Неточные совпадения
— Певец Ново-Архангельской,
Его
из Малороссии
Сманили господа.
Свезти его в Италию
Сулились, да уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно в Конотоп,
Ему здесь
делать нечего…
Собаки дом покинули
(Озлилась круто
женщина),
Кому здесь дело есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер
делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как
женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел
из комнаты, она перестала думать о нем.
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное
сделал, спас
женщину из воды. Словом, герой, — сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
Столько есть
женщин, которые
из этого
сделали себе position sociale. [общественное положение.]
— Если вы приехали к нам, вы, единственная
женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что вы
сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Может быть. Но ты вспомни, что я сказал тебе. И еще:
женщины все материальнее мужчин. Мы
делаем из любви что-то огромное, а они всегда terre-à-terre. [будничны.]
«Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная
женщина сделала преступление; я только должен найти наилучший выход
из того тяжелого положения, в которое она ставит меня.
«Нахальная морда, — кипели на языке Самгина резкие слова. — Свинья, — пришел любоваться
женщиной, которую
сделал кокоткой. Радикальничает
из зависти нищего к богатым, потому что разорен».
— Вы смотрите в театре босяков и думаете найти золото в грязи, а там — нет золота, там — колчедан,
из него
делают серную кислоту, чтоб ревнивые
женщины брызгали ею в глаза своих спорниц…
Закуривая, она
делала необычные для нее жесты, было в них что-то надуманное, показное, какая-то смешная важность, этим она заставила Клима вспомнить комическую и жалкую фигуру богатой, но обнищавшей
женщины в одном
из романов Диккенса. Чтоб забыть это сходство, он спросил о Спивак.
Литератор откинулся пред ним на спинку стула, его красивое лицо нахмурилось, покрылось серой тенью, глаза как будто углубились, он закусил губу, и это
сделало рот его кривым; он взял
из коробки на столе папиросу,
женщина у самовара вполголоса напомнила ему: «Ты бросил курить!», тогда он, швырнув папиросу на мокрый медный поднос, взял другую и закурил, исподлобья и сквозь дым глядя на оратора.
Он сам чувствовал, что эти издерганные, измятые мысли не удовлетворяют его, и опасался, что
женщина,
сделав из них выводы, перестанет уважать его. Но она сочувственно кивала головой.
Давно уже и незаметно для себя он
сделал из опыта своего,
из прочитанных им романов умозаключение, не лестное для
женщин: везде, кроме спальни, они мешают жить, да и в спальне приятны ненадолго.
— Ведь эта уже одряхлела, изжита, в ней есть даже что-то безумное. Я не могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала
женщину, хотя
из нее
сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек, стихов. Но я вижу таких
женщин, которые не хотят — пойми! — не хотят любви или же разбрасывают ее, как ненужное.
Она похудела, у нее некрасиво вытянулась шея, а лицо стало маленьким и узким оттого, что она, взбивая жестковатые волосы свои,
сделала себе прическу
женщины из племени кафров.
— Учите сеять разумное, доброе и
делаете войну, — кричал с лестницы молодой голос, и откуда-то
из глубины дома через головы людей на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских
женщин над умершим.
Каждый
из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она — белее, светлей. Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же
сделала маленькая
женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить — не
делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда
из людей
делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых
женщин, которые играют, которыми играют и…»
— Послушайте, брат. Вспомните самое сильное
из ваших прежних впечатлений и представьте, что та
женщина, которая его на вас
сделала, была бы теперь вашей женой…
«Что это Кирилов нейдет? а обещал. Может быть, он навел бы на мысль, что надо
сделать, чтоб
из богини вышла
женщина», — подумал он.
«
Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся от пьяного самолюбия сознание, — ты
сделал две ширмы, чтоб укрываться за них с своей „новой силой“, оставив бессильную
женщину разделываться за свое и за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не унося с собой никаких „долгов“, „правил“ и „обязанностей“… оставляя ее: нести их одну…“
—
Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая
женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не
из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Рагожинский был человек без имени и состояния, но очень ловкий служака, который, искусно лавируя между либерализмом и консерватизмом, пользуясь тем
из двух направлений, которое в данное время и в данном случае давало лучшие для его жизни результаты, и, главное, чем-то особенным, чем он нравился
женщинам,
сделал блестящую относительно судейскую карьеру.
— Благодаря нашему воспитанию, доктор, у Зоси железные проволоки вместо нервов, — не без самодовольства говорил Ляховский. — Она скорее походит на жокея, чем на светскую барышню… Для нее же лучше.
Женщина такой же человек, как и мужчина, а тепличное воспитание
делало из женщин нервных кукол. Не правда ли, доктор?
Наполеон, имевший в высшей степени полицейский талант,
сделал из своих генералов лазутчиков и доносчиков; палач Лиона Фуше основал целую теорию, систему, науку шпионства — через префектов, помимо префектов — через развратных
женщин и беспорочных лавочниц, через слуг и кучеров, через лекарей и парикмахеров.
С своей стороны, и
женщина, встречающая, выходя из-под венца, готовую семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними
делать, она должна натянуть чувства, которых не может иметь, она должна уверить себя и других, что чужие дети ей так же милы, как свои.
Заставить, чтоб мать желала смерти своего ребенка, а иногда и больше —
сделать из нее его палача, а потом ее казнить нашим палачом или покрыть ее позором, если сердце
женщины возьмет верх, — какое умное и нравственное устройство!
