Неточные совпадения
Но человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры мировых сил, схематизатор; его ненавистью к
свободе созданы религии, философии, науки,
государства и вся мерзость жизни.
Эта основная истина о
свободе находила свое отражение в учении об естественном праве, о правах человека, не зависящих от
государства, о
свободе не только как
свободе в обществе, но и
свободе от общества, безграничного в своих притязаниях.
Русский народ как будто бы хочет не столько свободного
государства,
свободы в
государстве, сколько
свободы от
государства,
свободы от забот о земном устройстве.
Верно же понятый дуализм царства Кесаря и царства Божьего, духа и природы, духа и организованного в
государство общества, может обосновать
свободу.
Никакой сферы
свободы от
государства и общества,
свободы духа не могло быть.
На дороге говорили об разных разностях. Гарибальди дивился, что немцы не понимают, что в Дании побеждает не их
свобода, не их единство, а две армии двух деспотических
государств, с которыми они после не сладят. [Не странно ли, что Гарибальди в оценке своей шлезвиг-голштинского вопроса встретился с К. Фогтом? (Прим. А. И. Герцена.)]
Нельзя же двум великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал —
государства и личной
свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
Я воспеваю
свободу, когда моя эпоха ее ненавидит, я не люблю
государства и имею религиозно-анархическую тенденцию, когда эпоха обоготворяет
государство, я крайний персоналист, когда эпоха коллективистична и отрицает достоинство и ценность личности, я не люблю войны и военных, когда эпоха живет пафосом войны, я люблю философскую мысль, когда эпоха к ней равнодушна, я ценю аристократическую культуру, когда эпоха ее низвергает, наконец, я исповедую эсхатологическое христианство, когда эпоха признает лишь христианство традиционно-бытовое.
Принципиально, духовно обоснованный анархизм соединим с признанием функционального значения
государства, с необходимостью государственных функций, но не соединим с верховенством
государства, с его абсолютизацией, с его посягательством на духовную
свободу человека, с его волей к могуществу.
«В основании
государства русского: добровольность,
свобода и мир».
Огромная разница еще в том, что в то время как Руссо не остается в правде природной жизни и требует социального контракта, после которого создается очень деспотическое
государство, отрицающее
свободу совести, Толстой не хочет никакого социального контракта и хочет остаться в правде божественной природы, что и есть исполнение закона Бога.
В Германии всегда был резкий дуализм между ее
государством и милитаристическим и завоевательным духом и ее духовной культурой, огромной
свободой ее мысли.
К русской социальной теме он не стал равнодушен, у него была своя социальная утопия, утопия теократическая, в которой церковь поглощает целиком
государство и осуществляет царство
свободы и любви.
Человек принужден жить разом в церкви и в
государстве, потому что он принадлежит к двум мирам, к миру благодатной
свободы и к миру природной необходимости.
Религиозное разграничение языческого
государства и христианской церкви, принуждения и
свободы, закона и благодати есть великая историческая задача, и выполнение ее столь же провиденциально, как некогда было провиденциально соединение церкви и
государства, взаимопроникновение новозаветной благодати и ветхозаветноязыческого закона.
Внутри новозаветного откровения нет закона, нет
государства, нет семьи, нет никакого принудительного порядка, есть только благодать, любовь,
свобода.
Когда
государство, область принуждения и закона, вторгается в церковь, область
свободы и благодати, то происходит подобное тому, как когда знание, принудительное обличение видимых вещей, вторгается в веру, свободное обличение вещей невидимых.
«Христианское
государство» есть смешение Нового Завета с Ветхим, благодати с законом,
свободы с необходимостью.
Слишком ведь ясно для религиозного сознания, что церковь как порядок
свободы и благодати не может подчиниться
государству и порядку необходимости и закона и не может сама стать
государством, т. е. жизнью по принуждению и закону.
То будет не христианское
государство, не теократическое
государство, что внутренне порочно, а теократия, т. е. преображение царства природного и человеческого, основанного на принуждении, так как зло лежит внутри его, в Царство Божье, основанное на
свободе, так как зло побеждено в нем.
Взаимопроникновение и смешение благодатного и свободного порядка церкви с принудительным и законническим порядком
государства в истории есть не только победа благодати и
свободы над принуждением и законом, но и вечная угроза возобладания принуждения и закона над
свободой и благодатью.
Делаварское
государство в объявлении изъяснительном прав, в 23 статье говорит: «
Свобода печатания да сохраняема будет ненарушимо».
Чем
государство основательнее в своих правилах, чем стройнее, светлее и тверже оно само в себе, тем менее может оно позыбнуться и стрястися от дуновения каждого мнения, от каждой насмешки разъяренного писателя; тем более благоволит оно в
свободе мыслей и в
свободе писаний, а от нее под конец прибыль, конечно, будет истине.
В проекте о образе правления в Пенсильванском
государстве, напечатанном, дабы жители оного могли сообщать свои примечания, в 1776 году в июле, отделение 35: «
Свобода печатания отверста да будет всем, желающим исследовать законодательное правительство, и общее собрание да не коснется оныя никаким положением.
