Неточные совпадения
Без труда склонив
на свою сторону четырех солдат местной инвалидной команды и будучи тайно поддерживаема польскою интригою, эта бездельная проходимица овладела
умами почти мгновенно.
Человек так свыкся с этими извечными идолами
своей души, так долго возлагал
на них лучшие
свои упования, что мысль о возможности потерять их никогда отчетливо не представлялась
уму.
Он иронически улыбнулся, поглядев
на вороного рысака и уже решив в
своем уме, что этот вороной в шарабане хорош только
на проминаж и не пройдет сорока верст в жару в одну упряжку.
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись
на всю
свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость
ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные»…
Она все силы
ума своего напрягла
на то, чтобы сказать то, что должно; но вместо того она остановила
на нем
свой взгляд, полный любви, и ничего не ответила.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе
своей, в самой основе
своей души, несмотря
на всё безобразие
своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с
своим неудержимым характером и стесненным чем-то
умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной
на адресе.
В продолжение всего дня за самыми разнообразными разговорами, в которых он как бы только одной внешней стороной
своего ума принимал участие, Левин, несмотря
на разочарование в перемене, долженствовавшей произойти в нем, не переставал радостно слышать полноту
своего сердца.
Обдумывая, что он скажет, он пожалел о том, что для домашнего употребления, так незаметно, он должен употребить
свое время и силы
ума; но, несмотря
на то, в голове его ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей речи.
Все это произвело ропот, особенно когда новый начальник, точно как наперекор
своему предместнику, объявил, что для него
ум и хорошие успехи в науках ничего не значат, что он смотрит только
на поведенье, что если человек и плохо учится, но хорошо ведет себя, он предпочтет его умнику.
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила
на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению
своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и
ум, живут как-то вполовину,
на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся!
Часто, право, думаю: «Ну, зачем столько
ума дается в одну голову? ну, что бы хоть каплю его в мою глупую, хоть бы
на то, чтобы сумел дом
свой держать!
Свой слог
на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам
своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной,
умомИ привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с
ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окна, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый снег.
Куда по нем
свой быстрый бег...
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого
свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием
своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
— Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с
ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей
своих. — Дети приехали домой, больше году их не видали, а он задумал невесть что:
на кулаки биться!
Он был изобретательнее
своего брата; чаще являлся предводителем довольно опасного предприятия и иногда с помощию изобретательного
ума своего умел увертываться от наказания, тогда как брат его Остап, отложивши всякое попечение, скидал с себя свитку и ложился
на пол, вовсе не думая просить о помиловании.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что
ум его как бы померкал мгновениями, а тела
своего он почти и не чувствовал
на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Она целомудренна, может быть, до болезни, несмотря
на весь
свой широкий
ум, и это ей повредит.)
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты
на себя руки наложила, ты загубила жизнь…
свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь
на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с
ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
Варвара. Ни за что, так, уму-разуму учит. Две недели в дороге будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он
на своей воле гуляет. Вот она ему теперь и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он и сделает, как приказано.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает
на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я
на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю
свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Варвара. Знай
свое дело — молчи, коли уж лучше ничего не умеешь. Что стоишь — переминаешься? По глазам вижу, что у тебя и
на уме-то.
Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
И, несмотря
на кошек и котов,
Свести с
ума всех ключниц, поваров,
И славу о
своих делах трубить заставить
От погребов до чердаков...
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о
своем намерении идти
на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в
свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление
на умы простых людей.
Мне-с?.. ваша тетушка
на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
Бабушка
на это согласилась, но предупредила меня, что она не будет иметь возможности дать мне какой бы то ни было совет или остановить меня от увлечения и ошибки, потому что тот, кто владеет беспереводным рублем, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться
своим умом.
Он выучился искусно ставить
свое мнение между да и нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет думать независимо, жить
на средства
своего ума.
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с
ума, спрыгнуть
на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя
своей жизни, со зла
на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих
на глазах карательного отряда…»
Самгин верил глазам Ивана Дронова и читал его бойкие фельетоны так же внимательно, как выслушивал
на суде показания свидетелей, не заинтересованных в процессе ничем иным, кроме желания подчеркнуть
свой ум,
свою наблюдательность.
