Неточные совпадения
Отвязав лошадь, я шагом пустился домой. У меня на
сердце был
камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели.
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и
сердце (фр.).] но надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое
сердце превращается в
камень, и ничто его не разогреет снова.
Но главная радость моя была в одном чрезвычайном ощущении: это была мысль, что он уже «не любил ее «; в это я уверовал ужасно и чувствовал, что с
сердца моего как бы кто-то столкнул страшный
камень.
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское
сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь
камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
Хоть не описываю чувств моих, но вся эта загадка, несмотря на всю бодрость мою, вдруг опять навалилась
камнем на мое
сердце.
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из
камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в
камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а
сердце биться».
Луке перепадали кредитки, а известно, что человеческое
сердце не
камень.
— Да уж и попало-с, не в голову, так в грудь-с, повыше сердца-с, сегодня удар
камнем, синяк-с, пришел, плачет, охает, а вот и заболел.
Дорогие там лежат покойники, каждый
камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти
камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем
сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых
камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что
сердце у меня сжалось.
Как больно здесь, как
сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно
камнем,
На
сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они на поцелуй;
Кладут ему на плечи руки, прямо
В глаза глядят и смело, при народе,
В объятиях у Леля замирают.
Веселье там и радость.
Чаадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным? //…Но в
сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина,
И в умиленьи вдохновенном,
На
камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена!
Печально стояла старая няня, и слезами налились ее глубокие морщины; тяжкий
камень лежал на
сердце у верных хлопцев, глядевших на свою пани.
Дорогие там лежат покойники, каждый
камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти
камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем
сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Так, однажды, когда его свели на высокий утес над рекой, он с особенным выражением прислушивался к тихим всплескам реки далеко под ногами и с замиранием
сердца хватался за платье матери, слушая, как катились вниз обрывавшиеся из-под ноги его
камни.
Сердце его уже
камень; душа его покрылася алмазною корою.
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо
сердца был
камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
Втроем работа подвигалась очень медленно, и чем глубже, тем медленнее. Мыльников в
сердцах уже несколько раз побил Оксю, но это мало помогало делу. Наступившие заморозки увеличивали неудобства: нужно было и теплую одежду, и обувь, а осенний день невелик. Даже Мыльников задумался над своим диким предприятием. Дудка шла все еще на пятой сажени, потому что попадался все чаще и чаще в «пустяке» камень-ребровик, который точно черт подсовывал.
Куницыну дань
сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный
камень,
Им чистая лампада возжена…
Точно
камень свалился с моего
сердца, когда было решено, что мы перейдем в эту угольную комнату, отдаленную от залы.
Я не плакал, но что-то тяжелое, как
камень, лежало у меня на
сердце. Мысли и представления с усиленной быстротой проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание о несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их причудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринт неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха.
Он не понимал опасений Наташи, да и вообще не понял хорошо, что она давеча говорила его отцу. Понял только, что они поссорились, и это-то особенно лежало
камнем на его
сердце.
Пили чай, сидели за столом до полуночи, ведя задушевную беседу о жизни, о людях, о будущем. И, когда мысль была ясна ей, мать, вздохнув, брала из прошлого своего что-нибудь, всегда тяжелое и грубое, и этим
камнем из своего
сердца подкрепляла мысль.
Ближе — прислонившись ко мне плечом — и мы одно, из нее переливается в меня — и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом
сердца. И такая радость покориться этому «нужно». Вероятно, куску железа так же радостно покориться неизбежному, точному закону — и впиться в магнит.
Камню, брошенному вверх, секунду поколебаться — и потом стремглав вниз, наземь. И человеку, после агонии, наконец вздохнуть последний раз — и умереть.
Я вижу грубое изображение — может быть, тоже на этом
камне: крылатый юноша, прозрачное тело, и там, где должно быть
сердце, — ослепительный, малиново-тлеющий уголь.
Я поневоле вспомнил слова Валека о «сером
камне», высасывавшем из Маруси ее веселье, и чувство суеверного страха закралось в мое
сердце; мне казалось, что я ощущаю на ней и на себе невидимый каменный взгляд, пристальный и жадный.
— Ну, этого ты вперед не говори, — сказал странный человек задумчиво, обращаясь ко мне таким тоном, точно он говорил со взрослым. — Не говори, amice! [Друг. (Ред.)] Эта история ведется исстари, всякому cвoe, suum cuique; каждый идет своей дорожкой; и кто знает… может быть, это и хорошо, что твоя дорога пролегла через нашу. Для тебя хорошо, amice, потому что иметь в груди кусочек человеческого
сердца вместо холодного
камня, — понимаешь?..
— Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в тебе
сердце, мягче воску сделается!..
Он вообще вел себя скромно и никогда не роптал, но частые вздохи и постоянно тоскливое выражение глаз показывали, что выпавшее ему на долю положение тяжелым
камнем легло ему на
сердце.