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул Бычков. — Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое
государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а
свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем
свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
Я с трудом держу перо в руках: такая неизмеримая усталость после всех головокружительных событий сегодняшнего утра. Неужели обвалились спасительные вековые стены Единого
Государства? Неужели мы опять без крова, в диком состоянии
свободы — как наши далекие предки? Неужели нет Благодетеля? Против… в День Единогласия — против? Мне за них стыдно, больно, страшно. А впрочем, кто «они»? И кто я сам: «они» или «мы» — разве я — знаю?
В мире германском человек, как свободное лицо, осуществляет идею в ее собственной области, как безусловную
свободу, — здесь является свободное
государство и свободная наука, то есть чистая философия.
Говорят об освобождении христианской церкви от
государства, о даровании или недаровании
свободы христианам. В этих мыслях и выражениях есть какое-то странное недоразумение.
Свобода не может быть дарована или отнята у христианина или христиан.
Свобода есть неотъемлемое свойство христианина.
Говорят об иностранных
государствах и порядках, о рабочем социализме и
свободе для людей.
— Англия! — вскричал француз. — Да что такое Англия? И можно ли назвать европейским
государством этот ничтожный остров, населенный торгашами? Этот христианской Алжир, который скоро не будет иметь никакого сообщения с Европою. Нет, милостивый государь! Англия не в Европе: она в Азии; но и там владычество ее скоро прекратится. Индия ждет своего освободителя, и при первом появлении французских орлов на берегах Гангеса раздастся крик
свободы на всем Индийском полуострове.
Главная и едва ли не единственная причина отсутствия
свободы — лжеучение о необходимости
государства.
В
государстве говорят о
свободе. А между тем всё устройство его основано на насилии, которое всё противно самой какой бы то ни было
свободе.
Люди могут быть лишены
свободы и при отсутствии
государства.
Но при принадлежности людей к
государству не может быть
свободы.
— Вы позволяете бить себя и угнетать, отказываетесь от
свободы для того только, чтобы в свою очередь бить и угнетать другие народности. Кто только под вами не стонет! Все ваше народное самолюбие состоит в том, чтобы быть хоть рабским, но варварски сильным
государством и служить пугалом каждой цивилизации. Для этого вы даже немцам продаетесь. Нет, вы не славяне, вы — рабы, татары.
Этим подготовлялась и внешняя победа «секуляризации», «правового
государства» с его человеческой честностью, искренно охраняющей «благо народа» и его
свободу.
Пленница, говоря, что намерена была на Тереке между русскими владениями и землями независимых горцев устроить под верховною властию Екатерины новое
государство из немецких колонистов, кажется, желала польстить императрице, подать ей выгодное о своих намерениях мнение и чрез то достигнуть
свободы или по крайней мере облегчения своей участи.
Да и большая часть анархических учений противопоставляет не
свободу человеческой личности власти общества и
государства, а
свободу народной стихии власти
государства, оставляя народный коллектив безраздельным господином.
Свобода и справедливость более высокие ценности, чем могущество
государства и национальности.
Социализм персоналистический, основанный на абсолютном примате личности, каждой личности над обществом и
государством, примате
свободы над равенством, предлагает «хлеб» всем людям, сохраняя за ними
свободу, не отчуждая от них совести.
Подъемный мост был защитою
свободы феодального рыцаря,
свободы не в обществе и
государстве, а
свободы от общества и
государства.
Государство должно защищать
свободу и право, в этом его оправдание.
Социализм коллективистический, основанный на примате общества и
государства над личностью, примате равенства над
свободой, предполагает хлеб, отняв у человека
свободу, лишив его
свободы совести.
Это
государство было абсолютным и отрицало всякую независимость и
свободу человеческой личности Оно было разом и прообразом средневековой теократии, и прообразом современного тоталитарного
государства и
государства коммунистического.
Личность есть
свобода и независимость человека в отношении к природе, к обществу, к
государству, но она не только не есть эгоистическое самоутверждение, а как раз наоборот.
Тоталитарное
государство само хочет быть церковью, организовывать души людей, господствовать над душами, над совестью и мыслью и не оставляет места для
свободы духа, для сферы «царства Божия».
Совершенно непонятно, на чем обосновывается та
свобода, которую человек должен противопоставлять деспотической власти общества и
государства.
Нужно бороться за духовную
свободу и духовное освобождение в мышлении, в
государстве, в семье, в быте.
Государство по своему происхождению, сущности и цели совсем не дышит и не движется ни пафосом
свободы, ни пафосом добра, ни пафосом человеческой личности, хотя оно имеет отношение и к
свободе, и к добру, и к личности.
И это социальное насилие над
свободой совести совершается не только
государством, властью, внешней церковью, пользующейся органами государственной власти, но и «общественным мнением», «общественным мнением» семьи, национальности, класса, сословия, партии и пр.