Неточные совпадения
— Не обращайте внимания, — сказала Лидия Ивановна и легким движением подвинула стул Алексею Александровичу. — Я замечала… — начала она что-то, как
в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро
пробежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отдала ответ и вернулась к столу. — Я замечала, — продолжала она начатый разговор, — что Москвичи,
в особенности мужчины, самые равнодушные к религии люди.
По
комнате он уже почти
бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря
в землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Василий Иванович вытащил из кармана новый желтый фуляр, который успел захватить,
бегая в Аркадиеву
комнату, и продолжал, помахивая им по воздуху...
А Лютов неестественно, всем телом, зашевелился, точно под платьем его, по спине и плечам, мыши
пробежали. Самгину эта сценка показалась противной, и
в нем снова, но еще сильнее вспыхнула злость на Алину, растеклась на всех
в этой тесной, неряшливой, скудно освещенной двумя огоньками свеч,
комнате.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг
в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался,
бегал по
комнате и говорил...
Дядя Хрисанф, пылая, волнуясь и потея, неустанно
бегал из
комнаты в кухню, и не однажды случалось так, что
в грустную минуту воспоминаний о людях, сидящих
в тюрьмах, сосланных
в Сибирь, раздавался его ликующий голос...
А Миша постепенно вызывал чувство неприязни к нему. Молчаливый, скромный юноша не давал явных поводов для неприязни, он быстро и аккуратно убирал
комнаты, стирал пыль не хуже опытной и чистоплотной горничной, переписывал бумаги почти без ошибок,
бегал в суд,
в магазины, на почту, на вопросы отвечал с предельной точностью.
В свободные минуты сидел
в прихожей на стуле у окна, сгибаясь над книгой.
Мелкими шагами
бегая по паркету, он наполнил пустоватую
комнату стуком каблуков, шарканием подошв, шипением и храпом, — Самгину шум этот напомнил противный шум кухни: отбивают мясо, на плите что-то булькает, шипит, жарится, взвизгивает
в огне сырое полено.
А Гапон проскочил
в большую
комнату и забегал, заметался по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное лицо судорожно передергивалось, но глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно. На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти рук.
Бегая по
комнате, он хрипло выкрикивал...
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он
сбежал с лестницы, очутился
в той
комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
Стремительные глаза Лютова
бегали вокруг Самгина, не
в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится
в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно.
В зеркале он видел лицо свое бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро
сбежал в свою
комнату и лег, сжимая виски ладонями, закусив губы.
Илья Ильич позавтракал, прослушал, как Маша читает по-французски, посидел
в комнате у Агафьи Матвеевны, смотрел, как она починивала Ванечкину курточку, переворачивая ее раз десять то на ту, то на другую сторону, и
в то же время беспрестанно
бегала в кухню посмотреть, как жарится баранина к обеду, не пора ли заваривать уху.
Он походит, походит по
комнате, потом ляжет и смотрит
в потолок; возьмет книгу с этажерки,
пробежит несколько строк глазами, зевнет и начнет барабанить пальцами по столу.
Но наедине и порознь, смотришь, то та, то другая стоят, дружески обнявшись с ним, где-нибудь
в уголке, и вечерком, особенно по зимам, кому была охота, мог видеть, как
бегали женские тени через двор и как затворялась и отворялась дверь его маленького чуланчика, рядом с
комнатами кучеров.
В темноте рисовались ей какие-то пятна, чернее самой темноты.
Пробегали, волнуясь, какие-то тени по слабому свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не замерла бы от ужаса, если б из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы вор, или убийца
в комнату, не смутилась бы, если б ей сказали, что она не встанет более.
Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них
в комнате было и тесно, и душно, и «пахло севрюгой», как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их
в сад, где они, почувствовав себя на свободе, начали
бегать и скакать, только прутья от кустов полетели
в стороны,
в ожидании, пока позовут завтракать.
Но так как она не уходила и все стояла, то я, схватив шубу и шапку, вышел сам, оставив ее среди
комнаты.
В комнате же моей не было никаких писем и бумаг, да я и прежде никогда почти не запирал
комнату, уходя. Но я не успел еще дойти до выходной двери, как с лестницы
сбежал за мною, без шляпы и
в вицмундире, хозяин мой, Петр Ипполитович.
Мы успокоились и спрятались под спасительную тень,
пробежав двор, наполненный колясками и лошадьми, взошли на лестницу и очутились
в огромной столовой зале, из которой открытая со всех сторон галерея вела
в другие
комнаты; далее следовали коридоры с нумерами.
— А я как раз
в отдельной
комнате, ступай на крыльцо, я
сбегу навстречу…
— Буду мужем ее,
в супруги удостоюсь, а коль придет любовник, выйду
в другую
комнату. У ее приятелей буду калоши грязные обчищать, самовар раздувать, на посылках
бегать…
Господа присяжные, клянусь вам всем, что есть свято, будь это не отец ему, а посторонний обидчик, он,
пробежав по
комнатам и удостоверясь, что этой женщины нет
в этом доме, он убежал бы стремглав, не сделав сопернику своему никакого вреда, ударил бы, толкнул его, может быть, но и только, ибо ему было не до того, ему было некогда, ему надо было знать, где она.
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж тем поднялся с полу, но был еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом.
В третьей
комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из дорогих) на мраморном пьедестале, которую,
пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
Вот
комната, —
в комнате лежат девушки, разбиты параличом: «вставайте» — они встают, идут, и все они опять на поле,
бегают, резвятся, — ах, как весело! с ними вместе гораздо веселее, чем одной!
Какие светлые, безмятежные дни проводили мы
в маленькой квартире
в три
комнаты у Золотых ворот и
в огромном доме княгини!..
В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы
бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал»
в нашем доме.