— Я знаю чему! — подхватила Настенька. — И тебя за это, Жак, накажет бог. Ты вот теперь постоянно недоволен жизнью и несчастлив, а после будет с тобой еще хуже — поверь ты мне!.. За меня тоже бог тебя накажет, потому что, пока я не встречалась с тобой, я все-таки была на что-нибудь похожа; а тут эти сомнения, насмешки… и что пользы? Как отец же Серафим говорит: «
Сердце черствеет, ум не просвещается. Только на краеугольном
камне веры, страха и любви к богу можем мы строить наше душевное здание».
Это сознание одиночества в опасности — перед смертью, как ему казалось, — ужасно тяжелым, холодным
камнем легло ему на
сердце.
Усталым, сиплым голосом поблагодарил Александров учителя. На
сердце его лежал
камень.
Не слыша под собою ног, добежал он к себе в кабинет, как был, одетый, бросился ничком на постланную ему постель, судорожно закутался весь с головой в простыню и так пролежал часа два, — без сна, без размышлений, с
камнем на
сердце и с тупым, неподвижным отчаянием в душе.
— Эти фигуры изображают
камни: один, неотесанный и грубый, представляет человека в его греховном несовершенстве, а этот, правильный и изящный, говорит, каким человек может быть после каменщицкой работы над своим
сердцем и умом…
Великим постом меня заставили говеть, и вот я иду исповедоваться к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому. Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично перед ним: разбивал
камнями беседку в его саду, враждовал с его детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему. Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой церкви, ожидая очереди исповедоваться,
сердце мое билось трепетно.
Что-то тяжелым
камнем лежало у него на
сердце.
Впрочем, у Софьи Николавны лежал свой
камень на
сердце: она еще не решилась и не знала, как поступить с мужем, который осердился в первый раз за обидные слова об Александре Степановне: дожидаться ли, чтоб он сам обратился к ней, или прекратить тягостное положенье, испросив у него прощенья и своей любовью, нежностью, ласками заставить его позабыть ее проклятую вспыльчивость?
Скрепя
сердце она велела невесткам одеваться в шелковые сарафаны и расшитые золотом кокошники, а Нюше достала из сундука свою девичью повязку, унизанную жемчугами и самоцветным
камнем.
Но не все гости веселились. На
сердце запорожца лежал тяжелый
камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость — все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастию, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал...
Петр. Что ты! У меня
сердце упало, ровно кто меня
камнем в грудь-то ушиб. А ведь я с тятенькой опять говорил.
Ноющая тоска, тяжкое предчувствие, овладевшее им в то время еще, как он выходил из избы, давили ему грудь и стесняли дыхание: точно
камень привешивался к
сердцу и задерживал его движение.
Ему в голову не приходило, что это утро, так радостно улыбавшееся, западет тяжелым
камнем на его
сердце и вечно будет жить в его памяти.
Молотом ударила кровь в голову Литвинова, а потом медленно и тяжело опустилась на
сердце и так
камнем в нем и застыла. Он перечел письмо Ирины и, как в тот раз в Москве, в изнеможении упал на диван и остался неподвижным. Темная бездна внезапно обступила его со всех сторон, и он глядел в эту темноту бессмысленно и отчаянно. Итак, опять, опять обман, или нет, хуже обмана — ложь и пошлость…
И вот она пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего
сердца, — в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных
камнях. Всё — так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне — богатым, знаменитым и любимым.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа,
сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на
камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
Сотни неразрывных нитей связывали ее
сердце с древними
камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей — теряло
сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять — что легче, что тяжелей.
Лунёв задумался над этим двустишием, чувствуя в нём что-то трогательное. Но вдруг его как будто толкнуло чем-то прямо в
сердце, и он, пошатнувшись, крепко закрыл глаза. Но и закрытыми глазами он ясно видел надпись, поразившую его. Блестящие золотые буквы с коричневого
камня как бы врезались в его мозг...
Домна Пантелевна. Ну, да что уж толковать! Да и не осудишь женщину-то. Как ее осудить! Сердце-то не
камень; а таких молодцов немного, пожалуй, другого-то такого и всю жизнь не встретишь. Смиренничай да смиренничай и проживешь всю свою жизнь так, ни за что; и вспомянуть будет нечем. Он мне про свою усадьбу рассказывал. Какое у него хозяйство диковинное!
— Я говорю вам:
камня на
камне не останется! Я с болью в
сердце это говорю, но что же делать — это так! Мне больно, потому что все эти Чурилки, Алеши Поповичи, Ильи Муромцы — все они с детства волновали мое воображение! Я жил ими… понимаете, жил?! Но против науки я бессилен. И я с болью в
сердце повторяю: да! ничего этого нет!
— Говорю вам:
камня на
камне не останется! С болью в
сердце это говорю, но против указаний науки ничего не поделаешь!