Неточные совпадения
Трещит по
улицам сердитый тридцатиградусный мороз, визжит отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая на голову воротники шуб и шинелей, пудря усы людей и морды скотов, но приветливо светит вверху окошко где-нибудь, даже и в четвертом этаже; в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках, под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается
светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил Бог свою Россию, и так возвышенно-пылко трепещет молодое сердце юноши, как не случается нигде в других землях и под полуденным роскошным небом.
Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, — именно участником, а не свидетелем, — после сцены, внезапно разыгравшейся у входа в Дворянскую
улицу. Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая группа, человек сто молодежи, впереди шел остролицый человек со
светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу; человек с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.
Но комнаты были
светлые, окнами на
улицу, потолки высокие, паркетный пол, газовая кухня, и Самгин присоединил себя к демократии рыжего дома.
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь в
светлой комнате, с двумя окнами на двор и на
улицу, с огромным фикусом в углу, с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина висела над широким зеленым диваном, на окнах — клетки с птицами, в одной хлопотал важный красногрудый снегирь, в другой грустно сидела на жердочке аккуратненькая серая птичка.
Небольшие
светлые окна, заставленные цветами и низенькими шелковыми ширмочками, смотрели на
улицу с самой добродушной улыбкой, как умеют смотреть хорошо сохранившиеся старики.
В
светлые солнечные дни по Нагорной
улице в Узле можно было всегда встретить седого старика, который, прихрамывая, гулял с пятилетней темноглазой девочкой.
Дела на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную
улицу своими
светлыми окнами.
С обеих сторон дома на обеих сторонах
улицы и глубоко по Гнездниковскому переулку стояли собственные запряжки: пары, одиночки, кареты, коляски, одна другой лучше. Каретники старались превзойти один другого. Здоровенный, с лицом в полнолуние, швейцар в ливрее со
светлыми пуговицами, но без гербов, в сопровождении своих помощников выносил корзины и пакеты за дамами в шиншиллях и соболях с кавалерами в бобрах или в шикарных военных «николаевских» шинелях с капюшонами.
Вместо мутной зимней слякоти наступили легкие морозы, вечера становились
светлее, на небе искрились звезды, и серп луны кидал свой мечтательный и неверный свет на спящие
улицы, на старые заборы, на зеленую железную крышу дома Линдгорстов, на бревна шлагбаума и на терявшуюся в сумраке ленту шоссе.
Помню, в один
светлый осенний вечер я шел по тихой Тополевой
улице и свернул через пустырь в узенький переулок.
Да, это она, шумная
улица.
Светлая, гремучая, полная жизни волна катится, дробясь, сверкая и рассыпаясь тысячью звуков. Она то поднимается, возрастает, то падает опять к отдаленному, но неумолчному рокоту, оставаясь все время спокойной, красиво-бесстрастной, холодной и безучастной.
С
улицы в окно бездушными глазами смотрела
светлая, лунная ночь. Кто-то медленно ходил за окном, скрипел снег.
Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в
улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала в пролетке молодого человека с
светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое плечо у него было выше левого.
Я не знаю, сколько времени мы катились так в подземной трубе. Наконец: ступеньки — сумерки — все
светлее — и мы снова на
улице — веером, в разные стороны…
Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко, но как светло оно сияло, как тепло оно грело! На
улицах было сухо; недаром же говорят старожилы, что какая ни будь дурная погода на шестой неделе поста, страстная все дело исправит, и к
светлому празднику будет сухо и тепло. Мне сделалось скучно в комнате одному, и я вышел на
улицу, чтоб на народ поглядеть.
Было горько; на дворе сияет праздничный день, крыльцо дома, ворота убраны молодыми березками; к каждой тумбе привязаны свежесрубленные ветви клена, рябины; вся
улица весело зазеленела, все так молодо, ново; с утра мне казалось, что весенний праздник пришел надолго и с этого дня жизнь пойдет чище,
светлее, веселее.
И такие же села, только побольше, да
улицы шире и чище, да избы просторнее и
светлее, и крыты не соломою, а тесом… а может быть, и соломой, — только новой и свежей…
И эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Но ему стало скучно оттого, что он — один; он надвинул шляпу на лоб, нахмурил
светлые брови и торопливо отправился домой по немощеным, пустым
улицам, заросшим лежачею мшанкою с белыми цветами, да жерухою, травою, затоптанною в грязи.
