Неточные совпадения
На
камнях и на земляном полу росли
серые грибы с тонкими ножками; везде — плесень, мох, сырость, кислый удушливый запах.
Он усмехался, слушая наивные восторги, и опасливо смотрел через очки вниз. Спуск был извилист, крут, спускались на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда
серая лента дороги изгибалась почти под прямым углом; чернобородый кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся в сторону обрыва, усеянного острыми зубами каких-то необыкновенных
камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел о том, что сегодня Варвара разговорчива.
Остробородый дворник, шаркая по
камням метлою, вздымал облака пыли навстречу партии
серых людей.
Он смотрел, как мимо его течет стиснутая
камнем глазастых стен бесконечная, необыкновенно плотная,
серая, мохнатая толпа мужчин, женщин, подростков, и слышал стройное пение...
Должно быть, потому, что в тюрьме были три заболевания тифом, уголовных с утра выпускали на двор, и,
серые, точно
камни тюремной стены, они, сидя или лежа, грелись на весеннем солнце, играли в «чет-нечет», покрякивали, пели песни.
Джукджур отстоит в восьми верстах от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам пошли горы, одна другой круче,
серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи
камней. По виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые, все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи в небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие с себя каменья.
Мы выехали из предместья и по длинному, но довольно узкому мосту через Пассиг, потом мимо казарм въехали в крепость, окруженную широким, наполненным водой рвом и
серой, массивной стеной из дикого
камня.
На неровных
камнях покатой у тротуара мостовой лежал головой ниже ног широкий немолодой арестант с рыжей бородой, красным лицом и приплюснутым носом, в
сером халате и таких же штанах.
Но казалось однако, что весь город принимает издали участие в этих похоронах без блеска, без певчих: всюду по улицам, точно жучки по воде устоявшегося пруда, мелькали озабоченные горожане, на площади перед крыльцом «Лиссабона» и у паперти собора толклись по
камням серые отрёпанные люди, чего-то, видимо, ожидая, и гудели, как осы разорённого гнезда.
Утро. С гор ласково течет запах цветов, только что взошло солнце; на листьях деревьев, на стеблях трав еще блестит роса.
Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога мощена
камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить ее рукою.
На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем льется солнечный свет — золотые нити, протянутые в воздухе. На
серых кафлях пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть на них, — научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный
камень оливин, а в графине воды на столе — голубые бриллианты.
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстой человек, в легкой
серой паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по
камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к вагонам, некоторые влезают на площадки, — они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы — сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Солнце горит в небе, как огненный цветок, и сеет золотую пыль своих лучей на
серые груди скал, а из каждой морщины
камня, встречу солнца, жадно тянется живое — изумрудные травы, голубые, как небо, цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут в полных каплях хрустальной росы.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков —
серые, сухие и крепкие
камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий глаз, режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий
камень, с круглой
серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Шуршат и плещут волны. Синие струйки дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал на ноги и тихо поет, держа сигару в углу рта. Он прислонился плечом к
серому боку
камня, скрестил руки на груди и смотрит в даль моря большими главами мечтателя.
Точно птицы в воздухе, плавают в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по
камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под
камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё в красивых пятнах, — она точно ведьма в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается в воде, точно грязная тряпка,
серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет в прозрачной воде, под небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди
камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
«Под сим крестом покоится прах раба божия Вонифантия», — прочитал он и улыбнулся: имя показалось ему смешным. Над прахом Вонифантия был поставлен огромный
камень из
серого гранита. А рядом с ним в другой ограде покоился Пётр Бабушкин, двадцати восьми лет…
Она всё молчала.
Серая, как из
камня вырубленная, девушка стояла неподвижно, только концы платка на груди её вздрагивали.
Серые чистенькие
камни мостовой скучно смотрели в
серое небо, они были похожи на лица людей.
Когда Илья, с узлом на спине, вышел из крепких ворот купеческого дома, ему показалось, что он идёт из
серой, пустой страны, о которой он читал в одной книжке, — там не было ни людей, ни деревьев, только одни
камни, а среди
камней жил добрый волшебник, ласково указывавший дорогу всем, кто попадал в эту страну.
Она протягивает круглую, белую руку, сверкает на солнце золотой браслет с цветными
камнями, на высокой груди переливается струя жемчуга. Она тоже выпила, в её
серых глазах томная улыбка, приоткрытые губы соблазнительно шевелятся, чокнувшись, она пьёт и кланяется свату, а он, встряхивая косматой башкой, восхищенно орёт...
Осторожно, с трудом продираясь сквозь тучи, подкрался рассвет без солнца, немощный и
серый. Окрасил воду в цвет свинца, показал на берегах желтые кусты, железные, ржавчиной покрытые сосны, темные лапы их ветвей, вереницу изб деревни, фигуру мужика, точно вырубленную из
камня. Над баржой пролетела чайка, свистнув кривыми крыльями.
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе, дочь — кончала учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как солдат, сухое лицо монахини-аскетки, большие
серые глаза, скрытые в темных ямах, одета она в черное платье, в шелковую старомодную головку, в ее ушах дрожат серьги с
камнями ядовито-зеленого цвета.