— Нехорошо, что
женщин присылают сюда
из России не весной, а осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимою бабе нечего
делать, она не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их осенью неохотно.
Этот Пищиков засек нагайкой свою жену, интеллигентную
женщину, беременную на девятом месяце, и истязание продолжалось шесть часов;
сделал он это
из ревности к добрачной жизни жены: во время последней войны она была увлечена пленным турком.
По болезни Райнера ни у кого
из женщин не было никакой работы; сам Белоярцев, находясь в тревоге, тоже ничего не
сделал в этот месяц; прислуга отошла, и вновь никого нельзя было нанять.
Гедвига и Ида
из Bier-Halle, [Пивной (нем.).] около которых всегда толпилась целая куча студентов,
делали глазки Райнеру и весьма недвусмысленно улыбались, подавая ему кружку пива; но Райнер не замечал этого, как он не замечал и всех остальных
женщин со стороны их притягательного влияния на мужчину.
А
сделал ли кто-нибудь
из коллег какой-нибудь действительный шаг к освобождению
женщины от гибели?
— Представьте себе, что в прошлом году
сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать
женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую
из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу и в Харьков. Но вы знаете, мадам, это не человек, а орел. Вот кто умеет
делать дела!
Надобно было подговорить некоего Разумова, бывшего гимназиста и теперь уже служившего в казенной палате, мальчишку очень бойкого, неглупого, но в корень развращенного, так что и женщин-то играть он брался не по любви к театру, а скорей
из какого-то нахальства, чтобы иметь, возможность побесстыдничать и
сделать несколько неблагопристойных движений.
«Ваше превосходительство! — писала она своим бойким почерком. — Письмо это пишет к вам
женщина, сидящая день и ночь у изголовья вашего умирающего родственника. Не буду описывать вам причину его болезни; скажу только, что он напуган был выстрелом, который
сделал один злодей-лакей и убил этим выстрелом одну
из горничных».
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как
делает это в наше время одна прелестнейшая
из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и речь генерал-прокурора была, по этому делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла
сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию,
из которой видно, что она была
женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела
сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…
— Да вы не смущайтесь, Авдей Никитич, — успокаивал Прейн. — В таких делах помните раз и навсегда, что
женщины всегда и везде
женщины: для них своя собственная логика и свои законы… Другими словами:
из них можно все
сделать, только умеючи.
— О нет, вы ошибаетесь… Умная
женщина может
сделать из нас все — это страшная сила.
Все молчали, точно подавленные неожиданным экстазом этого обыкновенно мрачного, неразговорчивого человека, и глядели на него с любопытством и со страхом. Но вдруг вскочил с своего места Бек-Агамалов. Он
сделал это так внезапно, и так быстро, что многие вздрогнули, а одна
из женщин вскочила в испуге. Его глаза выкатились и дико сверкали, крепко сжатые белые зубы были хищно оскалены. Он задыхался и не находил слов.
— Вы непременно должны завтра стреляться. Но ни один
из вас не будет ранен. О, пойми же меня, не осуждай меня! Я сама презираю трусов, я
женщина. Но ради меня
сделай это, Георгий! Нет, не спрашивай о муже, он знает. Я все, все, все
сделала.
«Я знаю, что мне теперь
делать! — говорилось в письме. — Если только я не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не
из тех
женщин, которые прощают нанесенные обиды.
Нередко, когда я сидел у Крутицына, подъезжала в щегольской коляске к дому, в котором он жил, красивая
женщина и
делала движение, чтобы выйти
из экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего сестра опять усаживалась в коляску и оставалась ждать брата.
Желание удалить соперника мне понятно: тут хлопочешь
из того, чтоб сберечь себе любимую
женщину, предупреждаешь или отклоняешь опасность — очень натурально! но бить его за то, что он внушил любовь к себе, — это все равно что ушибиться и потом ударить то место, о которое ушибся, как
делают дети.
Что еще более
делало некрасивым ее некрасивое лицо, была странная прическа с пробором сбоку (одна
из тех причесок, которые придумывают для себя плешивые
женщины).
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы
из нас не готов был
сделать того, когда мы для
женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
— Потом вот что, — продолжала она, хлопнув перед тем стакана два шампанского и, видимо, желая воскресить те поэтические ужины, которые она когда-то имела с мужем, — вот что-с!.. Меня очень мучит мысль… что я живу в совершенно пустом доме одна… Меня, понимаете, как
женщину, могут напугать даже привидения… наконец, воры, пожалуй, заберутся… Не желаете ли вы перейти
из вашего флигеля в этот дом, именно в кабинет мужа, а
из комнаты, которая рядом с кабинетом, вы
сделаете себе спальню.
Земский начальник
сделал распоряжение о том, чтобы посадить во всей деревне
из каждого двора по одной
женщине в тюрьму («холодную»).
— Всё равно! — ответила
женщина и, достав
из рукава кофточки платок, вытерла рот, как это
делают молодые мещанки за обедней, собираясь приложиться ко кресту. Потом, вздыхая, сказала: — Ведь судом этим Васю не воротишь…
И Матвей испугался, когда они, торопливо и тихо, рассказали ему, что полиция приказывает смотреть за постоялкой в оба глаза, —
женщина эта не может отлучаться
из города, а те, у кого она живёт, должны доносить полиции обо всём, что она
делает и что говорит.