Неточные совпадения
Свобода была сознана творением не как норма бытия, а как произвол, как нечто безразличное и беспредметное;
свобода почуялась
тварью как
свобода «от», а не
свобода «для» и попала в сети лжи, растворилась в необходимости.
Как будто Бог, произнося свой приговор, признает и неудачу самого замысла — создать мир из ничего, утвердить бессмертную жизнь на небытии, наделить
тварь свободой, которая при роковой ее неустойчивости могла ее лишь погубить.
Этим нисколько не отрицается и не умаляется реальность
свободы в ее подлинной области, ибо она всецело принадлежит временному тварному миру и неразрывно связана с необходимостью, т. е. с ограниченностью
твари, ее неабсолютностью.
Любовь, смиряющаяся до почтения
твари, попускает вместе с тварной
свободой и своеволие ничто.
Грехопадение или, напротив, послушание воле Божией следует во всяком случае считать актом
свободы, а отнюдь не природной необходимости: в природе
твари была только возможность греха, но не было никакой к нему принудительности.
4, l, 3).] или даже допускает, что благодаря злоупотреблению
твари свободой, именно Люцифера [«Ты скажешь теперь: разве всецелый Бог не знал этого прежде времени сотворения ангелов, что это так произойдет?
Они не имеют соединения ни общения ни с какими
тварями, кроме (тех), которым Они благоизволят открывать свое божество по своей собственной
свободе» (гл II, § 33).
Он дает ему полную
свободу актуализации в
тварях, сам становясь потенциальным.
Сам же Баадер полагает, что
тварь (Creatur) «не есть составная часть Творца, образующая периферию и произрастающая из него по необходимости рождения, а не с абсолютной
свободой, подобно произведению искусства» (7, 89, Classen, II, 118).
Он соотносителен
твари, которая в силу своей
свободы и своей природы может удаляться от Бога в свое ничто, закрываться им от него, и в таком случае Бог есть и остается ее жизненной основой, но пребывает для нее потенциален, а не актуален.
Он есть состояние
твари, поскольку оно связано с человеческой
свободой, модальность, а не субстанциальность.
Утверждение трансцендентности Божества существенно связано и с другим основным положением Пордеджа, а именно о полной
свободе Бога от
твари: «Что же есть сия
свобода Святой Триединицы?
Сколь бы ни была велика дарованная
твари свобода как положительная мощь, она относится только к распоряжению божественным даром бытия, но не к самосотворению (этой мысли противится абсолютный идеализм люциферического оттенка, как, напр., Ich-philosophie Фихте [«Я — философия» (нем.) — так называемая первая система субъективного идеализма Фихте, исходный принцип которой — «Я есмь Я» (Ich bin Ich).
Самое противопоставление
свободы и необходимости связано с ограниченностью и относительностью, свойственной
твари.
Они свободны от всех
тварей, а однако суть в них и проницают их насквозь, но ни одной
твари не касаются, и ни одна
тварь к ним не прикоснется; но пребывает в своей собственной
свободе.
Поэтому-то для Божества остается прозрачна и человеческая
свобода, открыто будущее, нет в нем разных возможностей, а есть только действительность, реальные судьбы
твари.
Однако и мощь
твари не безгранична, и
свобода ее не беспредельна.
В судьбах мира существеннейшую роль играет это соединение божественного всемогущества с тварной
свободой, допущение участия
твари в созидании мира.
Если всякая
тварь оригинальна в своей идее и своеобразна в своей
свободе, то она сохраняет индивидуальность и в своем греховном состоянии, т. е. извращает себя на свой особый манер.
В вечной же основе тварности самого различия между
свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для
твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него
свобода существует только для ноумена и ее в мире опыта нет, а всецело царит необходимость; по нашему же пониманию,
свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
Актом божественного смирения — любви к
твари неколебимо утверждается сфера ее
свободы и мощи.
Эта
свобода онтологически, в своем источнике, вовсе не свободна, не есть causa sui, не субстанциальна, ибо всецело определяется из творческого да будет; космологически же, как основа мирового бытия, она есть именно то, в чем
тварь чувствует себя собою.
Этика не может восстать на него во имя «добра», как восстает против отвлеченно-монотеистического Бога, унижающего
тварь, наделяющего ее
свободой, за которую потом требующего ее к ответу и жестоко карающего.
Согласно этому учению, сам Бог создает ад, что так и есть, если Бог наделил
тварь свободой и предвидел результаты этой
свободы.
Антиномия
свободы и необходимости туг существует не только со стороны человека и
твари, но и со стороны Бога.
Но и сотворенная природа, и несотворенная
свобода одинаково
тварь не унижают.
Божественная жертва, божественное самораспятие должно победить злую
свободу ничто, победить, не насилуя ее, не лишая
тварь свободы, а лишь просветляя ее.
Свободу, через которую
тварь склоняется ко злу,
тварь не от себя имеет, она получила ее от Бога, т. е. в конце концов она детерминирована Богом.
Свобода же
твари делается для нас окончательно понятной лишь в явлении жертвенного Лика Бога, лишь в богочеловеке.
Отпадение от Бога предполагает очень большую высоту человека, высоту
твари, очень большую ее
свободу, большую ее силу.
Тварь имеет достоинство и смысл в том лишь случае, если миротворение понимается как внутренний момент реализации в Абсолютном Божественной Троичности, как мистерия любви и
свободы.
Положительный смысл зла в том, что оно есть испытание
свободы и что
свобода, высшее достоинство
твари, предполагает возможность зла.
Происхождение зла объясняется обыкновенно
свободой, которой Бог наделил
тварь и которой она злоупотребила.
И выходит, что
тварь возвышают лишь тогда, когда речь идет о
свободе грехопадения и об ответственности за него.
Смерть хочет освободить
тварь через ее возвращение к изначальной
свободе, предшествующей миротворению.
Приходится признать, что в антиномиях Творца и
твари свобода есть парадокс, не вмещающийся ни в какие категории.
То, что она пала, как раз и обнаруживает силу ее
свободы, ее самостоятельность, силу ее греховной воли быть больше, чем
тварь.
То, что называют «тварным ничто», и есть как раз то, что в
твари не сотворено, ее
свобода.
В ней утвердилась
свобода,
свобода человека и
твари.
Творец и
тварь, благодать и
свобода — неразрешимая проблема, трагическое столкновение, парадокс.
Человек после Христа есть уже новая
тварь, ведающая новую
свободу.