
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у
изголовья его
сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я
в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа
сидит у моего
изголовья и говорит: «Ох, прости ты меня, Христа ради, Николаша: чуть я тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
Пройдя через две небольшие комнаты, хозяйка отворила потихоньку дверь
в светлый и даже с некоторой роскошью убранный покой. На высокой кровати, с ситцевым пологом,
сидел, облокотясь одной рукой на столик, поставленный у самого
изголовья, бледный и худой, как тень, Рославлев. Подле него старик, с седою бородою, читал с большим вниманием толстую книгу
в черном кожаном переплете.
В ту самую минуту, как Зарецкой показался
в дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного отца нашего…»
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами
в предыдущей главе, часу
в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской
сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль
сидел Ильменев, а у самого
изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не за морем, а
в Московской академии.
Часу
в шестом утра,
в просторной и светлой комнате, у самого
изголовья постели, накоторой лежал не пришедший еще
в чувство Рославлев,
сидела молодая девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле нее стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за руку и смотрел с большим вниманием на безжизненное лицо его. У дверей комнаты стоял Егор и поглядывал с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.
Вот чего не предусмотрели ни Бажанов, ни Советов, а между тем такого рода недоумения встречаются чуть не на каждом шагу. Везде культурный человек видит себя лишним, везде он чувствует себя
в положении того мужа, у которого жена мучилась
в потугах рождения, а он
сидел у ее
изголовья и покряхтывал. Везде, на всех лицах, во всех ответах он читает и слышит одно слово: надоел! надоел! надоел!
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карлик. — А пришел-то я
в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась. Осматриваюсь и вижу, госпожа
сидят у моего
изголовья и говорят: «Ох, прости ты меня Христа ради, Николаша: чуть я тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот-с она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
— Вы как поживаете, сударыня Дарья Сергевна? — спросил у ней Никифор Захарыч. Как только вошел он
в комнату больной, она сложила «Пролог», положила его на стол и, опустя голову, недвижно
сидела у
изголовья Аксиньи Захаровны.
Варвара Васильевна лежала
в отдельной палате. На окне горел ночник, заставленный зеленою ширмочкою,
в комнате стоял зеленоватый полумрак. Варвара Васильевна, бледная, с сдвинутыми бровями, лежала на спине и
в бреду что-то тихо говорила. Лицо было покрыто странными прыщами, они казались
в темноте большими и черными. У
изголовья сидела Темпераментова, истомленная двумя бессонными ночами. Доктор шепотом сказал...
Елена Павловна
сидела под балдахином из китайской материи, с огромным японским веером, развернутым под углом на широком диване, вроде кровати, где
в изголовье валялось множество подушечек и подушек, шитых золотом, шелком, канаусовых и атласных, расписанных цветами, по моде последних трех-четырех зим.