Неточные совпадения
— Без закона все, что угодно, можно! —
говорил секретарь, — только вот законов писать нельзя-с!
Секретарь, как видно, умел
говорить и в рифму.
И даже,
говорят, на слух молвы крылатой,
Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
Не давывал
секретарям.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского
секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! —
говорил он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось
поговорить об этой статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
О победах этого генерала от артиллерии мы мало слышали; [Аракчеев был жалкий трус, об этом
говорит граф Толь в своих «Записках» и статс-секретарь Марченко в небольшом рассказе о 14 декабря, помещенном в «Полярной звезде».
В канцелярии было человек двадцать писцов. Большей частию люди без малейшего образования и без всякого нравственного понятия — дети писцов и
секретарей, с колыбели привыкнувшие считать службу средством приобретения, а крестьян — почвой, приносящей доход, они продавали справки, брали двугривенные и четвертаки, обманывали за стакан вина, унижались, делали всякие подлости. Мой камердинер перестал ходить в «бильярдную»,
говоря, что чиновники плутуют хуже всякого, а проучить их нельзя, потому что они офицеры.
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и
говорил бы своему
секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
— Да что у вас за секреты, —
говорит ему
секретарь, — помилуйте, точно любовную записку подаете, ну, серенькая, тем лучше, пусть другие просители видят, это их поощрит, когда они узнают, что двести рублей я взял, да зато дело обделал.
— Во-первых, это; но, положим, он тогда уже мог родиться; но как же уверять в глаза, что французский шассёр навел на него пушку и отстрелил ему ногу, так, для забавы; что он ногу эту поднял и отнес домой, потом похоронил ее на Ваганьковском кладбище, и
говорит, что поставил над нею памятник, с надписью, с одной стороны: «Здесь погребена нога коллежского
секретаря Лебедева», а с другой: «Покойся, милый прах, до радостного утра», и что, наконец, служит ежегодно по ней панихиду (что уже святотатство) и для этого ежегодно ездит в Москву.
— Пожалеют балчуговские-то о Карачунском, — повторял
секретарь. — И еще как пожалеют… В узде держал, а только с толком. Умный был человек… Надо правду
говорить. Оников-то покажет себя…
Только что собирался по отъезде молодых новобрачных (я
говорю молодых, потому что бывают у нас подчас и старые новобрачные) отвечать вам, добрый мой Гаврило Степанович, на письмо ваше с Лизой, как 1-го числа получил другое ваше письмо, писанное благодетельной рукой Лучшего
Секретаря.
Отец рассказывал подробно о своей поездке в Лукоянов, о сделках с уездным судом, о подаче просьбы и обещаниях судьи решить дело непременно в нашу пользу; но Пантелей Григорьич усмехался и, положа обе руки на свою высокую трость,
говорил, что верить судье не следует, что он будет мирволить тутошнему помещику и что без Правительствующего Сената не обойдется; что, когда придет время, он сочинит просьбу, и тогда понадобится ехать кому-нибудь в Москву и хлопотать там у
секретаря и обер-секретаря, которых он знал еще протоколистами.
— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей,
говорят, исправнику-то дали за это дело, — присовокупил
секретарь. — Вот у меня где эта земская полиция сидит! — произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. — Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала…
Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав в маленький город, в уезде которого совершилось преступление, придумал только послать за
секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.
Помню
секретаря, у которого щека была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось,
говорил:"Погоди, ужо я завяжу тебе узелочек на память, и будешь ты всю жизнь его развязывать!"
Я даже помню, как он судился по делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался,
говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к
секретарю губернского правления — и ничего бы этого не было».
Около m-me Майзель вертелся Перекрестов и Летучий, два
секретаря Евгения Константиныча, которым решительно нечего было делать, ухаживали за Наташей Шестеркиной и Канунниковой, пан Братковский бродил с «галками», «почти молодые люди» — за дочерями Сарматова, Прейн любил
говорить с m-me Дымцевич и т. д.
Обыкновенно он прежде всего направлялся к дому
секретаря уездного суда и открывал перед его окнами нечто вроде судебного заседания, выбрав из толпы подходящих актеров, изображавших истцов и ответчиков; он сам
говорил за них речи и сам же отвечал им, подражая с большим искусством голосу и манере обличаемого.
Иду я это к
секретарю,
говорю ему: «Иван Никитич! состоя на службе пятнадцать лет, я хоша не имею ни жены, ни детей, но будучи, так сказать, обуреваем… осмеливаюсь»… ну, и так далее.
— Да помилуйте, Михайло Трофимыч, —
говорит ему
секретарь, — с чем же это сообразно-с? ведь нас за такое неподлежательное представление оштрафуют!