Под Казанью села на
камень, проломив днище, большая баржа с персидским товаром; артель грузчиков взяла меня перегружать баржу. Был сентябрь, дул верховый ветер, по
серой реке сердито прыгали волны, ветер, бешено срывая их гребни, кропил реку холодным дождем. Артель, человек полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами и брезентом; баржу тащил маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбрасывая в дождь красные снопы искр.
Длинный, костлявый, немного сутулый, он медленно шагал по
камням и, поводя своим горбатым, хищным носом, кидал вокруг себя острые взгляды, поблескивая холодными
серыми глазами и высматривая кого-то среди грузчиков.
Взглянул я на парня: лицо круглое, курносое, точно из
камня высечено, а
серые глаза далеко вперёд ушли. Говорит — глухо, идёт без шума и вытянулся весь, словно прислушивается или большая сила кверху тянет его. Руки за спиной держит, как, бывало, мой тесть.
В душном воздухе стоял ропот и гул, раздавались удары кирок о
камень, заунывно пели колеса тачек, глухо падала чугунная баба на дерево сваи, плакала «дубинушка», стучали топоры, обтесывая бревна, и на все голоса кричали темные и
серые, хлопотливые фигурки людей…
Я вижу, как он, развалив свое большое тело по сиденью пролетки, колышется в ней, остро поглядывая на все мимо бегущее зеленым глазом. Деревянный Егор торчит на козлах, вытянув руки, как струны,
серая, злая лошадь вымахивает крепкие ноги, звучно цокая подковами о холодный
камень мостовой.
Глаза его встретились с
серыми, надменными глазами, но он не опустил голову. Он сам искал объяснения, как будто за ним было уже право на это и
камни Пэда связали их. Аян ждал.
Главная улица — Поречная, или Бережок, — вымощена крупным булыжником; весною, когда между
камней пробьется молодая трава, градской голова Сухобаев зовет арестантов, и они, большие и
серые, тяжелые, — молча ползают по улице, вырывая траву с корнем.
Они шли теперь по последнему, почти ровному излому тропинки. Справа от них обрывалась круто вниз гора и бесконечно далеко уходило кипящее море, а слева лепились по скату густые кусты шиповника, осыпанного розовыми, нежными цветами, и торчали из красно-желтой земли, точно спины лежащих животных, большие,
серые, замшелые
камни. Студент смущенно и сердито глядел себе под ноги.
Новый мой знакомец — сын старосты, Егор Досекин, человек крепкий и круглый, словно булыжник, с большой головой,
серое скуластое лицо его точно из
камня вырезано, и весь он похож на черемиса. На подбородке и скулах растёт тонкий и кудрявый желтоватый волос, узкие глаза косоваты и прищурены, смотрят недоверчиво и строго.
День за днем на станки являются эти люди в
серых халатах, испуганные, подавленные суровым величием этих
камней и голодные.
Серые и беловатые
камни, желто-зеленый мох, покрытые росой кусты держидерева, кизила и карагача обозначались с чрезвычайной ясностию и выпуклостию на прозрачном, золотистом свете восхода; зато другая сторона и лощина, покрытая густым туманом, который волновался дымчатыми неровными слоями, были сыры, мрачны и представляли неуловимую смесь цветов: бледно-лилового, почти черного, темно-зеленого и белого.
Вот на обрыве он поскользнулся и быстро
серым комком скатился вниз, обдираясь о
камни, вскочил и гневно погрозил горе кулаком...
Час тому назад я был один на этом
камне, а теперь уже собралась вокруг меня кучка
серых людей: одни лежат и неподвижны, быть может, умерли; другие сидят и остолбенело смотрят на проходящих, как и я.
Около сарая стояли сыновья Жмухина: старший держал ружье, у младшего был в руках
серый петушок с ярким красивым гребнем. Младший изо всей силы подбросил петушка, тот взлетел выше дома и перевернулся в воздухе, как голубь; старший выстрелил, и петушок упал, как
камень.
В темени одной из этих гор, ближайшей к Нейгаузену, на
сером мшистом
камне, сидел Вольдемар, грустный, беспокойный, как преступный ангел, рукою Всемогущего низверженный с неба.
На него, с тех пор как пришла полиция, она ни разу не взглянула, предавая его наивно и откровенно; и он видел это, и молчал, и улыбался странной усмешкой, похожей на то, как если бы улыбнулся в лесу
серый, вросший в землю заплесневший
камень.
Я посмотрел на
серое море, покрытое мелкою рябью; кое-где чернели голые большие
камни, кое-где вода особенно поблескивала — просвечивало дно.
Был великолепен и сад; и немалых, вероятно, трудов и денег стоило его устройство, его растительная роскошь среди суровой и бедной природы, знавшей только песок, да ели, да
камни, да предутренние холодные туманы и ветер от
серой, плакучей воды..
И с радостью взметывала вверх и раскидывала широкие
серые крылья, высматривая;
камнем падала вниз и, кружась, проносилась в темные окна заиндевевшего сруба, с визгом и свистом.