Пила она не постоянно, а запоем. Каждые два месяца дней на десять она впадала
в настоящее бешенство, и
в течение этого времени дом ее наполнялся чисто адским гвалтом. Утративши всякое сознание, она
бегала по
комнатам, выкрикивала бессмысленные слова, хохотала, плакала, ничего не ела, не спала напролет ночей.
Между матерью и дочерью сразу
пробежала черная кошка. Приехавши домой, сестрица прямо скрылась
в свою
комнату, наскоро разделась и, не простившись с матушкой, легла
в постель, положив под подушку перчатку с правой руки, к которой «он» прикасался.
Весь этот день я был радостен и горд. Не сидел, по обыкновению, притаившись
в углу, а
бегал по
комнатам и громко выкрикивал: «Мря, нря, цря, чря!» За обедом матушка давала мне лакомые куски, отец погладил по голове, а тетеньки-сестрицы, гостившие
в то время у нас, подарили целую тарелку с яблоками, турецкими рожками и пряниками. Обыкновенно они делывали это только
в дни именин.
Мы, дети, сильно заинтересовались Федосом. Частенько
бегал я через девичье крыльцо, без шапки,
в одной куртке, к нему
в комнату, рискуя быть наказанным. Но долго не решался взойти. Придешь, приотворишь дверь, заглянешь и опять убежишь. Но однажды он удержал меня.
С утра до вечера они сидели одни
в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что
бегала взад и вперед по длинной
комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
В первой игре участвующие
бегали по
комнате, а играющий с завязанными глазами должен был «ловить» и угадать, кого он поймал.
Я имел двух таких собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари до зари,
пробежав около сотни верст и воротясь домой усталые, голодные, едва стоящие на ногах, никогда не ложились отдыхать, не ели и не спали без меня; даже заснув
в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил
в другую
комнату, как бы я ни старался сделать это тихо.
Бывало, сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит;
в низкой
комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то
бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
В тот вечер, о котором зашла у нас речь, обитатели калитинского дома (старшему из них, жениху Леночки, было всего двадцать четыре года) занимались немногосложной, но, судя по их дружному хохотанью, весьма для них забавной игрой: они
бегали по
комнатам и ловили друг друга: собаки тоже
бегали и лаяли, и висевшие
в клетках перед окнами канарейки наперерыв драли горло, усиливая всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья.
Она и самовары подавала, и
в погреб
бегала, и
комнаты прибирала, и господам услуживала.
— Все дома? — спросил он,
пробегая в свою
комнату.
Он все
бегал и
бегал по своей
комнате, оправдывая сделанное на его счет сравнение с полевым волком, содержащимся
в тесной клетке.
Но зато, когда визг, стоны, суетливая беготня прислуги выводили его из терпения, он, громко хлопнув дверью, уходил
в свою
комнату и порывисто
бегал по ней из угла
в угол.
— Барышни, обедать! Обедать, барышни! — кричит,
пробегая вдоль коридора, экономка Зося. На бегу она открывает дверь
в Манину
комнату и кидает торопливо...
Коварная Александра успела уже за это время
сбегать к управляющему домом пожаловаться, что вот, мол, приехал Лихонин с какой-то девицей, ночевал с ней
в комнате, а кто она, того Александра не знает, что Лихонин говорит, будто двоюродная сестра, а паспорта не предъявил.
Мы по-прежнему заняли кабинет и детскую, то есть бывшую спальню, но уже не были стеснены постоянным сиденьем
в своих
комнатах и стали иногда ходить и
бегать везде; вероятно, отсутствие гостей было этому причиной, но впоследствии и при гостях продолжалось то же.
Дети будут пить чай, обедать и ужинать у себя
в комнатах; я отдаю вам еще столовую, где они могут играть и
бегать; маленьким с большими нечего мешаться.
С утра до вечера
бегал я из
комнаты в комнату, становясь на свои наблюдательные сторожевые места.
Любочка страшная хохотунья и иногда,
в припадке смеха, машет руками и
бегает по
комнате; Катенька, напротив, закрывает рот платком или руками, когда начинает смеяться.
Доктор садился
в уголок, на груду пыльных книг, и, схватив обеими руками свою нечесаную, лохматую голову, просиживал
в таком положении целые часы, пока Прозоров выкрикивал над ним свои сумасшедшие тирады, хохотал и
бегал по
комнате совсем сумасшедшим шагом.
Ух, какое большое стекло, а за стеклом
комната, а
в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по
комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то.
В 12 часов — опять розовато-коричневые рыбьи жабры, улыбочка — и наконец письмо у меня
в руках. Не знаю почему, я не прочел его здесь же, а сунул
в карман — и скорее к себе
в комнату. Развернул,
пробежал глазами и — сел… Это было официальное извещение, что на меня записался нумер I-330 и что сегодня
в 21 я должен явиться к ней — внизу адрес…
Как нарочно все случилось: этот благодетель мой, здоровый как бык, вдруг ни с того ни с сего помирает, и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать мой стол и квартиру, а тут и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен был я
бегать на уроки с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без обеда,
в холодной
комнате, брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки
в день.
Проснувшись на другой день, первою мыслию моею было приключение с Колпиковым, опять я помычал,
побегал по
комнате, но делать было нечего; притом нынче был последний день, который я проводил
в Москве, и надо было сделать, по приказанию папа, визиты, которые он мне сам написал на бумажке.
Любовь Сергеевна восхищалась тоже, спрашивала, между прочим: «Чем эта береза держится? долго ли она простоит?» — и беспрестанно поглядывала на свою Сюзетку, которая, махая пушистым хвостом, взад и вперед
бегала на своих кривых ножках по мостику с таким хлопотливым выражением, как будто ей
в первый раз
в жизни довелось быть не
в комнате.