За эту последнюю очевидную несообразность Антон был бит и признан дурачком, а потом, как дурачок, стал пользоваться
свободою мышления, составляющею привилегию этого выгодного у нас звания, и заходил до невероятного.
И никогда мы не стесняли никого обязательностью направления, хотя я лично всегда отклонял от журнала все, что пахло реакцией какого бы то ни было рода, особенно в деле
свободы мышления и религиозного миропонимания.
Неточные совпадения
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на
свободу слова, мысли. Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту
свободу… эту анархию
мышления».
Категория
свободы была основной категорией моего религиозного мирочувствия и религиозного
мышления.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ
мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет
свободы естественных законов его
мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
У него был пафос духовной
свободы (этим проникнуто все его
мышление), была гениальная интуиция соборности, которую он узрел не в исторической действительности православной церкви, а за ней.
В познавательном восприятии видимых вещей, в доказательствах, в дискурсивном
мышлении как бы теряется
свобода человека, она не нужна уже.
Видеть целый сильно организованный литературный лагерь, утверждающий, что всякое проявление порядочностив
мышлении равносильно разбою и мошенничеству, что идеалы
свободы и обеспеченности суть идеалы анархии и дезорганизации власти, что человечность равняется приглашению к убийствам — право, это такое гнусное зрелище, перед которым не устоит даже одеревенелое равнодушие.
Степенная, глубоко чувствующая и созерцающая Германия определила себе человека как
мышление, науку признала целью и нравственную
свободу поняла только как внутреннее начало.
Так математик может разбить данную площадь в целях ее измерения на какие угодно фигуры и применить при этом какие угодно формулы — в этом заключается
свобода «порождения» для его
мышления, но он все-таки имеет перед собой определенную, ему данную проблему, которая может притом оказаться и не вполне разрешимой.
Нужно бороться за духовную
свободу и духовное освобождение в
мышлении, в государстве, в семье, в быте.
Свобода означает тут предел для всякого рационального
мышления, она иррациональна, бездонна, безосновна, никак не может быть объяснена, не может быть объективирована.
Дух выходит из натурального
мышления и натурального осуществления, он связан в этом с чудесностью
свободы.
Поэтому для людей статического
мышления и статического сознания трудно понимать великие откровения Достоевского о
свободе.
Бунт, начавшийся с безграничной
свободы, неизбежно приходит к безграничной власти необходимости в
мышлении и безграничному деспотизму в жизни.