Сегодня утром принес ко мне
секретарь бумагу. Надо,
говорит, затребовать по ней дополнительных сведений.
Три дня старик медлил; но от вице-губернатора получено было новое полуофициальное письмо, в котором он
говорил, что ежели его превосходительству неугодно будет удалить
секретаря Медиокритского, то он вынужденным найдется просить министерство о назначении себя в другую губернию.
Нашему вице-губернатору предшествовал на этот раз приглашенный им из департамента очень еще молодой человек, но уже с геморроидальным цветом лица, одетый франтом, худощавый и вообще очень похожий своим тоном и манерами на Калиновича, когда тот был молод, и, может быть, такой же будущий вице-губернатор, но пока еще только, как
говорили, будущий
секретарь губернского правления.
[Для уразумения этого необходимо напомнить читателю, что Балалайкин-сын известной когда-то в Москве цыганки Стешки, бывшей, до выхода в замужество за провинциального
секретаря Балалайкина, в интимных отношениях с Репетиловым, вследствие чего Балалайкин и
говорит что Репетилов ему «кроме того, еще чем-то приходится» (см «Экскурсии в область умеренности и аккуратности»).
К сожалению, этот карась был, по недоразумению, изжарен в сметане, в каковом виде и находится ныне на столе вещественных доказательств (
секретарь подходит к столу, поднимает сковороду с загаженным мухами карасем и
говорит: вот он!); но если б он был жив, то, несомненно, в видах смягчения собственной вины, пролил бы свет на это, впрочем, и без того уже ясное обстоятельство.
— У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно… в роде как perpetuum mobile [Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно
говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)], — подсказал
секретарь. — Сам выдумал.
Стоит взглянуть на этот снимок (
секретарь берет его со стола и
говорит: вот он!), чтоб убедиться, что такую путаницу перекрестных следов могут оставить только существа, достоверно знающие, что ожидает их впереди, и потому имеющие полное основание спешить.
— Право! — продолжал дьякон. — Вдруг начну, например, рассказывать, что прихожане ходили ко владыке просить, чтобы меня им в попы поставить, чего даже и сам не желаю; или в другой раз уверяю, будто губернское купечество меня в протодьяконы просят произвесть; а то… — Дьякон оглянулся по чулану и прошептал: — А то один раз брякнул, что будто я в юности был тайно обручен с консисторского
секретаря дочерью! То есть, я вам
говорю, после я себя за это мало не убил, как мне эту мою продерзость стали рассказывать!
Разрешение вопроса для них в том, чтобы читать речи, писать книги, избирать президентов, вице-президентов,
секретарей и заседать и
говорить то в том городе, то в другом.
Семьдесят верст проехал, толконулся к
секретарю, чтобы хоть узнать, зачем? «Ничего,
говорят, не ведаем: тебя не консистория звала, а сам владыко по секрету вытребовали!» Предстаю со страхом самому владыке, — так и так,
говорю, такой-то священник.
Я читаю в предстании здесь
секретаря и соборного протодьякона. Пишет, — это вижу по почерку, — коллега мой, отец Маркел, что: «такого-то,
говорит, числа, осеннею порою, в позднее сумеречное время, проходя мимо окон священника такого-то, — имя мое тут названо, — невзначай заглянул я в узкий створ между двумя нарочито притворенными ставнями его ярко освещенного окна и заметил сего священника безумно скачущим и пляшущим с неприличными ударениями пятами ног по подряснику».
А нынче и это толкование, с точки зрения"принципа нравственности", кажется уже недостаточным, и потому
говорят: ежели такой-то губернский
секретарь унизился до общения с коллежскими регистраторами, то это значит, что он вознамерился сеять между сими последними превратные толкования.
— Любуетесь Москвой? В эти часы для наблюдений место интересное! Ну где вы увидите таких? — и он указал по направлению кареты с лакеями. — Это, изволите ли видеть, крупная благотворительница, известная под кличкой «Обмакни». Она подписывает бумаги гусиным пером и каждый раз передает перо своему
секретарю, чтобы он обмакнул в чернила, и каждый раз
говорит ему: «Обмакни». Ну, вот она как-то и подписала по ошибке под деловой бумагой вместо своей фамилии: «Обмакни». А вы, конечно, на репетицию?
А Маякин сидел рядом с городским головой, быстро вертел вилкой в воздухе и все что-то
говорил ему, играя морщинами. Голова, седой и краснорожий человек с короткой шеей, смотрел на него быком с упорным вниманием и порой утвердительно стукал большим пальцем по краю стола. Оживленный говор и смех заглушали бойкую речь крестного, и Фома не мог расслышать ни слова из нее, тем более что в ушах его все время неустанно звенел тенорок
секретаря...