Саша надел
светлую летнюю блузу, — она висела на шкапу в его горнице, — домашние легкие башмаки и осторожно вылез из окна на
улицу, улучив минуту, когда нигде поблизости не было слышно голосов и шагов.
Рокотал гром, шумели деревья, с крыш лились
светлые ленты воды, по двору к воротам мчался грязный поток, в нём, кувыркаясь, проплыла бобина, ткнулась в подворотню и настойчиво застучала в неё, словно просясь выпустить её на
улицу.
Сзади раздался шум торопливых шагов, Кожемякин встал в тень под ворота, а из
улицы, спотыкаясь, выскочил Тиунов, вступил в одну из
светлых полос и, высоко поднимая ноги, скрылся в двери трактира.
Пошли.
Улица зыбко качалась под ногами, пёстрые дома как будто подпрыгивали и приседали, в окнах блестели гримасы испуга, недоумения и лицемерной кротости. В
светлой, чуткой тишине утра тревожно звучал укоризненный голос Шакира...
Он уподобляет себя светочу; вчера еще этот светоч горел
светлым и ярким огнем, сегодня он потушен и уж начинает чадить; завтра он будет окончательно затоптан и выброшен на
улицу вместе с прочею никуда не нужною ветошью…
Гордей Евстратыч сел в мягкое пастушье седло и, перекрестившись, выехал за ворота. Утро было
светлое; в воздухе чувствовалась осенняя крепкая свежесть, которая заставляет барина застегиваться на все пуговицы, а мужика — туже подпоясываться. Гордей Евстратыч поверх толстого драпового пальто надел татарский азям, перехваченный гарусной опояской, и теперь сидел в седле молодцом. Выглянувшая в окно Нюша невольно полюбовалась, как тятенька ехал по
улице.
Из арки
улицы, как из трубы,
светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на высоких древках, десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Площадь пустеет; три
светлые фигуры, взяв под руки друг друга, запели что-то, дружно и красиво, и пошли в
улицу, музыканты двинулись за ними, и толпа вслед им; бегут дети, в сиянии красивых огней они — точно рассыпанные бусы кораллов, а голуби уже уселись на крышах, на карнизах и — воркуют.
По
улице возбуждённо метался народ, все говорили громко, у всех лица радостно улыбались, хмурый осенний вечер напоминал собою
светлый день пасхи.
Начало светать… На Спасской башне пробило шесть. Фонарщик прошел по
улице и потушил фонари. Красноватой полосой засветлела зорька, погашая одну за другой звездочки, которые вскоре слились с
светлым небом…
Улицы оживали… Завизжали железные петли отпираемых где-то лавок… Черные бочки прогромыхали… Заскрипели по молодому снегу полозья саней… Окна трактира осветились огоньками…
Боясь опоздать на ночлег, Иванов с трудом расстался с теплым углом
светлой, веселой комнаты и вышел на
улицу.
Далеко на середине знакомо
светлело: там угол, где сворачивать на их
улицу, и на углу, светя на обе
улицы, помещается Самсонычева лавка.
Вечер был тихий и темный, с большими спокойными звездами на небе и в спящей воде залива. Вдоль набережной зажигалась желтыми точками цепь фонарей. Закрывались
светлые четырехугольники магазинов. Легкими черными силуэтами медленно двигались по
улицам и по тротуару люди…
Избушка Прохора Пантелеича стояла в той же
улице, где и дом Фатевны; это была новенькая
светлая изба, обшитая тесом, с зелеными ставнями, крепкими воротами и темным громадным двором.
Уважаю я труд библиографа, знаю, что и для него нужно некоторое приготовление, предварительные знания, как для почтальона нужно знание городских
улиц; но позвольте же мне более уважать критика, который дает нам верную, полную, всестороннюю оценку писателя или произведения, который произносит новое слово в науке или искусстве, который распространяет в обществе
светлый взгляд, истинные, благородные убеждения.
Вход был действительно несколько темноват и «запачкан», из-под ворот; но самая квартира, во втором этаже, состояла из двух больших,
светлых и высоких комнат, отделенных одна от другой темною переднею и выходивших, таким образом, одна на
улицу, другая во двор.
