Неточные совпадения
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала с дивана,
на котором
сидела,
на пол, к его ногам; она упала бы
на ковер, если б он не держал ее.
Кучер остановил четверню и оглянулся направо,
на ржаное
поле,
на котором у телеги
сидели мужики. Конторщик хотел было соскочить, но потом раздумал и повелительно крикнул
на мужика, маня его к себе. Ветерок, который был
на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из мужиков поднялся и пошел к коляске.
Но Константину Левину скучно было
сидеть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз
на неразлешенное
поле и навалят Бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
Он застал ее в задних комнатах. Она
сидела на сундуке и о чем-то распоряжалась с девушкой, разбирая кучи разноцветных платьев, разложенных
на спинках стульев и
на полу.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как
на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
Она
сидела с заплаканными глазами
на сундуке, перебирая пальцами носовой платок, и пристально смотрела
на валявшиеся
на полу перед ней клочки изорванной вольной.
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского
пола и, должно быть, с этой целью старался выставлять свои ноги
на самое видное место и, стоя или
сидя на месте, всегда приводил в движение свои икры.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна
сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду.
На грязном
полу лежал солнечный переплет окна.
Самая маленькая девочка, лет шести, спала
на полу, как-то
сидя, скорчившись и уткнув голову в диван.
Пол сама моет и
на черном хлебе
сидит, а неуважения к себе не допустит.
Я взглянул и обмер.
На полу, в крестьянском оборванном платье
сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало — не помню.
В пекарне колебался приглушенный шумок, часть плотников укладывалась спать
на полу, Григорий Иванович влез
на печь, в приямке подогревали самовар, несколько человек
сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина в пыльном сумраке лавки, набитой книгами.
Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку, другой рукой поднял с
пола шляпу и сказал в глубину лавки кому-то невидимому...
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола
сидел медник, против него — повар,
на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
В кухне
на полу, пред большим тазом,
сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее
на лицо себе,
на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет,
сидел за столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он встал и, расшвыривая их ногами, легко подвинул к столу тяжелое кресло.
А через час,
сидя на постели, спустив ноги
на пол, голая, она, рассматривая носок Клима, сказала, утомленно зевнув...
Освещая стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги,
сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в
пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу
на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер
на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто
сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Вечером он
сидел на песчаном холме у опушки сосновой рощи, прослоенной березами; в сотне шагов пред глазами его ласково струилась река, разноцветная в лучах солнца, горела парчовая крыша мельницы, спрятанной среди уродливых ветел,
поля за рекою весело ощетинились хлебами.
Дальше
пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе,
сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть
на них; они кричали ему...
Неловко было
сидеть дома, поглядывая в окна
на баррикаду; обыватели привыкли к ней, помогали обкладывать ее снегом,
поливать водой.
Поехала жена с
Полей устраиваться
на даче, я от скуки ушел в цирк,
на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой — в кабинете, вижу, огонь, за столом моим
сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Размахивая шляпой, он указал ею
на жандарма; лицо у него было серое,
на висках выступил пот, челюсть тряслась, и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он
сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в
пол, и рычал...
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях
на босую ногу,
сидела в углу дивана с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв голые ноги
полою халата, она, неласково глядя
на Клима, спросила...
Лидия
сидела в столовой
на диване, держа в руках газету, но глядя через нее в
пол.
Когда Самгин протер запотевшие очки, он увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они
сидели и стояли
на партах,
на полу,
сидели на подоконниках, несколько десятков голосов кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
Захар, произведенный в мажордомы, с совершенно седыми бакенбардами, накрывает стол, с приятным звоном расставляет хрусталь и раскладывает серебро, поминутно роняя
на пол то стакан, то вилку; садятся за обильный ужин; тут
сидит и товарищ его детства, неизменный друг его, Штольц, и другие, все знакомые лица; потом отходят ко сну…
Он с любовью смотрел
на стул, где она
сидела, и вдруг глаза его заблистали:
на полу, около стула, он увидел крошечную перчатку.
Ему представилось, как он
сидит в летний вечер
на террасе, за чайным столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой, и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев видом, прохладой, тишиной; а вдали желтеют
поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с
полей восходит пар; становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами идут домой.
А он думал часто,
сидя как убитый, в злом молчании, около нее, не слушая ее простодушного лепета, не отвечая
на кроткие ласки: «Нет — это не та женщина, которая, как сильная река, ворвется в жизнь, унесет все преграды, разольется по
полям.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем
сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут
на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— И я добра вам хочу. Вот находят
на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас
сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по
полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера
сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в
поле, потом вдаль
на Волгу,
на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и шла опять с обрыва, к беседке, долго
сидела там
на развалившемся пороге, положив голову
на голые доски
пола, потом уходила в
поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до
полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые,
сидят на прилавках, сложа ноги под себя.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились
на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел
на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо
сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали
на солнце и накалились.
Одни из них возятся около волов, другие работают по
полям и огородам, третьи
сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею частью
сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в
поле и почти все с петухом под мышкой.
В зале,
на полу, перед низенькими, длинными, деревянными скамьями,
сидело рядами до шести — или семисот женщин, тагалок, от пятнадцатилетнего возраста до зрелых лет: у каждой было по круглому, гладкому камню в руках, а рядом,
на полу, лежало по куче листового табаку.
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в
поле, через С.-Мигель, оттуда заехали
на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому
на музыку.
На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них
сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют
сидя. Я не последовал этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Японцы предложили
сидеть по-своему,
на полу,
на пятках.
Примчавшись к своему месту, я несколько минут
сидел от боли неподвижно
на полу.
Мы дошли до какого-то вала и воротились по тропинке, проложенной по берегу прямо к озерку. Там купались наши, точно в купальне, под сводом зелени.
На берегу мы застали живописную суету: варили кушанье в котлах, в палатке накрывали…
на пол, за неимением стола. Собеседники
сидели и лежали. Я ушел в другую палатку, разбитую для магнитных наблюдений, и лег
на единственную бывшую
на всем острове кушетку, и отдохнул в тени. Иногда врывался свежий ветер и проникал под тент, принося прохладу.
Тут
сидели три индийца
на полу.
Прочие женщины
сидели в куче
на полу.
На арене ничего еще не было. Там ходил какой-то распорядитель из тагалов, в розовой кисейной рубашке, и собирал деньги
на ставку и за пари. Я удивился, с какой небрежностью индийцы бросали пригоршни долларов, между которыми были и золотые дублоны. Распорядитель раскладывал деньги по кучкам
на полу,
на песке арены.
На ней, в одном углу,
на корточках
сидели тагалы с петухами, которым предстояло драться.
Китайцы в домах у себя имеют мебель, столы, кресла, постели, табуреты, скамеечки и проч., тогда как прочие три народа
сидят и обедают
на полу.
Одни
сидели и лежали
на полу, другие двигались взад и вперед с пустыми и полными кипятком чайниками.
Оглянувшись
на Нехлюдова, старик подобрал с глянцовитой лавки,
на которой он
сидел один,
полу своей поддевки и ласково сказал...
В темном, холодном карцере не было ни кровати, ни стола, ни стула, так что посаженный
сидел или лежал
на грязном
полу, где через него и
на него бегали крысы, которых в карцере было очень много и которые были так смелы, что в темноте нельзя было уберечь хлеба.