Когда крестный
говорил о чиновниках, он вспомнил о лицах, бывших на обеде, вспомнил бойкого
секретаря, и в голове его мелькнула мысль о том, что этот кругленький человечек, наверно, имеет не больше тысячи рублей в год, а у него, Фомы, — миллион. Но этот человек живет так легко и свободно, а он, Фома, не умеет, конфузится жить. Это сопоставление и речь крестного возбудили в нем целый вихрь мыслей, но он успел схватить и оформить лишь одну из них.
— Честь имею представить вам — господин Жуквич! —
говорил он Анне Юрьевне. — А это — графиня Анна Юрьевна! —
говорил он потом тому. — А это — барон Мингер, мой друг и приятель!.. А это — госпожа Жиглинская, а я, честь имею представиться — коллежский
секретарь князь Григоров.
— Эх! да говорить-то не хочется. Устал я
говорить, брат… Ну, однако, так и быть. Потолкавшись еще по разным местам… Кстати, я бы мог рассказать тебе, как я попал было в
секретари к благонамеренному сановному лицу и что из этого вышло; но это завело бы нас слишком далеко… Потолкавшись по разным местам, я решился сделаться наконец… не смейся, пожалуйста… деловым человеком, практическим. Случай такой вышел: я сошелся с одним… ты, может быть, слыхал о нем… с одним Курбеевым… нет?
За обедом мужики всё меня расспрашивали: какой на мне чин от государя. Очень было трудно им это объяснить. «Как, —
говорят, — твой чин называется?» Я сказал, что на мне чин коллежского
секретаря. «Где же это ты секлетарем служишь?» — допытываются. Я сказал, что нигде не служу. Опять спрашивают: «Какой же ты секлетарь, коли не служишь? Где же твое секлетарство?» Я рассказывал, что это только наименование такое. Ничего не поняли.
Судья сидел, не
говоря ни слова;
секретарь нюхал табак; канцелярские опрокинули разбитый черепок бутылки, употребляемый вместо чернильницы; и сам судья в рассеянности разводил пальцем по столу чернильную лужу.
— Какое? Я не знаю, собственно, какое, — отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не
говорил определительно; а сам он беспрестанно менял в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже
секретарем посольства.
«Ты у меня, —
говорят, — Николай, нежный. Отчего это только, я понять не могу, отчего она у нас такая деревянная?» — скажут опять на сестрицу. — А я, — продолжал Николай Афанасьевич, улыбнувшись, — я эту речь их сейчас, как
секретарь, под сукно, под сукно. «Сестрица! — шепчу, — сестрица, просите скорей ручку поцеловать!»
Просвещенный путешественник
говорит, что он не крестьянин, чтобы ему интересоваться успехами сельского хозяйства и задачами политической экономии; что он не будет составителем календарей, чтобы ему заниматься математикой и физикой; что он не
секретарь, чтобы тратить время на изучение прав народных.
— Я, —
говорит, —
секретарь, мне надо три рубля дать.
— Я, —
говорит, — очень рад, что мне господь даровал с вас за мою обиду тыщу рублей получить. Я теперь домик обстрою и здесь хорошее место у
секретаря выхлопочу, а вы, елецкие, как я вижу, очень дерзки.
— Твои, —
говорит, — мужики сами не знают, чего хотят: то просили ризу,
говорили, что тебе только надо размеры да абрис снять, а теперь ревут, что это им ни к чему не нужно; но я более вам ничего сделать не могу, потому что архиерей образа не дает. Подделывай скорее образ, обложим его ризой и отдадим, а старый мне
секретарь выкрадет.
Неизвестный. Я вам
говорю, что мне все известно. Вот это дело, будь я ваш
секретарь или столоначальник, я бы вам не дал.
Новая дача давно продана; теперь она принадлежит какому-то чиновнику, который в праздники приезжает сюда из города с семейством, пьет на террасе чай и потом уезжает обратно в город. У него на фуражке кокарда,
говорит и кашляет он, как очень важный чиновник, хотя состоит только в чине коллежского
секретаря, и когда мужики ему кланяются, то он не отвечает.
Остальное представляется Андрею Николаевичу в виде одного звука: ф-фа! Через неделю советник
говорил секретарю...
— Чего же скучать? Сыт, одет, обут, у начальства на хорошем счету.
Секретарь прямо
говорит: примерный вы,
говорит, чиновник, Андрей Николаевич. Кто губернатору доклады переписывает — я небось!