Действительно, день был
светлый и солнечный, с весенним холодком в воздухе. Наш коробок бойко покатился по широкой городской
улице к Шарташскому озеру. Мелькали новые постройки на каждом шагу, и все на купеческую руку.
Садится в изголовьи и потом
На сонного студеной влагой плещет.
Он поднялся, кидает взор кругом
И видит, что пора: светелка блещет,
Озарена роскошным зимним днем;
Замерзших окон стекла серебрятся;
В лучах пылинки
светлые вертятся;
Упругий снег на
улице хрустит,
Под тяжестью полозьев и копыт,
И в городе (что мне всегда досадно),
Колокола трезвонят беспощадно…
Приехав апрельским утром в уездный городишко N., он остановился на постоялом дворе старовера Рябухина, где за двугривенный в сутки ему дали
светлую и чистую комнату с условием, что курить он будет на
улице.
Длинные тени домов, деревьев, заборов ложились красиво по
светлой пыльной дороге… На реке без умолку звенели лягушки; [Лягушки на Кавказе производят звук, не имеющий ничего общего с кваканьем русских лягушек.] на
улицах слышны были то торопливые шаги и говор, то скок лошади; с форштата изредка долетали звуки шарманки: то виют витры, то какого-нибудь «Aurora-Walzer».
Свершился в соборе крещенья обряд,
Свершился обряд обвенчанья,
Идет со княгиней Владимир назад,
Вдоль
улиц старинных, до
светлых палат,
Кругом их толпы ликованье.
Потребности молиться Баргамот не ощущал, но праздничное,
светлое настроение, разлитое по необычайно тихой и спокойной
улице, коснулось и его.
Один только луч масляного фонаря слабо закрадывался с
улицы в его окошко и чуть
светлой полосой ложился на стену.
На тихой Старо-Дворянской
улице серел широкий дом с большими окнами. Густые ясени через забор сада раскинули над тротуаром темный навес. Варвара Васильевна позвонила. Вошли в прихожую. В дверях залы появилась молодая дама в
светлой блузе — белая и полная, с красивыми синими глазами.
Через просторную залу вы проходили налево, в его
светлый кабинет с двумя окнами на
улицу.
Долго я ходил по
улицам, пьяный
светлым, блаженным хмелем.
В сумерках шел я вверх по Остроженской
улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под
светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая
улица; только обращенные к западу стены зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
И я ходил по сверкающим
улицам с поющими ручьями, залитым золотом солнцем. Что это? Откуда эти новые, совсем другие люди? Я ли другой? Они ли другие? Откуда столько милых, красивых женщин? Ласково смотрели блестящие глаза, золотились нежные завитки волос над мягкими изгибами шей. Шли гимназистки и гимназисты, светясь молодостью. И она — Катра. Вот вышла из магазина, щурится от солнца и рукою в
светлой перчатке придерживает юбку… Царевна! Рабыня солнца! Теперь твой праздник!
Дьякон ушел и увел с собою Анастасия. Как всегда бывает накануне
Светлого дня, на
улице было темно, но все небо сверкало яркими, лучистыми звездами. В тихом, неподвижном воздухе пахло весной и праздником.
Радостно звонили колокола московских кремлевских соборов и церквей. Праздничные толпы народа наполняли Кремль и прилегающие к нему
улицы. Москва, обычно пустынная в описываемое нами время, вдруг заликовала и закипела жизнью. Всюду были видны радостные лица, встречавшиеся заключали друг друга в объятия, раздавались поцелуи. Точно на дворе был
светлый праздник, а между тем был январь 1582 года.
В один
светлый петербургский вечер в июне месяце 1805 года, множество яликов и ялботов реяло по Неве от пристани в конце Зеленой
улицы к той пристани, которая была на Крестовском острове, насупротив Зиновьевой дачи, почти на том самом месте, где теперь тянется длинный деревянный Крестовский мост.
Затем король разослал гонцов по всем
улицам и площадям объявить громогласно народу о том, что он выстроит школы, где будет народ обучаться бесплатно, чтобы жизнь людей стала
светлее и лучше. А своих сановников король отправил ко всем богачам города, требуя от них хорошего и ласкового обращения со слугами и грозя в случае непослушания, своим королевским гневом.