«Кажется, план исполнен хорошо, — думала она, — на меня не может пасть ни малейшего подозрения. Она после моего ухода заперлась в номере и отравилась — это ясно. Влила она яд прямо в графин, из боязни, что один стакан не подействует, — продолжала соображать она. — Наконец, он всецело мой, принадлежит мне одной! Я купила его
рядом преступлений! — перенеслась ее мысль на Гиршфельда. — Через неделю, через две, мы поедем с ним заграницу, в Швейцарию, в Италию, в Париж».
Наконец он заснул. Николаю Леопольдовичу было не до сна. Исполнение требование Пальм-Швейцарской и Петухова, в связи с необходимостью по крайней мере года на два удовлетворять требованья князя Шестова — ни в чем ему не отказывая, делали то, что материальное его благосостояние рисковало стать далеко не завидным. Шестовские капиталы, добытые им
рядом преступлений, включая и нажитые при устройстве опеки — пошли, что называется, прахом.
Неточные совпадения
Назван был рассказ «Обычное», и в нем изображался
ряд мелких, ненаказуемых
преступлений, которые наполняют мещанский день.
Игнатий Никифорович высказал неодобрение тому порядку, при котором убийство на дуэли исключалось из
ряда общих уголовных
преступлений.
Это быстро разнеслось по всем углам уже утихнувшего табора; и все считали
преступлением не верить, несмотря на то что продавица бубликов, которой подвижная лавка была
рядом с яткою шинкарки, раскланивалась весь день без надобности и писала ногами совершенное подобие своего лакомого товара.
Иногда благоухание цветов прорывала струйка из навозных куч около конюшен, от развешанного мокрого платья пожарных, а также из всегда открытых окон морга, никогда почти не пустовавшего от «неизвестно кому принадлежащих трупов», поднятых на улицах жертв
преступлений, ожидающих судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался
рядом со стенкой сада… Но к этому все так привыкли, что и внимания не обращали.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы
преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах на кладбище.
В случае если какое-нибудь
преступление кажется администрации из
ряда вон выходящим, а наказание, следуемое за него по «Уставу о ссыльных», недостаточно высоким, то она ходатайствует о предании виновного военно-полевому суду.
— Достоевский полемизирует с
рядом статей в тогдашней русской печати, авторы которых (В. И. Даль, И. С. Беллюстин) утверждали, что грамотность вредит простонародью, способствуя росту числа уголовных
преступлений.]
Как же учить детей, юношей, вообще просвещать людей, не говоря уже о просвещении в духе христианском, но как учить детей, юношей, вообще людей какой бы то ни было нравственности
рядом с учением о том, что убийство необходимо для поддержания общего, следовательно, нашего благосостояния и потому законно, и что есть люди, которыми может быть и каждый из нас, обязанные истязать и убивать своих ближних и совершать всякого рода
преступления по воле тех, в руках кого находится власть.
Велиткин, высокого роста, стоял на правом фланге третьим, почти
рядом с ротным командиром. Вдруг он вырвался из строя и бросился к Вольскому.
Преступление страшнейшее, караемое чуть не расстрелом. Не успели мы прийти в себя, как Велиткин упал на колени перед Вольским и слезным голосом взвыл...
Хотя же
рядом с «новыми» существовали еще «новейшие», но и им делать было нечего, за отсутствием
преступлений и процессов.
Чтобы не приводить частных примеров и показать, до какой степени волшебство и чернокнижие вошло в древней Руси в
ряд ординарных, юридически определенных
преступлений, — укажем на повальное свидетельство Кошихина: «А бывают мужескому полу смертные и всякие казни: головы отсекают топором за убийства смертные и за иные злые дела, вешают за убийства ж и за иные злые дела, жгут живого за богохульство, за церковную татьбу, за содомское дело, за волховство, за чернокнижество, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против апостолов и пророков и св. отцов.
Прочтите хотя
ряд известий в этом роде в бывшем «Русском дневнике» или в нынешней «Северной пчеле» и постарайтесь дать себе отчет о преобладающем характере
преступлений.
Отнимите у человека или у народа деньги, товары, скот и ваше насилие, грабеж окончится вместе с вашим уходом. Течение времени, конечно, не сделает вашего
преступления делом хорошим, но оно уничтожит его последствия. Ограбленные люди могут вновь приобрести то, что у них было отнято, Но отнимите у народа землю, и ваш грабеж будет продолжаться вечно. Он будет новым грабежом для каждого нового
ряда сменяющихся поколений, для каждого нового года, для каждого нового дня.
Но те, которые являются орудием обнаружения неотвратимых последствий греха, кто ввергает в огонь зло и карает
преступление, совсем не являются носителями высшего добра и сплошь и
рядом сами являются такими же грешными, злыми и преступными.
С покупкой молчания своих настоящих «палачей», этих «ненасытных акул», как он мысленно называл Гаринову и Петухова, он уже почти примирился, хотя с невыносимою болью еврейского сердца делился с ними своими деньгами, добытыми
рядом страшных
преступлений.