— «…Иуда, удавивший в духе
своем все святое, нравственно чистое и нравственно благородное, повесивший себя, как самоубийца лютый,
на сухой ветке возгордившегося
ума и развращенного таланта, нравственно сгнивший до мозга костей и
своим возмутительным нравственно-религиозным злосмрадием заражающий всю жизненную атмосферу нашего интеллигентного общества!
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно играли
на рожках русские песни, а
на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам
своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в день, публика очень любила ее, а люди пытливого
ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в
свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с
ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов
на эти вопросы он не искал.
Она очень легко убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы
уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть
на нее, как
на оселок, об который он заостряет
свои мысли. Но являлись моменты и разноречий с нею, первый возник
на дебюте Алины Телепневой в «Прекрасной Елене».
— Валентин! Велел бы двор-то подмести, что за безобразие! Муромская жалуется
на тебя: глаз не кажешь. Что-о? Скажите, пожалуйста! Нет, уж ты, прошу, без капризов. Да, да!..
Своим умом? Ты? Ох, не шути…
— Кочура этот — еврей? Точно знаете — не еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий
своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
— Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя
на него, я, бывало, думал: откуда у него эти судороги
ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он
своего богатства, бездолья, романа с этой шалой бабой. Умный он был.
— Да. Он прибыл сюда не столько для просвещения
умов, как
на свадьбу сестры
своей, курсисточки, она вышла замуж за сына первейшего здешнего богача Едокова, Ездокова…
— Весьма опасаюсь распущенного
ума! — продолжал он, глядя в окно, хотя какую-то частицу его взгляда Клим щекотно почувствовал
на своем лице. — Очень верно сказано: «
Уме недозрелый, плод недолгой науки». Ведь умишко наш — неблаговоспитанный кутенок, ему — извините! — все равно, где гадить —
на кресле,
на дорогом ковре и
на престоле царском, в алтарь пустите — он и там напачкает. Он, играючи, мебель грызет, сапог, брюки рвет, в цветочных клумбах ямки роет, губитель красоты по силе глупости
своей.
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор
свой на тину материи, направил в нее злую похоть
свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть —
Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все зло мира и смерть. Так учили они…
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий
ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по
своему колену. — Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов зовет — понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается
на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын…
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с
своей латынью, стал в доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока
на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился
ум молодого человека.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу
свою на мелочи, менять убеждения, торговать
умом и воображением, насиловать
свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Как он тревожился, когда, за небрежное объяснение, взгляд ее становился сух, суров, брови сжимались и по лицу разливалась тень безмолвного, но глубокого неудовольствия. И ему надо было положить двои, трои сутки тончайшей игры
ума, даже лукавства, огня и все
свое уменье обходиться с женщинами, чтоб вызвать, и то с трудом, мало-помалу, из сердца Ольги зарю ясности
на лицо, кротость примирения во взгляд и в улыбку.
Впрочем, он не был педант в этом случае и не стал бы настаивать
на своем; он только не умел бы начертать в
своем уме другой дороги сыну.
Она приняла эту нравственную опеку над
своим умом и сердцем и видела, что и сама получила
на свою долю влияние
на него. Они поменялись правами; она как-то незаметно, молча допустила размен.
И сам он как полно счастлив был, когда
ум ее, с такой же заботливостью и с милой покорностью, торопился ловить в его взгляде, в каждом слове, и оба зорко смотрели: он
на нее, не осталось ли вопроса в ее глазах, она
на него, не осталось ли чего-нибудь недосказанного, не забыл ли он и, пуще всего, Боже сохрани! не пренебрег ли открыть ей какой-нибудь туманный, для нее недоступный уголок, развить
свою мысль?
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя
на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины
своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, —
на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и
ум, переезжая из города
на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
И он не мог понять Ольгу, и бежал опять
на другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего
своего ума и знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
— Что кричишь-то? Я сам закричу
на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе,
на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель
на его имя; ты теперь не пьян, в
своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
Останови он тогда внимание
на ней, он бы сообразил, что она идет почти одна
своей дорогой, оберегаемая поверхностным надзором тетки от крайностей, но что не тяготеют над ней, многочисленной опекой, авторитеты семи нянек, бабушек, теток с преданиями рода, фамилии, сословия, устаревших нравов, обычаев, сентенций; что не ведут ее насильно по избитой дорожке, что она идет по новой тропе, по которой ей приходилось пробивать
свою колею собственным
умом, взглядом, чувством.